– Ты, наверное, как и все девчонки, обожала этого хлыща Фредди, да? Он меня терпеть не мог. Обзывал «Рафаэлой» и представлял дело так, будто отец сам раструбил всей родне, что я на самом деле очередная девчонка.

– Какая низость! – вырвалось у Робин, и на хмуром лице Рафаэля промелькнула безрадостная улыбка.

– Добрая ты душа.

Похоже, он колебался, не решаясь добавить что-то еще, а потом вдруг спросил:

– Когда ты у них гостила, тебе не встречался Джек о’Кент?

– Кто-кто?

– Старикан, который служил у папаши. Жил прямо в усадьбе Чизл-Хаус. Пугал меня до смерти, когда я был маленьким. Бывало, играю в саду, а он подкрадывается неизвестно откуда – лицо впалое, глаза сумасшедшие. И ни разу не проронил ни звука, разве что материл меня на чем свет стоит, если я путался у него под ногами.

– Смутно припоминаю… – солгала Робин.

– Это прозвище дал ему мой отец. А откуда оно пошло – из сказок? Джек о’Кент был как-то связан с дьяволом[32], верно? Короче, этот старикан буквально являлся мне в страшных снах. А как-то раз он меня застукал на пороге сарая и закатил форменную истерику. Нагнулся и прямо мне в лицо стал орать, что, дескать, нечего туда соваться, что в сарае всякая жуть творится и вообще мальчикам опасно… я точно не помню. Мал еще был.

– Даже слушать страшно, – сказала Робин и насторожилась. – А сам-то он зачем приходил в этот сарай, ты так и не выяснил?

– Наверняка у него там хранились садовые инструменты и техника, – ответил Рафаэль, – а он просто напускал туману: можно было подумать, там совершаются сатанинские ритуалы. Не забывай, что он был мастеровитым плотником. Соорудил гроб для Фредди. Для этого срубили старый английский дуб… Папа хотел, чтобы на гроб для Фредди непременно пошло дерево из поместья.

И вновь создалось такое впечатление, будто Рафаэль хочет добавить кое-что еще. Сквозь свои длинные черные ресницы он пристально вгляделся в лицо Робин и наконец выговорил:

– Как по-твоему… отец сейчас… вменяем?

– Ты о чем?

– Тебе не кажется, что в его поведении есть некоторые странности? Почему он ни с того ни с сего начал срываться на Иззи?

– От переутомления? – предположила Робин.

– Ну… возможно, – ответил Рафаэль, а потом, нахмурившись, добавил: – Пару дней назад позвонил мне поздно вечером, что уже само по себе странно, учитывая, как он меня ненавидит. Мол, просто захотелось поговорить. Никогда такого не бывало. И заметь: только он раскрыл рот, как я понял, что тема для разговора у него одна – и вполне конкретная. В общем, стал он распинаться насчет этого Джека о’Кента. Я даже не понял, что к чему. Приплел сюда гибель Фредди, смерть младенца Кинвары, а потом… – Рафаэль придвинулся поближе и под столом коснулся ее коленей своими, – помнишь тот телефонный звонок: я тогда первый день тут находился? Какое-то дикое сообщение по поводу того, что перед смертью из человека льет моча?

– Помню, – сказала Робин.

– Так вот, он и говорит: «Это кара. Звонок был от Джека о’Кента. Скоро он за мной придет».

В молчании Робин уставилась на Рафаэля.

– Уж не знаю, кто тогда звонил, – продолжал он, – но, безусловно, не Джек о’Кент. Старикан умер много лет назад.

Робин ничего не сказала. Ей вдруг вспомнилось, как Мэтью принимал ее за свою покойную мать, когда субтропической ночью метался в горячке. Рафаэль сильнее надавил ей на колено. Она немного отодвинула свой стул.

– Я полночи не спал – все думал: может, у него крыша едет? Нельзя же допустить, чтобы папаша свихнулся, правда? У нас уже есть Кинвара, которой мерещатся коновалы и гробокопатели…

– Гробокопатели? – встрепенулась Робин.

– Разве я сказал «гробокопатели»? – в тревоге переспросил Рафаэль. – Ну, ты меня понимаешь. Мужики с лопатами в роще.

– Думаешь, это ее фантазии?

– Понятия не имею. Иззи и все остальные считают именно так, но ведь они держат ее за истеричку с того самого дня, когда она потеряла ребенка. Ей пришлось рожать, хотя уже было известно, что плод умер в утробе, ты разве не знала? После этого она ходила сама не своя, но кто носит фамилию Чизл, тому не пристало распускаться. Надевай шляпку – и вперед, открывать какое-нибудь торжественное мероприятие.

Наверное, мысли Робин отразились у нее на лице, поэтому он продолжил:

– Ты, видно, думаешь, что я, по примеру остальных, ее на дух не переношу? Она у всех как кость в горле, а я для нее – пустое место, но у меня по крайней мере нет привычки мысленно вычитать ее расходы на лошадей из наследства моей племянницы и племянников. Она – не какая-нибудь брачная аферистка, что бы ни говорили о ней Иззи и Физзи. – Он особо подчеркнул прозвище своей второй сестры. – Они, кстати, и мою родную мать считали охотницей за состоянием. Другие соображения им недоступны. Уж не знаю, какими чизловскими прозвищами они для удобства наградили нас с мамой… – Его смуглое лицо вспыхнуло. – Как ни удивительно, Кинвара искренне привязана к отцу, я-то вижу. Будь она какой-нибудь акулой, могла бы сделать куда более выгодную партию. У него ведь в кармане голяк.

Робин не подала виду, но в ее понимании слово «голяк» никак не вязалось с владельцем усадьбы в Оксфордшире, конюшни на девять лошадей, шикарной квартиры в Лондоне и массивного бриллиантового колье, знакомого ей по фотографиям Кинвары.

– Ты в последнее время часто наезжаешь в Чизл-Хаус?

– В последнее время – редко, – ответила Робин.

– Дом рушится. Ковры побиты молью, повсюду запустение.

– От посещений Чизл-Хауса у меня сохранилось только одно детское воспоминание: как взрослые обсуждали исчезновение какой-то девочки.

– Правда? – удивился Рафаэль.

– Конечно, только имени уже не вспомню. Я же сама была маленькая. Сьюзен? Сьюки? Как-то так.

– Никаких ассоциаций, – сказал Рафаэль и вновь коснулся ее коленей своими. – Ответь: тебе все доверяют свои темные семейные тайны в первые пять минут знакомства или только я?


– Тим всегда говорит, что у меня на лбу написано сопереживание, – сказала Робин. – Я уж стала думать: не поменять ли мне политику на психотерапию.

– А что, может, и правильно будет. – Он смотрел ей в глаза. – Диоптрий у тебя совсем немного. Зачем ты носишь очки? Вполне могла бы ограничиться контактными линзами.

– Ну… так удобнее, – сказала Робин, поправила очки и засобиралась. – Слушай, мне пора.

Со скорбной улыбкой Рафаэль откинулся на спинку стула.

– Намек понял… а Тим твой – везунчик. Так ему и передай – от меня лично.

Коротко усмехнувшись, Робин встала и зацепилась за угол стола. В смущении, к которому примешивалась легкая нервозность, она вышла из кафетерия.

Возвращаясь в офис Иззи, Робин перебирала в уме особенности поведения министра культуры. Если он подвержен вспышкам гнева и порой заговаривается, думала она, то для человека, ставшего мишенью сразу двух шантажистов, это неудивительно, а вот рассказ о телефонном звонке с того света бесспорно наводит на раздумья. Во время двух личных встреч у нее не возникало подозрений, что он верит в привидения или в Божью кару, однако, размышляла она, под воздействием алкоголя у людей проявляются бесчисленные странности… и тут ей вспомнилось, как ощерился Мэтью, когда в воскресенье орал на нее в гостиной.

На подходе к офису Уинна ей бросилось в глаза, что дверь вновь открыта нараспашку. В приемной, похоже, никого не было. Робин дважды постучалась. Ответа не последовало.

Не прошло и пяти секунд, как она дотянулась до электрической розетки под рабочим столом Герайнта. Выдернув штепсель вентилятора, Робин извлекла записывающее устройство и уже открыла сумочку, когда рядом прогремел голос Аамира:

– Какого черта вы там ползаете?

У Робин перехватило дыхание; она хотела выпрямиться, но ударилась головой о край стола и взвыла от боли. Аамир, только что выбравшийся из кресла, которое стояло под углом к двери, снимал наушники. По всей видимости, он позволил себе короткую передышку и слушал айпод.

– Я постучалась! – потирая темя, сквозь слезы воскликнула Робин. Жучок до сих пор был зажат у нее в кулаке, и она спрятала руку за спину. – Я думала, здесь никого нет!

– Зачем, – повторил он, – вы тут ползаете?

Не успела она ответить, как дверь распахнулась и вошел Герайнт.

На лице у него не играла тонкогубая улыбка, спеси заметно поубавилось, и никаких сальностей в адрес Робин, сидящей на корточках у него в офисе, не последовало. Уинн как-то весь ужался, под впалыми глазами с контактными линзами появились лиловые круги. В недоумении он перевел взгляд с Робин на Аамира, и когда тот пустился в объяснения насчет непрошеного визита Робин, та успела опустить жучок в сумку.

– Извините, пожалуйста, – выдавила она, распрямляясь. Ее прошиб пот. У края мысли заметалась паника, но тут спасательной соломинкой приплыла идея. – Мне очень неловко, правда. Я собиралась оставить записку. Просто хотела позаимствовать вот это.

Под хмурыми взглядами обоих мужчин она указала на выдернутый из сети вентилятор.

– Наш неисправен. Офис раскалился, как топка. Я подумала, у вас не будет возражений. – Она взывала к Герайнту. – Хотела взять на полчаса, не больше. – У нее на лице появилась жалобная улыбка. – Честное слово, я там чуть в обморок не упала.

Она отлепила ворот блузы от влажной кожи. Взгляд Герайнта упал на ее грудь, и губы искривила привычная похотливая ухмылка.

– Хотя это не мое дело, но перегрев явно вас украшает, – сказал Уинн, и Робин через силу хихикнула.

– Ну так как, одолжим минут на тридцать? – обратился он к Аамиру.

Тот промолчал, но застыл как истукан, глядя на Робин с нескрываемым подозрением. Осторожно сняв вентилятор со стола, Герайнт протянул его Робин. Когда она повернулась спиной, он легонько шлепнул ее по ягодице.

– Обращайтесь!

– Да, непременно, – содрогаясь, ответила она. – Большое вам спасибо, мистер Уинн.





28




Принимаю ли это к сердцу! Когда мне суют палки в колеса, портят дело всей моей жизни!

Генрик Ибсен. Росмерсхольм



От долгого пути до Аптекарского огорода в Челси и хождения по его дорожкам травма двуглавой мышцы бедра отнюдь не зажила. Поскольку живот крутило от постоянного приема ибупрофена, Страйк уже сутки не принимал обезболивающие и в результате испытывал, как любили выражаться его доктора, «некоторый дискомфорт», когда в четверг после обеда, сняв протез и прислонив его к стене, сидел на офисном диване и просматривал дело Чизуэлла.

На окне его кабинета безголовым соглядатаем маячил повешенный на карниз шторы выходной костюм на плечиках, а поверх него – сорочка и галстук; под безвольно болтающимися штанинами брюк стояли надраенные ботинки со вложенными в них свежими носками. Сегодня вечером он договорился пойти в ресторан с Лорелеей и подготовился заранее, чтобы перед сном не пришлось лишний раз подниматься в мансарду.

Лорелея проявила свойственное ей понимание, узнав, что Страйк не отвечал на звонки, поскольку сидел у кровати Джека, и лишь с едва уловимым раздражением в голосе сказала, что он, вероятно, измучился там один. Страйку хватило здравого смысла не уточнять, что рядом с ним была Робин. Потом Лорелея мягко и беззлобно попросила его о встрече за ужином, «чтобы кое-что обговорить».

Они встречались десять с лишним месяцев; совсем недавно Лорелея выхаживала его в течение пяти суток, пока он был совершенно беспомощен. Страйк понимал: будет несправедливо, непорядочно выпытывать у нее по телефону все, что она хотела сказать ему лично. На периферии его сознания грозно маячили, как тот же висящий костюм, поиски ответа на неизбежный вопрос: «Как по-твоему, куда приведут наши с тобой отношения?»

Но все мысли заслонял опасный, с его точки зрения, оборот, который принимало дело Чизуэлла: до сих пор от министра не поступило ни гроша вознаграждения, хотя на оплату труда сотрудников и накладные расходы тратилась уйма денег. Допустим, Робин сумела нейтрализовать прямую угрозу со стороны Герайнта Уинна, зато Барклай после многообещающего начала своей деятельности не накопал вообще ничего на первого шантажиста, и Страйк уже предвидел катастрофические последствия расторопности газеты «Сан», которая вполне могла первой найти подходы к Джимми Найту. Чизуэлл уверял, что этот тип не захочет, чтобы его история просочилась в СМИ, но, по мнению Страйка, Джимми, так и не получивший из Форин-Офиса обещанные Уинном таинственные фотоснимки, мог от злобы и безысходности попытаться обратить к своей выгоде единственный шанс, ускользающий у него между пальцев. История его судебных процессов говорила сама за себя: Джимми – из той породы людей, которые действуют по принципу: «Нос отморожу, чтоб позлить свою рожу».

Не добавлял Страйку оптимизма и Барклай, который после шести суток слежки за Джимми и его компанией заявил, что его жена подаст на развод, если он сейчас же не явится домой. Страйк, задолжавший Барклаю энную сумму накладных расходов, предложил ему заехать в офис для получения чека, а затем взять пару дней в счет отгулов. Что же касалось обычно безотказного Хатчинса, тот, к неописуемой досаде Страйка, сославшись на отсутствие предварительной договоренности, отказывался взять на себя слежку за Джимми Найтом взамен топтания на Харли-стрит, где Ловкач возобновил прием пациентов.