— И вы тогда сказали, что, если Эсслин еще тронет вас хоть пальцем, вы его убьете.
Китти вытаращила глаза и побледнела.
— Миленькое дело! Сплетники. Шпионы. А теперь еще и эта чертова доносчица. Погодите, я до нее доберусь.
— Это не Дирдре, — быстро проговорил старший инспектор, чувствуя, что он должен по крайней мере избавить несчастную девушку от потоков брани. — Вас подслушали. За кулисами.
— Да? Вот как? — Китти быстро восстановила самообладание. — Вы сами видели, что произошло на сцене. Что, по-вашему, я еще могла сказать? «Давай делать это почаще?» Черта с два!
В ее голосе слышались металл и напускная храбрость. Барнаби вспомнил кокетливые, полные обожания взгляды, которые она устремляла на мужа, и другие ее ужимки, и слегка усомнился в общепринятом мнении, что Китти скверная актриса.
— Во всяком случае, — продолжала она, и ее глаза проницательно блеснули, — если бы я пошла в туалет, прихватив с собой бритву, навряд ли стала бы кричать во всеуслышание, что собираюсь его убить.
— Случались и более странные вещи. Вы могли совершить двойной блеф. Допустим, именно так вы и рассуждали.
— Бросьте, Том. Вы меня знаете. Я не такая умная.
Они, не отрываясь, смотрели друг на друга. Китти, чьи васильковые глаза потемнели от злости, думала, что непременно выяснит, кто подсмотрел за ней в осветительной ложе, и тогда он пожалеет, что родился на свет. Барнаби размышлял, неужели она действительно не знает, из-за чего Эсслин вдруг разъярился. Неужели она вправду просидела на складе декораций добрых два часа (он сверил время) вместе с Николасом, который тоже испытал на себе гнев Эсслина, и не пришла ни к каким выводам? Они наверняка это обсуждали. Другое дело, если Эверарды держали рот на замке. Интересно, Китти завела интрижку от скуки? Или расчетливо подцепила финансово обеспеченного пожилого мужа, чтобы потом от него избавиться? Решение отклеить ленту возникло спонтанно? Или это было заранее обдуманное намерение? «Если так, — спросил себя Барнаби (в ближайшие дни он будет снова и снова задаваться этим вопросом), — то с какой стати нужно было делать это во время премьеры?» Он заметил, что Китти подалась вперед на стуле.
— Вы не повесите это на меня, Том, — твердо сказала она.
— Я не собираюсь «вешать» это на кого бы то ни было, Китти. Я собираюсь докопаться до правды. Имейте это в виду.
— Не понимаю, о чем вы. Мне скрывать нечего.
Но ее щеки внезапно зарделись, и она не смотрела на него.
— Тогда вам нечего бояться.
После продолжительной паузы, во время которой Китти пришла в себя в достаточной мере, чтобы еще раз скользнуть сонным взглядом в сторону Троя, она поднялась на ноги и сказала:
— Ладно, если на этом все, то женщине в моем положении уже давно пора отправляться в свою одинокую постель.
— Ну и девица, — сказал Барнаби, когда дверь за ней закрылась.
— За джин с тоником готова с кем угодно, — пробормотал сержант, с надеждой заучивая наизусть телефонный номер, записанный сверху над показаниями Китти. Потом добавил: — Наверное, они действуют заодно. Она и ее хахаль.
— Меня тоже посетила такая мысль.
Трой пробежал глазами свои записи и спросил:
— Что теперь, сэр?
Барнаби поднялся и взял пальто.
— Идемте разыщем большого белого вождя.
Не успел Барнаби войти на склад декораций, как Гарольд, пылая гневом, подскочил к нему, словно с цепи сорвался.
— Вот и вы! — вскричал он, как будто обращаясь к парочке непослушных детей. — Как вы посмели задерживать меня, пока допрашивали всех остальных? Ведь это не потому, что вам неизвестно мое положение. Я еле сдерживался, когда на глазах у всех меня игнорировали, будто… будто мальчика на побегушках!
— Извините, что доставили вам неудобство, Гарольд, — успокаивающим тоном сказал Барнаби. — Пожалуйста… сядьте.
Он указал на грубо сколоченную беседку, украшенную пыльными бумажными синими розами. Неохотно, с трудом подавляя гнев, Гарольд уселся.
— Видите ли, — продолжал старший инспектор, — у каждого из допрашиваемых была своя версия событий. Иногда их свидетельства друг друга дополняли, иногда противоречили друг другу, но мне было нужно, чтобы в конце высказался кто-нибудь, кто знает труппу вдоль и поперек. Кто-нибудь прозорливый, умный и наблюдательный, кто помог бы мне свести воедино всю информацию и, возможно, разглядел бы в этом чудовищном происшествии, так сказать, основополагающий мотив. Вот почему я оставил вас напоследок. — Он участливо взглянул на Гарольда. — Думал, вы догадаетесь.
— Ну… конечно, Том… Я чувствовал, что за всем этим скрывается что-то такое… Но было бы лучше, признаюсь, если бы вы заранее поставили меня в известность. Ввели в курс дела.
Барнаби взглянул на него с еще более глубоким сочувствием. Трой, сидевший сбоку от Гарольда в шезлонге (из «Условно говоря»[71]), потешался, глядя на него. Было почти что слышно, как старикашка выпускает пар («Точно гейзер», — сострил Трой про себя), и видно, как его чувство собственной значимости водворяется на место. Следующей вернется самоуверенность, самая благодатная почва для откровенных признаний. (А не страх или гнев, как обычно полагают.) Трой попытался перехватить взгляд своего начальника, чтобы выразить одобрение, но безуспешно. Барнаби был сама сосредоточенность.
«Актеришки», — подумал сержант с едва заметной презрительной улыбкой. Куда им тягаться со старшим инспектором! Выражений лица и оттенков голоса у него, что блох у паршивой собаки. Он умеет изобразить голубку, скорпиона и даже осла, если это играет ему на руку. Трой не единожды видел, как Барнаби в тупом недоумении покачивал головой, а тем временем подозреваемые, чувствуя себя в безопасности, преспокойно пробалтывались и не понимали, что таким образом сами себя отправляют за решетку. А когда кольцо вокруг преступника смыкалось, старший инспектор улыбался совершенно особой улыбкой. Трой иногда в ванной перед зеркалом пытался повторить эту улыбку и пугал сам себя до полусмерти. Тем временем Барнаби поздравлял Гарольда с превосходной постановкой.
— Спасибо, Том. Пьеса не из простых, но, как вам известно, я достойно прошел это испытание. Первым действием я не вполне доволен, но во втором актеры исправились. Выглядели очень впечатляюще. И надо же было, чтобы так все закончилось… — он прищелкнул языком. — Конечно, в любой оплошности зрители сразу обвиняют режиссера.
— Увы, это так, — согласился Барнаби, удивляясь, как быстро Гарольд приспосабливается к обстановке. — Вам, наверное, было некогда заходить за кулисы?
— Не совсем так. За пять минут до начала я зашел пожелать всем bonne chance[72] — ну вы ведь вроде тоже заходили после меня? А потом в антракте: сказать им, чтобы они взяли себя в руки.
— И вы не видели за кулисами никого, кто вел бы себя подозрительно?
— Конечно, нет. Иначе я бы сразу его остановил. В конце концов, у нас впереди было еще пять спектаклей. На субботу все билеты уже распроданы.
— Есть ли у вас предположения, кто мог трогать бритву?
Гарольд покачал головой.
— Я немало об этом размышлял, Том, как вы можете вообразить. Может быть, кто-нибудь из труппы хотел меня подставить, но, — он издал недоумевающий вздох, — ума не приложу почему.
— Или Эсслина.
— Простите, не понял.
— Ведь погиб не только ваш спектакль, но и Эсслин.
— Да… это верно. — Гарольд принял рассудительный вид, как бы намекая, что хотя такое толкование происходящего для него в новинку, он не собирается отвергать его с ходу. — Вы считаете, Том, тут может быть замешано что-то личное?
— Что-то очень личное, я бы сказал.
Трой, упиваясь происходящим, слишком резко подался назад в своем шезлонге и сдвинул распорку. Пока он возвращал ее в прежнее положение, Барнаби дошел до своего коронного вопроса:
— Была ли у вас причина желать зла Эсслину Кармайклу?
— У меня? — взвизгнул Гарольд. — Он был моим ведущим актером. Моей звездой! Теперь я должен все начинать сначала и натаскивать Николаса.
— Какими были его отношения с остальной труппой?
— У Эсслина, в сущности, не было никаких отношений. Его положение создавало ему значительные трудности. У меня та же проблема. Чтобы сохранять авторитет, нужно держаться особняком. Впрочем, у него были любовницы.
— Но, очевидно, не после второго брака?
— Пожалуй, нет. Уверен, мы бы тогда все узнали. Это говорит в пользу Эсслина — он никогда не пытался скрывать свою супружескую неверность. Все годы совместной жизни с Розой.
«Ну естественно, — подумал Трой, перелистывая страницу. — Какой смысл ходить налево, если не можешь этим похвастаться?»
— Роза очень тяжело переживает смерть бывшего мужа.
— Она всегда умела плакать по заказу.
— И гораздо лучше, чем ее преемница, — мимоходом заметил Барнаби.
— Ага! — в восторге просветления Гарольд хлопнул себя по пухлым щекам, словно Ш. З. Шакалль[73]. — Иными словами, cherchez la femme[74]. Возможно, возможно. Он был из тех людей, которые умеют наживать врагов. Эгоист до мозга костей.
Барнаби считал, что о любви и уважении близких к недавно умершему можно судить по количеству времени, которое проходит между неизбежными потрясением и скорбью (пусть даже только по принципу «смерть каждого человека умаляет и меня»[75]) и тем моментом, когда недостатки покойного начинают обсуждать со своего рода смакованием. В случае с Эсслином Кармайклом временной промежуток оказался настолько узким, что в него вряд ли вместилась бы волосинка из усов Райли.
— Однако вы с ним находили общий язык.
— Я нахожу общий язык со всеми, Том.
— Лично и профессионально?
— Одно переплетено с другим. Эсслин принимал мои предложения не всегда охотно, но о компромиссах никогда не было и речи. Руководитель может быть только один.
«До чего он безмозглый и как любит приукрашивать прошлое», — заметил Барнаби про себя. Или, может, он искренне верит, что Эсслин покорно выполнял его распоряжения, что, мягко говоря, имело мало общего с реальностью.
— Если возвращаться к вопросу о мотиве, то вам следует запомнить, — продолжал Гарольд, — что он не был снисходителен к человеческой глупости. Впрочем, — сквозь серебристый куст бороды проглянула самодовольная улыбка, — как и я.
Когда Гарольд удалился, явно не заметив, что он не представил никакого общего обзора и не свел воедино никаких нитей. Барнаби вернулся за тщательно обследованные и опустевшие кулисы и достал из коробки на столе Дирдре клейкую ленту. Он дважды обернул ее вокруг ручки микрофона, а потом срезал складным ножиком и подал Трою.
— Смойте ее в туалете.
Он неподвижно стоял и прислушивался к повторяющимся звукам слива, пока не вернулся сержант.
— Не получается, сэр.
— В дамском тоже попробовали?
— И наверху. И в туалете для инвалидов.
— Что ж, обыск показал, что никто из них не прятал ее на себе. Оперативные работники тоже ничего не нашли. Стало быть…
— Выбросили в окно?
— Именно. А при таком дожде и ветре она уже, вероятно, на полпути к Аксбриджу. Но нам еще может повезти. Она могла где-нибудь застрять. Посмотрим утром. Для одного вечера пока достаточно.
Когда они проходили через пустынный зрительный зал, Трой спросил: