Несмотря на то что ледяной ветер обдувал док, он почувствовал кислый запах его дыхания.

— Кстати, как насчет последнего желания?

Небо над Винстадом, темно-синее осеннее небо над затененными контурами высоких гор.

— Подумать только, ты еще сопротивлялся.

Какой-то звук вдали. Секундное бурчание, но все-таки загорелась надежда.

— Ну, думаю, пора кончать.

Снова скрежещущий металлический звук, затем его поставили на ноги. Что-то подпихнули к его ногам. И еще до того, как почувствовать под руками холодные поручни, он понял. Инвалидное кресло. Держаться у него не было сил, но твердая рука не давала ему скатиться с кресла.

— Как ты думаешь, что скажут люди? — мужчина говорил прямо ему в ухо. — Что оба брата погибли одинаково, а?

Вдруг он почувствовал, что замерз до онемения. Он сидел на тонком кожаном сиденье, голые руки и ноги касались ледяного металла.

— Жаль только, кресло не то же самое.

Кожа, которая после пожара постоянно болела, теперь онемела и утратила чувствительность. Только пронизывающий холод, проникающий все глубже и глубже.

— Но оно нам вполне сгодится, вот увидишь.

И как только кресло поехало, он смирился с тем, что сейчас умрет. В минуты отчаяния он мечтал о скорейшем прекращении мучений, но все-таки никогда не переставал надеяться. И сейчас он как никогда хотел жить. И пусть он останется слепым и беспомощным, но все-таки живым.

Кресло подрагивало на неровной поверхности, колеса скребли по металлу. Его наклонили назад, чтобы поставить передние колеса на самый край.

А затем кресло столкнули с причала.

Я убил своего брата. Он крепко спал, когда его настиг первый удар, так что даже не успел среагировать. Но умер он не от удара, тот лишь лишил его возможности сопротивляться. Он утонул. Когда я убедился в том, что вода заполнила его легкие, я ударил снова. Мои удары могли убить быка, но я продолжал бить, не обращая внимания на то, сколько и как сильно я бил. Я взял молоток, старый ржавый молоток, я слышал, как ребра ломались, как спички. Мне было недостаточно того, что он был мертв. Я должен был сломать его, размозжить, я как будто опасался, что он восстанет из мертвых. Я раздробил его руки, ноги, да, даже пальцы. Наконец передо мной лежала вязкая масса из размозженных костей в кровавом кожаном мешке. Но лицо я сохранил. Не знаю почему. Но именно так я и сделал.





Глава 48




Бумагу нужно выбирать тщательно. Грубую, но не слишком. У нее должна быть подходящая поверхность. Важно, чтобы масляные карандаши скользили легко. И чтобы цвета хорошо держались. Сначала только контур, затем наступает время главного: глаза. В глазах жила боль. Боль и ненависть. Большие глаза. Широко распахнутые глаза. Красного цвета. Хотя ненависть уже не была настолько яркой, как тогда, никаких смягчающих обстоятельств так и не нашлось. Разрушенную жизнь не восстановишь. Черные зрачки и кроваво-красные белки. И нос. Большие, бездонные ноздри, которые так и приглашали заглянуть в черную глубину. Рот превратился в бескровную узкую полоску, а кожа и волосы нарисованы угольно-черным цветом. Злое, полное ненависти лицо. За всю уже причиненную боль. И за всю ту боль, которая еще настигнет.





Глава 49




— Астрид! — закричала Каспара, повернувшись к открытой двери. Почти сразу же появилась Астрид, настороженная и смущенная.

— Все хорошо, понимаешь?

Астрид, ростом едва доходившая Рино до груди, стояла, потупив взгляд под толстыми очками.

— Полицейский спустился в подвал, чтобы кое-что поискать.

Невозможно было понять, достигают ли слова цели.

— Волноваться не о чем. Мы просто поговорим. Хорошо?

Астрид шевельнулась. Рино подумал, что у нее не меньше двадцати килограммов лишнего веса.

— Полицейский пришел нам помочь.

Астрид не поднимала глаз.

— Если хочешь, можешь снова подняться в мою комнату.

Астрид повернулась и вышла, так и не взглянув на Рино.


— Она очень стеснительная.

Каспара закрыла дверь.

— Она боится мужчин.

— И поэтому рисует злые лица?

— Рисовала. Я ни разу не видела, чтобы она делала это во взрослом возрасте.

— Что случилось?

Каспара тяжело прислонилась к спинке кровати.

— Астрид — дочь Ады и Свердрупа Клевенов. Это была такая семья, которые сейчас принято называть «нересурсными», они были не готовы к тому, чтобы стать родителями, тем более для такого ребенка, как Астрид. Они ее не обижали, вы не подумайте, но и поддерживали недостаточно, поэтому она не получила ни того наблюдения, ни обучения, которые доступны сегодняшним детям с таким же диагнозом. Думаю, они даже не замечали, что она плохо видит, пока не наступило время идти в школу. Именно по вине Ады и Свердрупа Астрид так поздно попала в школу Хюсебю.

Каспара глубоко вздохнула и продолжила:

— Время было другое. Практически во всем. Астрид жила в своем мире, ее тело превратилось в тело молодой девушки, а мозг застрял на уровне четырех-пятилетнего ребенка.

Рино начал догадываться, почему Астрид рисовала злые лица.

— Что именно произошло, боюсь, мы уже никогда не узнаем. Тем теплым осенним днем Астрид было лет двенадцать-тринадцать. Она часто играла в поле, ну, мы его так называем. Это здесь, недалеко, — Каспара показала наверх. — Я выросла по соседству, всего в нескольких домах от нее. То, что случилось, изменило все. С того времени я почувствовала к ней особенную теплоту, и так как больше никто не захотел или не смог.

Рино видел, что ей больно было говорить о случившемся.

— Мы знаем, что в тот день она была на месте, где часто разводят костры.

— Здесь неподалеку?

Каспара покачала головой.

— За Рейнехалсеном по пути в Сёрвоген.

— Вы знаете, кто это сделал?

— Астрид плохо говорит, а после происшествия она полностью замкнулась в себе. Единственное, что удалось у нее узнать, что приехали два мальчика на велосипеде. То есть Астрид все время говорила, что были два мальчика, один сидел за рулем велосипеда, а второй — сзади. Не знаю, что она имеет в виду, но, насколько я понимаю, она не видела, как они подъезжали, но проводила их взглядом, когда они проехали мимо.

— И эти мальчики. что-то с ней сделали?

— Они украли у нее детство.

Каспара опустила глаза.

— И всю жизнь.

Голос звучал холодно, как металл.

— Они напали на нее?

Каспара схватилась за матрас.

— Она вернулась домой в шоке, вся в крови. Блузка была разодрана. а юбка осталась лежать там. Мы нашли ее на следующий день, когда от Астрид удалось получить хоть какую-то информацию.

— Ее.

Каспара яростно закивала головой, явно не желая даже слышать то слово, которое он готов был произнести.

— А эти мальчики?

— Никто ничего не видел, а Астрид имен не называла. Может, это был кто-то неместный, не знаю. Единственное, в чем я уверена, жизнь Астрид в тот день закончилась.

Значит, Вестерман правильно разгадал и свою ученицу, и ее рисунок.

— У нее могла быть нормальная жизнь, какая-нибудь работа, общение на своем уровне. Вместо этого она замкнулась и постоянно всего боится. И перед каждой годовщиной произошедшего ей становится хуже.

— Она помнит эту дату?

— Клянусь вам. Рождество и Пасху она не замечает, но эта дата выжжена клеймом в ее памяти.

— О какой дате мы говорим?

— Двенадцатое октября.

— Это же завтра?