– Я привык мало спать, – уточнил он.
– Поздно, первое слово дороже второго.
Кайден перехватил меня за руку, ловким движением подхватил под ягодицы и посадил на кухонный прилавок. Наши губы оказались на одном уровне. Короткий взгляд глаза в глаза, и мы потерялись в ошеломительном, лишающем воли и разума поцелуе. Когда горячие губы прочертили обжигающую дорожку поцелуев и с моих уст сорвался чувственный хрипловатый стон, то в кухне раздалось сдержанное покашливание.
Я увидела застывшего в дверях отца в дорожном плаще и даже не оттолкнула Кайдена, а отпихнула, проворно соскакивая на пол. Абсолютно уверена, что вырвавшееся у меня бранное словцо, емко описавшее абсурд ситуации, меньше всего расстроило шокированного родителя.
– Я, конечно, говорил, что предпочитаю застать тебя по возвращении с парнем, а не в стражьем участке, но не думал, что ты примешь мои слова как руководство к действию, – глубокомысленно изрек отец, следя за тем, как мы поспешно поправляем одежду.
– Здравствуйте, господин Уваров, – произнес Кай, одергивая на мне задравшийся подол сорочки.
– Здравствуйте, господин Вудс, – согласно кивнул нежданный хозяин, вешая на крючок шляпу и снимая пальто.
– Вы знакомы? – из-за жутчайшего стыда на меня напало странное отупение.
– Несколько дней назад господин Вудс пришел ко мне для официального знакомства, чем, признаться, сильно удивил. – Папа улыбнулся уголками губ, демонстрируя потрясающую способность владеть собой. – Но, судя по тому, что я тут увидел на… кхм… кухонном столе, вы, господин Вудс, у меня не разрешения спрашивали, а ставили в известность об отношениях с моей пока несовершеннолетней дочерью.
Стоило признать, Кайден действительно выглядел смущенным.
– В Абрисе ваша дочь давно совершеннолетняя, – отозвался он и кашлянул, определенно пожалев, что не промолчал.
– Но мы пока живем в Тевете, – одарил его многозначительным взглядом отец.
– Вообще-то мне исполнится двадцать через седмицу, – вставила я.
После неосторожного замечания в комнате повисла оглушительная тишина, даже в ушах зазвенело. Мне точно намекали, чтобы юные девы не вмешивались в сугубо мужские разговоры.
– Господин Вудс, понимаю, что никак не могу помешать этим… отношениям, – произнес папа с таким лицом, будто проглотил кол, – но уж попросить вас покинуть мой дом имею право.
– Папа! – воскликнула я и заработала уже два многозначительных взгляда, говоривших, что девам точно слово не давали.
– Мне действительно лучше уйти, Лера, – тихо произнес Кай и тут же покачал головой, не позволяя разразиться потоком восклицаний, мол, не спорь. – Прошу прощения, господин Уваров, за то, в каком виде… За сегодняшнее утро.
– Вы же не думаете, что я приму извинения? – уточнил отец, изогнув брови.
И все-таки Кайден оставался Кайденом. Прежде чем уйти, несмотря на накаленную обстановку, он мягко поцеловал меня в лоб и пробормотал:
– Береги себя. Я загляну через пару дней.
Нервно покосившись на отца, скривившегося от слов потенциального зятя, я кивнула:
– Ладно. Хорошей дороги.
Натянув теплую парку и сунув ноги в войлочные сапоги, найденные в сундуке у деда Вудса, он стал напоминать заблудившегося в городе лесника. Тем чуднее было наблюдать за уважительным поклоном в сторону отца.
Когда мы с папой остались наедине, то уставились друг на друга, точно враги.
– Почему ты указал ему на дверь?
– Это ведь риторический вопрос? – уточнил он и, пройдя к очагу, принюхался к ковшику. – Кофе? Надеюсь, ты не пила эту гадость?
– Я про тот день, когда вы познакомились. Не представляю, чего ему стоило прийти к тебе.
– То есть ты в курсе, кем на самом деле является господин Вудс? – уточнил папа, выливая кофе в раковину и пуская воду из медного крана.
– Да.
– Ты же понимаешь, в какие неприятности можешь попасть по его вине? – наконец произнес родитель. – Кайден Вудс, возможно, неплохой человек и, возможно, действительно испытывает к тебе чувства, но, Валерия, как ты думаешь, что станет с тобой, когда о вашем романе узнают?
– Похоже, ты уже придумал ответ, – усмехнулась я.
– От тебя избавятся, дочь! Немедленно.
Правда резала как ножом.
– Проклятие, мне только девятнадцать лет, я не собираюсь к венчальной чаше! И прекрасно понимаю, что у нас с Кайденом нет будущего, – у меня перехватило дыхание, – но еще точно знаю, что люблю его. Я не желаю думать о том, что случится через пять лет! Почему мы не можем жить здесь и сейчас?
– Потому что ты совершенно не вписываешься в ту жизнь, которую наследник правящего клана ведет здесь и сейчас в Абрисе! – отрезал отец, а потом добавил чуть мягче: – Я не могу тебе помешать встречаться с этим человеком, но хорошенько запомни мои слова: я потерял твою мать, Валерия, и не желаю потерять свою замечательную дочь из-за этого… из-за какого-то абрисца, кем бы он там, у себя, не являлся!
После он собрался закрыться в спальне, но, обнаружив зияющий пустотой дверной проем вместо двери, замер на полпути. До меня донесся обреченный вздох.
Стараясь подлизаться, я приготовила завтрак и, прежде чем сбежать из дома в университет, позвала:
– Поешь, а то остынет.
Папа ничего не ответил, будто подчеркнув, что с сегодняшнего дня мы находимся в состоянии холодной войны.
Обычно у человека в дурном настроении абсолютно все валится из рук, словно невидимые тучи, сгустившиеся над головой, сыплют мелкими неприятностями, как дождем. Опоздав на омнибус, я не попала на первую лекцию. Лаборатория оказалась переполнена, а привычное место снова занял выскочка из Королевской академии, которому, видимо, хотелось отыграться за прошлый раз. Когда я остановилась в дверях, то он нахально подмигнул и развел руками, мол, кто первый встал, того и домашние туфли. Плюнув, я сбежала в университетскую едальню.
Сегодня заканчивался срок домашнего ареста Крис. Заходя в привычно пахнущий капустной похлебкой (как будто ничего другого там не готовили) обеденный зал, я поискала подругу взглядом. Среди скользящих, как всегда сидевших в самом центре, у всех на виду, ее не оказалось. Недолго думая, я подошла к шумной компании.
– А где Крис? – прозвучало не очень-то любезно, без приветствий, но настроение у меня было не самое вежливое. – Ее не отпустили в университет?
Никто не повернул ко мне головы и не прервал разговора. Стало ясно, что ответа не добиться. Стоять перед ребятами было и глупо, и унизительно, но показное игнорирование вызывало нехорошие подозрения.
– Эй, народ! С Крис все в порядке?
Ноль эмоций.
– Придурки! – прошипела я со злостью и в ярости двинулась вон из едальни, но едва выбралась в коридор, как один из скользящих нагнал меня.
– Подожди, Лерой! – произнес он. Одного короткого взгляда на виноватое лицо хватило, чтобы понять, что случилась большая беда.
– Она застряла там? – только и смогла выдохнуть я с замирающим сердцем.
– Тише ты! – пробормотал сокурсник, увлекая меня к стене, а когда убедился, что до нас никому нет ровным счетом никакого дела, забормотал: – Я пропустил ту игру, но люди говорят, что ее схватили. Никто не понимает, как Святоша вернулась. Она в Тевете, дома. Все очень скверно… Ей нанесли руну…
Кажется, последние слова он произнес уже мне в спину, потому что я сломя голову неслась по коридору к лестнице, ведущей в гардеробную. Забрала пальто, намотала шарф и, плохо соображая, бросилась к лучшей подруге, снова попавшей в паршивую историю.
До тихого квартала семьи молельщика Сереброва пришлось добираться почти час двумя омнибусами. Дом был большим и неуклюжим. С каждым прибавлением в семействе он разрастался разновеликими пристройками, прилепленными со всех сторон. На стене светился знак святого знамения, означавший, что жилище принадлежит молельщику. Вокруг никакого забора – служителям светлых духов запрещалось отгораживаться от страждущих. Дверь мне отворила госпожа Сереброва, среднего роста рыжеволосая женщина, ожидавшая еще одного наследника.
– Валерия? – уточнила матушка Крис.
– Здравствуйте, – промямлила. – Я проведать Кристину. Слышала…
– Да-да… – Она рассеянно потеснилась в дверях, позволяя мне войти. В обычно шумном живом доме стояла неприятная тишина, царил идеальный порядок и резко пахло курительными сандаловыми палочками. Совсем как по покойнику.
– Она заперлась у себя в комнате, ни с кем не разговаривает. Лежит. Может, у тебя получится уговорить ее что-нибудь съесть…
Глаза хозяйки дома наполнились слезами, и я вдруг почувствовала себя ужасно виноватой, как будто собственными рученьками толкала подругу в ворота в Абрис.
– Ладно.
– Отец за нее молится… – пробормотала она, пока я разувалась. – Мы все за нее молимся.
Во мне укрепилась уверенность, что теперь-то родители точно наплюют на желание иметь в семье дипломированную модистку и запрут Крис в монастыре. Возможно, она даже не будет против.
Комната подруги находилась на чердаке, и к ней вела крутая лестница. Под ногами неприятно скрипели половицы, надрывно и обиженно, точно плакали. Даже не постучавшись, а осторожно поскребшись, я толкнула дверь и тихонечко вошла. Внутри стоял тяжелый запах влажного холода, единственное окошко было зашторено. Кристина, завернутая с головой в одеяло, лежала на кровати, отвернувшись к стене.
– Крис… – Я присела на краешек матраца и осторожно погладила подругу по плечу.
– Как ты справилась с тем, что твой дар осквернили? – ее голос прозвучал глухо.
– Я старалась не думать о том, что произошло.
Не говорить же лучшей подруге, что трагедию с изгаженным даром начисто перекрыл шок от того, как жестоко меня обманывал темный паладин, косвенно виноватый в появлении руны.
– Когда они меня схватили, то я уже понимала, что меня пометят. Словно животное… – вымолвила Крис. – Они не видят в нас людей.
Вдруг она вывернулась и крепко обняла меня, уткнувшись лбом в плечо. Пока подруга рыдала, сотрясаясь худеньким телом, я растерянно гладила ее по спине с проступающими даже через кофту лопатками, по спутанным, похожим на воронье гнездо волосам и не представляла, какие слова утешения она хотела бы услышать.
Люди по-разному переживают личные трагедии. Мне не требовалось чужого присутствия – я не могла говорить о своем горе вслух, только переживать молча, глубоко внутри. Постороннее участие заставляло облекать боль в ограниченные слова, вынуждало держать себя в руках, чтобы эти самые слова подобрать. И она, боль, оставалась внутри, таилась, не уходила. Лишь в одиночестве, выплакавшись, переварив горе и жалость к самой себе, я начинала трезво мыслить и строить планы. Ведь планы, пусть самые идиотские, доказывают, что жизнь продолжается и даже самая страшная беда тоже проходит.
– Крис, – наконец прошептала я, говорить в голос казалось неуместным, – так будет не всегда.
– Но не для меня! – прорыдала она.
Отстранившись, подруга рванула ворот кофты, открывая место чуть пониже ключиц, где посреди грудной клетки краснели красные, обожженные линии незнакомой руны. У меня на затылке зашевелились волосы.
Знак поблескивал.
– Крис, почему она теплится? – вмиг севшим голосом вымолвила я.
Идиотский вопрос. Когда темный паладин Йен нанес мне символ «знание», то темную магию из крови выжег Истинный свет, вернее, как выяснилось позже, не выжег, а просто смешался с ней, превратив дар в непонятный чудовищный коктейль неясного цвета. Но слабый свет неофита был просто не способен справиться с руной. Чужая магия отравляла Крис. По коже уже разбегалась тонкая красная сеточка воспаленных сосудов.
Мы все за нее молимся…
Громко всхлипнув, она приложила к зареванным глазам ладонь, для чего-то стараясь скрыть слезы, и покачала головой.
– Поздно, первое слово дороже второго.
Кайден перехватил меня за руку, ловким движением подхватил под ягодицы и посадил на кухонный прилавок. Наши губы оказались на одном уровне. Короткий взгляд глаза в глаза, и мы потерялись в ошеломительном, лишающем воли и разума поцелуе. Когда горячие губы прочертили обжигающую дорожку поцелуев и с моих уст сорвался чувственный хрипловатый стон, то в кухне раздалось сдержанное покашливание.
Я увидела застывшего в дверях отца в дорожном плаще и даже не оттолкнула Кайдена, а отпихнула, проворно соскакивая на пол. Абсолютно уверена, что вырвавшееся у меня бранное словцо, емко описавшее абсурд ситуации, меньше всего расстроило шокированного родителя.
– Я, конечно, говорил, что предпочитаю застать тебя по возвращении с парнем, а не в стражьем участке, но не думал, что ты примешь мои слова как руководство к действию, – глубокомысленно изрек отец, следя за тем, как мы поспешно поправляем одежду.
– Здравствуйте, господин Уваров, – произнес Кай, одергивая на мне задравшийся подол сорочки.
– Здравствуйте, господин Вудс, – согласно кивнул нежданный хозяин, вешая на крючок шляпу и снимая пальто.
– Вы знакомы? – из-за жутчайшего стыда на меня напало странное отупение.
– Несколько дней назад господин Вудс пришел ко мне для официального знакомства, чем, признаться, сильно удивил. – Папа улыбнулся уголками губ, демонстрируя потрясающую способность владеть собой. – Но, судя по тому, что я тут увидел на… кхм… кухонном столе, вы, господин Вудс, у меня не разрешения спрашивали, а ставили в известность об отношениях с моей пока несовершеннолетней дочерью.
Стоило признать, Кайден действительно выглядел смущенным.
– В Абрисе ваша дочь давно совершеннолетняя, – отозвался он и кашлянул, определенно пожалев, что не промолчал.
– Но мы пока живем в Тевете, – одарил его многозначительным взглядом отец.
– Вообще-то мне исполнится двадцать через седмицу, – вставила я.
После неосторожного замечания в комнате повисла оглушительная тишина, даже в ушах зазвенело. Мне точно намекали, чтобы юные девы не вмешивались в сугубо мужские разговоры.
– Господин Вудс, понимаю, что никак не могу помешать этим… отношениям, – произнес папа с таким лицом, будто проглотил кол, – но уж попросить вас покинуть мой дом имею право.
– Папа! – воскликнула я и заработала уже два многозначительных взгляда, говоривших, что девам точно слово не давали.
– Мне действительно лучше уйти, Лера, – тихо произнес Кай и тут же покачал головой, не позволяя разразиться потоком восклицаний, мол, не спорь. – Прошу прощения, господин Уваров, за то, в каком виде… За сегодняшнее утро.
– Вы же не думаете, что я приму извинения? – уточнил отец, изогнув брови.
И все-таки Кайден оставался Кайденом. Прежде чем уйти, несмотря на накаленную обстановку, он мягко поцеловал меня в лоб и пробормотал:
– Береги себя. Я загляну через пару дней.
Нервно покосившись на отца, скривившегося от слов потенциального зятя, я кивнула:
– Ладно. Хорошей дороги.
Натянув теплую парку и сунув ноги в войлочные сапоги, найденные в сундуке у деда Вудса, он стал напоминать заблудившегося в городе лесника. Тем чуднее было наблюдать за уважительным поклоном в сторону отца.
Когда мы с папой остались наедине, то уставились друг на друга, точно враги.
– Почему ты указал ему на дверь?
– Это ведь риторический вопрос? – уточнил он и, пройдя к очагу, принюхался к ковшику. – Кофе? Надеюсь, ты не пила эту гадость?
– Я про тот день, когда вы познакомились. Не представляю, чего ему стоило прийти к тебе.
– То есть ты в курсе, кем на самом деле является господин Вудс? – уточнил папа, выливая кофе в раковину и пуская воду из медного крана.
– Да.
– Ты же понимаешь, в какие неприятности можешь попасть по его вине? – наконец произнес родитель. – Кайден Вудс, возможно, неплохой человек и, возможно, действительно испытывает к тебе чувства, но, Валерия, как ты думаешь, что станет с тобой, когда о вашем романе узнают?
– Похоже, ты уже придумал ответ, – усмехнулась я.
– От тебя избавятся, дочь! Немедленно.
Правда резала как ножом.
– Проклятие, мне только девятнадцать лет, я не собираюсь к венчальной чаше! И прекрасно понимаю, что у нас с Кайденом нет будущего, – у меня перехватило дыхание, – но еще точно знаю, что люблю его. Я не желаю думать о том, что случится через пять лет! Почему мы не можем жить здесь и сейчас?
– Потому что ты совершенно не вписываешься в ту жизнь, которую наследник правящего клана ведет здесь и сейчас в Абрисе! – отрезал отец, а потом добавил чуть мягче: – Я не могу тебе помешать встречаться с этим человеком, но хорошенько запомни мои слова: я потерял твою мать, Валерия, и не желаю потерять свою замечательную дочь из-за этого… из-за какого-то абрисца, кем бы он там, у себя, не являлся!
После он собрался закрыться в спальне, но, обнаружив зияющий пустотой дверной проем вместо двери, замер на полпути. До меня донесся обреченный вздох.
Стараясь подлизаться, я приготовила завтрак и, прежде чем сбежать из дома в университет, позвала:
– Поешь, а то остынет.
Папа ничего не ответил, будто подчеркнув, что с сегодняшнего дня мы находимся в состоянии холодной войны.
Обычно у человека в дурном настроении абсолютно все валится из рук, словно невидимые тучи, сгустившиеся над головой, сыплют мелкими неприятностями, как дождем. Опоздав на омнибус, я не попала на первую лекцию. Лаборатория оказалась переполнена, а привычное место снова занял выскочка из Королевской академии, которому, видимо, хотелось отыграться за прошлый раз. Когда я остановилась в дверях, то он нахально подмигнул и развел руками, мол, кто первый встал, того и домашние туфли. Плюнув, я сбежала в университетскую едальню.
Сегодня заканчивался срок домашнего ареста Крис. Заходя в привычно пахнущий капустной похлебкой (как будто ничего другого там не готовили) обеденный зал, я поискала подругу взглядом. Среди скользящих, как всегда сидевших в самом центре, у всех на виду, ее не оказалось. Недолго думая, я подошла к шумной компании.
– А где Крис? – прозвучало не очень-то любезно, без приветствий, но настроение у меня было не самое вежливое. – Ее не отпустили в университет?
Никто не повернул ко мне головы и не прервал разговора. Стало ясно, что ответа не добиться. Стоять перед ребятами было и глупо, и унизительно, но показное игнорирование вызывало нехорошие подозрения.
– Эй, народ! С Крис все в порядке?
Ноль эмоций.
– Придурки! – прошипела я со злостью и в ярости двинулась вон из едальни, но едва выбралась в коридор, как один из скользящих нагнал меня.
– Подожди, Лерой! – произнес он. Одного короткого взгляда на виноватое лицо хватило, чтобы понять, что случилась большая беда.
– Она застряла там? – только и смогла выдохнуть я с замирающим сердцем.
– Тише ты! – пробормотал сокурсник, увлекая меня к стене, а когда убедился, что до нас никому нет ровным счетом никакого дела, забормотал: – Я пропустил ту игру, но люди говорят, что ее схватили. Никто не понимает, как Святоша вернулась. Она в Тевете, дома. Все очень скверно… Ей нанесли руну…
Кажется, последние слова он произнес уже мне в спину, потому что я сломя голову неслась по коридору к лестнице, ведущей в гардеробную. Забрала пальто, намотала шарф и, плохо соображая, бросилась к лучшей подруге, снова попавшей в паршивую историю.
До тихого квартала семьи молельщика Сереброва пришлось добираться почти час двумя омнибусами. Дом был большим и неуклюжим. С каждым прибавлением в семействе он разрастался разновеликими пристройками, прилепленными со всех сторон. На стене светился знак святого знамения, означавший, что жилище принадлежит молельщику. Вокруг никакого забора – служителям светлых духов запрещалось отгораживаться от страждущих. Дверь мне отворила госпожа Сереброва, среднего роста рыжеволосая женщина, ожидавшая еще одного наследника.
– Валерия? – уточнила матушка Крис.
– Здравствуйте, – промямлила. – Я проведать Кристину. Слышала…
– Да-да… – Она рассеянно потеснилась в дверях, позволяя мне войти. В обычно шумном живом доме стояла неприятная тишина, царил идеальный порядок и резко пахло курительными сандаловыми палочками. Совсем как по покойнику.
– Она заперлась у себя в комнате, ни с кем не разговаривает. Лежит. Может, у тебя получится уговорить ее что-нибудь съесть…
Глаза хозяйки дома наполнились слезами, и я вдруг почувствовала себя ужасно виноватой, как будто собственными рученьками толкала подругу в ворота в Абрис.
– Ладно.
– Отец за нее молится… – пробормотала она, пока я разувалась. – Мы все за нее молимся.
Во мне укрепилась уверенность, что теперь-то родители точно наплюют на желание иметь в семье дипломированную модистку и запрут Крис в монастыре. Возможно, она даже не будет против.
Комната подруги находилась на чердаке, и к ней вела крутая лестница. Под ногами неприятно скрипели половицы, надрывно и обиженно, точно плакали. Даже не постучавшись, а осторожно поскребшись, я толкнула дверь и тихонечко вошла. Внутри стоял тяжелый запах влажного холода, единственное окошко было зашторено. Кристина, завернутая с головой в одеяло, лежала на кровати, отвернувшись к стене.
– Крис… – Я присела на краешек матраца и осторожно погладила подругу по плечу.
– Как ты справилась с тем, что твой дар осквернили? – ее голос прозвучал глухо.
– Я старалась не думать о том, что произошло.
Не говорить же лучшей подруге, что трагедию с изгаженным даром начисто перекрыл шок от того, как жестоко меня обманывал темный паладин, косвенно виноватый в появлении руны.
– Когда они меня схватили, то я уже понимала, что меня пометят. Словно животное… – вымолвила Крис. – Они не видят в нас людей.
Вдруг она вывернулась и крепко обняла меня, уткнувшись лбом в плечо. Пока подруга рыдала, сотрясаясь худеньким телом, я растерянно гладила ее по спине с проступающими даже через кофту лопатками, по спутанным, похожим на воронье гнездо волосам и не представляла, какие слова утешения она хотела бы услышать.
Люди по-разному переживают личные трагедии. Мне не требовалось чужого присутствия – я не могла говорить о своем горе вслух, только переживать молча, глубоко внутри. Постороннее участие заставляло облекать боль в ограниченные слова, вынуждало держать себя в руках, чтобы эти самые слова подобрать. И она, боль, оставалась внутри, таилась, не уходила. Лишь в одиночестве, выплакавшись, переварив горе и жалость к самой себе, я начинала трезво мыслить и строить планы. Ведь планы, пусть самые идиотские, доказывают, что жизнь продолжается и даже самая страшная беда тоже проходит.
– Крис, – наконец прошептала я, говорить в голос казалось неуместным, – так будет не всегда.
– Но не для меня! – прорыдала она.
Отстранившись, подруга рванула ворот кофты, открывая место чуть пониже ключиц, где посреди грудной клетки краснели красные, обожженные линии незнакомой руны. У меня на затылке зашевелились волосы.
Знак поблескивал.
– Крис, почему она теплится? – вмиг севшим голосом вымолвила я.
Идиотский вопрос. Когда темный паладин Йен нанес мне символ «знание», то темную магию из крови выжег Истинный свет, вернее, как выяснилось позже, не выжег, а просто смешался с ней, превратив дар в непонятный чудовищный коктейль неясного цвета. Но слабый свет неофита был просто не способен справиться с руной. Чужая магия отравляла Крис. По коже уже разбегалась тонкая красная сеточка воспаленных сосудов.
Мы все за нее молимся…
Громко всхлипнув, она приложила к зареванным глазам ладонь, для чего-то стараясь скрыть слезы, и покачала головой.