— И где вы это сделали?
— Простите?
— Где?
— На складе декораций.
— Вам пришлось поторопиться. Чем вы воспользовались?
— Складным ножиком.
— Тем, который был за кулисами?
Колин смутился. Он подумал об отпечатках пальцев. Наверняка за кулисами полным-полно его отпечатков, но почем знать?
— Нет. Я использовал свой.
— Он был у вас при себе?
— Нет, в мастерской.
— А с лентой что вы сделали?
— Просто… скомкал ее.
— И оставили там?
— Да.
— Стало быть, если мы туда пойдем, вы ее нам предъявите?
— Нет! Потом… когда я понял, как все ужасно… я выбросил ее. Смыл в унитаз.
— Понятно, — сказал Барнаби и кивнул. Потом откинулся на стуле и принялся глядеть в окно, за которым проплывали темно-серые тучи.
Колин тоже слегка откинулся. Его дыхание почти выровнялось; сердце перестало бешено колотиться. Уже неплохо. Теперь ему нужно запомнить все, что он только что сказал (блокнот Барнаби был весь исписан какими-то загогулинами), и придерживаться этого. Ничего сложного нет.
Колин взглянул на часы. К его удивлению, после того как он вошел в кабинет, прошло всего десять минут. Обманчивое ощущение, будто он просидел здесь и проговорил несколько часов, объясняется расшатанными нервами. Барнаби допил чай.
— Еще чаю, Колин?
Когда тот отказался, Барнаби сказал:
— А я, пожалуй, выпью, — и ушел.
Оставшись один, Колин постарался собраться с мыслями. Вероятно, ему придется отвечать заново на все предыдущие вопросы, да еще и на какие-нибудь новые (хотя он представить не мог, какие именно), но сейчас, обдумав дальнейшие действия, он чувствовал себя гораздо увереннее. В конце концов, основы заложены. Ключевые основы всего дела. И никто не докажет, что он говорит неправду. Он предстанет перед судом и даст присягу. Даст присягу, которая, если так нужно, погубит ему жизнь.
Барнаби отсутствовал долго. Колин задумался, почему тот просто не нажал кнопку вызова, как в прошлый раз, когда хотел выпить чаю. Колин прислушался, но за дверью раздавался лишь отдаленный стук пишущей машинки. Возможно, Барнаби что-то ищет, чтобы записать показания надлежащим образом. Колин снова прислушался, не идет ли кто-нибудь, потом перегнулся через стол и развернул блокнот старшего инспектора. Вся страница была разрисована цветами. Колокольчиками и первоцветами. И папоротниками.
Колин встревожился. Том не записал ни единого словечка! За этим открытием последовало другое, еще страшнее. Причина этого одна — Том не поверил его признанию. Он сидел, кивал, что-то заносил в блокнот, задавал вопросы, а сам все это время просто разыгрывал спектакль. Только притворялся, что верит ему. У Колина задрожала нога, и ступня заколотила по линолеуму. Он резко прижал ногу к стулу, чтобы унять дрожь, а потом почувствовал горечь во рту. Его сейчас вытошнит. Или он упадет в обморок. Но он не успел об этом подумать, как вернулся Барнаби, сел за стол и озабоченно взглянул на Колина:
— Какой-то вы бледноватый. Вы точно не хотите пить?
— Воды…
— Будьте любезны стакан воды, — сказал Барнаби по внутреннему телефону. — А я бы выпил еще чаю.
Вскоре и то и другое принесли. Колин медленно выпил воду.
— Вы ходили заказать чаю, Том? — спросил он.
— Нет. Организовать кое-какой транспорт.
— Ясно.
Колин поставил стакан на стол. Ему отчаянно не хватало времени подумать. С огромным усилием сосредоточившись, Колин почти сразу понял, где допустил ошибку. Мотив убийства. Неудивительно, что Том не поверил. Колин на месте старшего инспектора тоже не поверил бы. Разве не смехотворно — убить человека за то, что он нехорошо относился к твоему сыну. Который и сам взрослый человек. Колин упрекнул себя, что мог бы, по крайней мере, подготовиться более тщательно. Но еще не поздно. Теперь он понял, как все можно поправить. И что надо было сказать в первую очередь.
— Дело в том, — неловко выпалил он, — что Дэвид влюблен в Китти. Вы видели… вы были в зрительном зале… как жестоко обошелся с ней Эсслин. Видите ли, он узнал. И я испугался. Испугался за нее и за Дэвида. Эсслин будто с ума сошел. Мне подумалось, что он может убить их обоих.
— Поэтому вы решили предупредить его намерение?
— Да.
— Ладно… звучит более правдоподобно.
— Да. Я не сказал этого сразу, потому что не хотел втягивать их обоих в неприятности, если этого можно избежать.
— Подобная деликатность делает вам честь. — Барнаби отхлебнул чаю. — В этом раскладе есть лишь один маленький изъян. Эсслин думал, что у его жены роман с Николасом.
— С Николасом?
— Но, конечно, вы этого знать не могли.
— Это правда? — Колин устремил на старшего инспектора нетерпеливый взгляд.
— Нет. Согласно общему мнению, Дэвид действительно был ее любовником. Кстати, где он был, пока вы проделывали все эти манипуляции с бритвой?
У Колина перехватило дыхание. Он уставился на Барнаби, словно кролик на горностая. Он почувствовал, как у него защипало лицо, и понял, что оно наверняка покраснело. Он открыл рот, но не мог вымолвить ни слова. Он не мог мыслить. Его мозги плавились. Где был Дэвид, когда все это происходило? Где был Дэвид? Не за кулисами и, очевидно, не на складе декораций. Не наверху. В гримерной! Ну конечно.
— В гримерной. Любой поручится за него.
— Почему за него должны ручаться?
— Нипочему. Просто… если вы заходите проверить.
— Понятно. — Барнаби тщательно вырисовывал плотную, завитую верхушку Asplenium trichomanes[85]. — Наверное, следует сообщить вам, что мы пытались смыть ленту во все унитазы, какие имеются в театре, и у нас ничего не получилось.
— Ой… правда?.. да… извините… память меня подводит… я выбросил ленту в окно…
— Ладно, Колин. — Барнаби отложил ручку и довольно строго улыбнулся своему собеседнику. — На своем веку, сидя за этим столом, я наслушался всяких незадачливых лжецов, но, если бы я присуждал приз самому незадачливому, думаю, он достался бы вам.
Он посмотрел Колину в лицо, на котором были написаны волнение и дурные предчувствия. Оно словно бы надулось, как воздушный шарик. Кожа плотно натянулась на скулах и челюстях, а глаза метались, как попавшие в западню маленькие зверьки. Колин Смай утратил контроль над собственным ртом, и его губы судорожно дергались. Он качался на стуле, будто у него кружилась голова.
А голова у него и вправду кружилась. Прийти в отделение и сделать ложное признание было худшим, что он мог совершить. Теперь он наконец сообразил, что Дэвид тоже не останется в стороне, когда его отца, невиновного в преступлении, арестуют и посадят в тюрьму. Колин сознавал, что, пытаясь защитить сына, он глупейшим образом затащил его в самую гущу преступления, подвергая страшной опасности. Он закрыл лицо руками и застонал.
Старший инспектор поднялся со стула, обошел стол и присел на его край. Потом тронул Колина за плечо и сказал:
— Вы могли обознаться.
— Нет, Том! — Колин устремил на старшего инспектора горестный просительный взгляд. Дикий взгляд, полный необоснованных ожиданий. Даже теперь, когда ужасное подозрение уже почти вырвалось наружу, Колин взглядом умолял Барнаби убедить его, что это неправда. Сказать, что это не так. Барнаби оставался безмолвным, и тогда Колин издал страшный сухой всхлип, вырвавшийся у него из самых глубин, и закричал:
— Понимаете… я видел, как он это делал! Я действительно видел, как он это делал!
Десять минут спустя, выпив еще чаю и более или менее успокоившись, Колин рассказал Барнаби, что он заметил за кулисами перед началом спектакля. Он говорил без всяких эмоций, повесив голову, как будто глубоко стыдился своего голоса. Старший инспектор бесстрастно внимал его рассказу и, когда Колин закончил, спросил:
— Вы уверены, что он возился именно с бритвой?
— А что еще он мог делать, Том? Озирался по сторонам, чтобы убедиться, что никто его не видит. Нагибался над реквизиторским столом. К тому же он и впрямь ходил в туалет, а потом вернулся обратно.
— Но вы не видели, чтобы он трогал бритву?
— Не видел. Я был с другой стороны сцены, за камином. А он стоял ко мне спиной… — Колин поднял глаза, и в его голосе прозвучала слабая надежда. — Вы думаете, Том… Вы думаете, я обознался?
— Я думаю, что нам лучше не торопиться с новыми умозаключениями. Сосредоточимся на одном. Послушаем, что скажет Дэвид, когда придет сюда.
— Дэвид… сюда… О боже! — Колин в ужасе вскочил со стула.
— Сидите, — раздраженно сказал Барнаби. — Вы являетесь сюда и делаете ложное признание. Поскольку вы не умственно отсталый, совершенно ясно, что вы кого-то выгораживаете. Есть только один человек, ради которого вы готовы на это. Очевидно, нам нужно поговорить с этим человеком. — Раздался звонок. — А вот, полагаю, и он.
Когда дверь открылась, Колин сразу сгорбил плечи и снова закрыл лицо руками. Он не смотрел на Дэвида, когда тот почти что вбежал в кабинет и бросился к отцу.
— Папа, что такое? Что ты здесь делаешь? — Не получив ответа, он обратился к Барнаби: — Том, объясните, что происходит?
— Ваш отец только что сознался в убийстве Эсслина Кармайкла.
— Сознался в убийстве? — Дэвид Смай ошалело уставился на Барнаби, потом опять повернулся к скрючившемуся на стуле отцу. Он попытался приподнять его голову, чтобы увидеть лицо, но Колин издал яростный звериный крик и крепко стиснул голову руками.
Дэвид выпрямился и сказал:
— Не верю. Просто не верю.
— И я не верю, — сухо ответил Барнаби.
— Но тогда… почему? В чем дело? Папа! — он потряс отца за руку. — Взгляни на меня!
— Он кого-то защищает. Или думает, что защищает.
— Какая глупость… Что за игру вы затеяли?! — в голосе Дэвида прорывалась паника. — Но… если вы знаете, что он лжет. Том… значит, все хорошо, правда? То есть… все хорошо?
— Простите?
— Где?
— На складе декораций.
— Вам пришлось поторопиться. Чем вы воспользовались?
— Складным ножиком.
— Тем, который был за кулисами?
Колин смутился. Он подумал об отпечатках пальцев. Наверняка за кулисами полным-полно его отпечатков, но почем знать?
— Нет. Я использовал свой.
— Он был у вас при себе?
— Нет, в мастерской.
— А с лентой что вы сделали?
— Просто… скомкал ее.
— И оставили там?
— Да.
— Стало быть, если мы туда пойдем, вы ее нам предъявите?
— Нет! Потом… когда я понял, как все ужасно… я выбросил ее. Смыл в унитаз.
— Понятно, — сказал Барнаби и кивнул. Потом откинулся на стуле и принялся глядеть в окно, за которым проплывали темно-серые тучи.
Колин тоже слегка откинулся. Его дыхание почти выровнялось; сердце перестало бешено колотиться. Уже неплохо. Теперь ему нужно запомнить все, что он только что сказал (блокнот Барнаби был весь исписан какими-то загогулинами), и придерживаться этого. Ничего сложного нет.
Колин взглянул на часы. К его удивлению, после того как он вошел в кабинет, прошло всего десять минут. Обманчивое ощущение, будто он просидел здесь и проговорил несколько часов, объясняется расшатанными нервами. Барнаби допил чай.
— Еще чаю, Колин?
Когда тот отказался, Барнаби сказал:
— А я, пожалуй, выпью, — и ушел.
Оставшись один, Колин постарался собраться с мыслями. Вероятно, ему придется отвечать заново на все предыдущие вопросы, да еще и на какие-нибудь новые (хотя он представить не мог, какие именно), но сейчас, обдумав дальнейшие действия, он чувствовал себя гораздо увереннее. В конце концов, основы заложены. Ключевые основы всего дела. И никто не докажет, что он говорит неправду. Он предстанет перед судом и даст присягу. Даст присягу, которая, если так нужно, погубит ему жизнь.
Барнаби отсутствовал долго. Колин задумался, почему тот просто не нажал кнопку вызова, как в прошлый раз, когда хотел выпить чаю. Колин прислушался, но за дверью раздавался лишь отдаленный стук пишущей машинки. Возможно, Барнаби что-то ищет, чтобы записать показания надлежащим образом. Колин снова прислушался, не идет ли кто-нибудь, потом перегнулся через стол и развернул блокнот старшего инспектора. Вся страница была разрисована цветами. Колокольчиками и первоцветами. И папоротниками.
Колин встревожился. Том не записал ни единого словечка! За этим открытием последовало другое, еще страшнее. Причина этого одна — Том не поверил его признанию. Он сидел, кивал, что-то заносил в блокнот, задавал вопросы, а сам все это время просто разыгрывал спектакль. Только притворялся, что верит ему. У Колина задрожала нога, и ступня заколотила по линолеуму. Он резко прижал ногу к стулу, чтобы унять дрожь, а потом почувствовал горечь во рту. Его сейчас вытошнит. Или он упадет в обморок. Но он не успел об этом подумать, как вернулся Барнаби, сел за стол и озабоченно взглянул на Колина:
— Какой-то вы бледноватый. Вы точно не хотите пить?
— Воды…
— Будьте любезны стакан воды, — сказал Барнаби по внутреннему телефону. — А я бы выпил еще чаю.
Вскоре и то и другое принесли. Колин медленно выпил воду.
— Вы ходили заказать чаю, Том? — спросил он.
— Нет. Организовать кое-какой транспорт.
— Ясно.
Колин поставил стакан на стол. Ему отчаянно не хватало времени подумать. С огромным усилием сосредоточившись, Колин почти сразу понял, где допустил ошибку. Мотив убийства. Неудивительно, что Том не поверил. Колин на месте старшего инспектора тоже не поверил бы. Разве не смехотворно — убить человека за то, что он нехорошо относился к твоему сыну. Который и сам взрослый человек. Колин упрекнул себя, что мог бы, по крайней мере, подготовиться более тщательно. Но еще не поздно. Теперь он понял, как все можно поправить. И что надо было сказать в первую очередь.
— Дело в том, — неловко выпалил он, — что Дэвид влюблен в Китти. Вы видели… вы были в зрительном зале… как жестоко обошелся с ней Эсслин. Видите ли, он узнал. И я испугался. Испугался за нее и за Дэвида. Эсслин будто с ума сошел. Мне подумалось, что он может убить их обоих.
— Поэтому вы решили предупредить его намерение?
— Да.
— Ладно… звучит более правдоподобно.
— Да. Я не сказал этого сразу, потому что не хотел втягивать их обоих в неприятности, если этого можно избежать.
— Подобная деликатность делает вам честь. — Барнаби отхлебнул чаю. — В этом раскладе есть лишь один маленький изъян. Эсслин думал, что у его жены роман с Николасом.
— С Николасом?
— Но, конечно, вы этого знать не могли.
— Это правда? — Колин устремил на старшего инспектора нетерпеливый взгляд.
— Нет. Согласно общему мнению, Дэвид действительно был ее любовником. Кстати, где он был, пока вы проделывали все эти манипуляции с бритвой?
У Колина перехватило дыхание. Он уставился на Барнаби, словно кролик на горностая. Он почувствовал, как у него защипало лицо, и понял, что оно наверняка покраснело. Он открыл рот, но не мог вымолвить ни слова. Он не мог мыслить. Его мозги плавились. Где был Дэвид, когда все это происходило? Где был Дэвид? Не за кулисами и, очевидно, не на складе декораций. Не наверху. В гримерной! Ну конечно.
— В гримерной. Любой поручится за него.
— Почему за него должны ручаться?
— Нипочему. Просто… если вы заходите проверить.
— Понятно. — Барнаби тщательно вырисовывал плотную, завитую верхушку Asplenium trichomanes[85]. — Наверное, следует сообщить вам, что мы пытались смыть ленту во все унитазы, какие имеются в театре, и у нас ничего не получилось.
— Ой… правда?.. да… извините… память меня подводит… я выбросил ленту в окно…
— Ладно, Колин. — Барнаби отложил ручку и довольно строго улыбнулся своему собеседнику. — На своем веку, сидя за этим столом, я наслушался всяких незадачливых лжецов, но, если бы я присуждал приз самому незадачливому, думаю, он достался бы вам.
Он посмотрел Колину в лицо, на котором были написаны волнение и дурные предчувствия. Оно словно бы надулось, как воздушный шарик. Кожа плотно натянулась на скулах и челюстях, а глаза метались, как попавшие в западню маленькие зверьки. Колин Смай утратил контроль над собственным ртом, и его губы судорожно дергались. Он качался на стуле, будто у него кружилась голова.
А голова у него и вправду кружилась. Прийти в отделение и сделать ложное признание было худшим, что он мог совершить. Теперь он наконец сообразил, что Дэвид тоже не останется в стороне, когда его отца, невиновного в преступлении, арестуют и посадят в тюрьму. Колин сознавал, что, пытаясь защитить сына, он глупейшим образом затащил его в самую гущу преступления, подвергая страшной опасности. Он закрыл лицо руками и застонал.
Старший инспектор поднялся со стула, обошел стол и присел на его край. Потом тронул Колина за плечо и сказал:
— Вы могли обознаться.
— Нет, Том! — Колин устремил на старшего инспектора горестный просительный взгляд. Дикий взгляд, полный необоснованных ожиданий. Даже теперь, когда ужасное подозрение уже почти вырвалось наружу, Колин взглядом умолял Барнаби убедить его, что это неправда. Сказать, что это не так. Барнаби оставался безмолвным, и тогда Колин издал страшный сухой всхлип, вырвавшийся у него из самых глубин, и закричал:
— Понимаете… я видел, как он это делал! Я действительно видел, как он это делал!
Десять минут спустя, выпив еще чаю и более или менее успокоившись, Колин рассказал Барнаби, что он заметил за кулисами перед началом спектакля. Он говорил без всяких эмоций, повесив голову, как будто глубоко стыдился своего голоса. Старший инспектор бесстрастно внимал его рассказу и, когда Колин закончил, спросил:
— Вы уверены, что он возился именно с бритвой?
— А что еще он мог делать, Том? Озирался по сторонам, чтобы убедиться, что никто его не видит. Нагибался над реквизиторским столом. К тому же он и впрямь ходил в туалет, а потом вернулся обратно.
— Но вы не видели, чтобы он трогал бритву?
— Не видел. Я был с другой стороны сцены, за камином. А он стоял ко мне спиной… — Колин поднял глаза, и в его голосе прозвучала слабая надежда. — Вы думаете, Том… Вы думаете, я обознался?
— Я думаю, что нам лучше не торопиться с новыми умозаключениями. Сосредоточимся на одном. Послушаем, что скажет Дэвид, когда придет сюда.
— Дэвид… сюда… О боже! — Колин в ужасе вскочил со стула.
— Сидите, — раздраженно сказал Барнаби. — Вы являетесь сюда и делаете ложное признание. Поскольку вы не умственно отсталый, совершенно ясно, что вы кого-то выгораживаете. Есть только один человек, ради которого вы готовы на это. Очевидно, нам нужно поговорить с этим человеком. — Раздался звонок. — А вот, полагаю, и он.
Когда дверь открылась, Колин сразу сгорбил плечи и снова закрыл лицо руками. Он не смотрел на Дэвида, когда тот почти что вбежал в кабинет и бросился к отцу.
— Папа, что такое? Что ты здесь делаешь? — Не получив ответа, он обратился к Барнаби: — Том, объясните, что происходит?
— Ваш отец только что сознался в убийстве Эсслина Кармайкла.
— Сознался в убийстве? — Дэвид Смай ошалело уставился на Барнаби, потом опять повернулся к скрючившемуся на стуле отцу. Он попытался приподнять его голову, чтобы увидеть лицо, но Колин издал яростный звериный крик и крепко стиснул голову руками.
Дэвид выпрямился и сказал:
— Не верю. Просто не верю.
— И я не верю, — сухо ответил Барнаби.
— Но тогда… почему? В чем дело? Папа! — он потряс отца за руку. — Взгляни на меня!
— Он кого-то защищает. Или думает, что защищает.
— Какая глупость… Что за игру вы затеяли?! — в голосе Дэвида прорывалась паника. — Но… если вы знаете, что он лжет. Том… значит, все хорошо, правда? То есть… все хорошо?