Пронин, потупив глаза, молчал.

— Похоже, Семен Ильич, они пошли налево, в торговую сеть и на рынок с рук. А то, что изъяли у вас при задержании да нашли при обыске в сарае около пятисот метров и еще у старшего мастера и кладовщицы по столько же, — всего лишь мелочь, — высказал предположение Миронов.

Но и оно осталось без ответа. К такому разговору, судя по всему, Пронин был совершенно не подготовлен. «Если он уклоняется от ответа на такие очевидные вопросы, — думал Миронов, — то тут что-то неладно».

— Дело с тканями более или менее ясно, — вывел капитан Пронина из задумчивости. — А вот с трубками посложнее. Кайль утверждает, что не имеет о них никакого понятия. Он говорит, что целиком и полностью доверил вам проверку качества и все прочее. Вы что, один трубками занимались?

Пронин почувствовал, как наваливается на сердце гнетущая тяжесть. Преодолевая ее, сказал дрогнувшим голосом:

— Хотите, чтобы я оболгал честного человека?

Миронов медлил с ответом. Теперь, кажется, он понимал, в чем дело. Кусок пирога, как говорится, даром не дают, надо отработать. Попав под следствие, Пронин по неписаным правилам должен был взять всю вину на себя. Зачем тянуть за собой еще кого-то, ведь ему все равно срок не убавят? Зато потом за каждый отсиженный год он получит соответствующую компенсацию в рублях: дружки его отблагодарят.

— Оболгать, говорите? — переспросил Миронов, глядя прямо в глаза Пронину. — А утаивание разве не ложь? Форма поведения вами избрана неудачно. Весьма неудачно. Подпишите.

Семен Ильич вдруг обмяк.

— Время до суда еще будет, — нарушил тягостное молчание Миронов. — Подумайте, все здраво взвесьте. Если пожелаете помочь следствию объективно во всем разобраться — вызовите меня или напишите. Дело отправляем в прокуратуру, расскажете там все следователю.

Пронин был осужден, но оперативная работа в отношении Кайля не прекращалась. Миронов время от времени заходил на завод, интересовался, как реализуется представление, внесенное по делу о хищении материальных ценностей. Он стал майором, возглавил отделение БХСС. И вот однажды, сбегая по лестнице, Алексей Павлович встретился с Трофимовым, своим бывшим куратором по следственной работе.

— Михаил Петрович, какими судьбами здесь, на заводе? — искренне обрадовался Миронов встрече с человеком, который в свое время оказал на него большое влияние. Да разве только на него одного! Многие тянулись к Трофимову, уважали за требовательность и за суховатую вежливость. Он работал на совесть. По характеру не дипломат и, когда сталкивался с несправедливостью, восставал, боролся за истину, за что нередко бывал бит. И в конце концов уволен из милиции.

— Работаю здесь, в отделе сбыта, — сказал Трофимов. — А ты?

Миронов рассказал.

— Рад за тебя, Алексей, — мягко проговорил Михаил Петрович. — От души рад. Может, в этой должности еще больше раскроешься, проявишь себя, копнешь как следует…

Трофимов за эти годы почти не изменился внешне, разве что немного пополнел да седины прибавилось. Такая же твердая походка, та же открытость во взгляде.

— Хочу тебе сказать, Алексей, что дело о радиоткани, если честно, — мелочовка.

— Вот те и раз, — сказал Миронов с легкой обидой. — Разве часто бывают такие дела? Считай, полтора миллиона рублей расхищено. Это, по-твоему, мелочовка? Да и группа — охо-хо. Около двадцати человек осуждено…

Трофимов сдержанно улыбнулся.

— Знаю, дорогой, знаю. Уж и пошутить нельзя, — успокоил он, думая по-прежнему о чем-то своем. — Да чего это мы тут стоим! Ты домой?

— Да.

— Тогда пойдем.

Они вышли за проходную.

— А вообще-то тебя, Алексей, сам бог послал, — сказал Трофимов.

— Да, давненько не виделись, — смутился Миронов.

— Раньше, бывало, позванивал, интересовался, — укорил Михаил Петрович и тут же добродушно заметил — Понимаю, все понимаю. Новая должность. Хлопот, ясное дело, поприбавилось.

— Что верно, то верно, — подтвердил Миронов, — но и ты, Петрович, подзабыл своего воспитанника. Перестал навещать. Видно, вера поиссякла, а?

Трофимов приостановился:

— Как ты мог, Алексей, такое подумать? Наоборот, надеюсь на тебя. В душе-то я по-прежнему милиционер. Был им и остаюсь, хотя и осложняю этим себе жизнь…

— Что-то ты, Петрович, не договариваешь.

Трофимов шел опустив голову.

— Дело, видишь ли, непростое, — решился наконец он. — Надо идти на риск. Допустишь промашку — головы не сносить.

— Ух ты! — Миронов приостановился. — Неужто так круто замешено?

— Очень даже круто.

— Заходи, Петрович, поговорим, — прощаясь, твердо сказал Миронов.





2





Через несколько дней Трофимов, как и обещал, зашел к начальнику ОБХСС. Тот тепло встретил его, обнял, усадил в кресло.

— Я тут кое-что набросал, — сказал Михаил Петрович и протянул Миронову тетрадь. — Прочитай. Потом, если не возражаешь, поговорим.

Миронов извлек из шкафа чайный прибор, принес в графине свежей воды.

— Ты, Алексей, не отвлекайся, — вставая, сказал Трофимов. — Садись и читай. А я пока чай приготовлю.

Миронов вернулся на свое место за столом и углубился в чтение.

За время оперативно-следственной работы ему приходилось сталкиваться с довольно необычными ситуациями, распутывать сложные уголовные дела, но то, о чем писал Трофимов, с трудом укладывалось в схему его представлений.

«Мы имеем дело с преступной группой, использующей в своих целях представителей власти, их служебное положение, — читал Алексей Павлович. — Короче, с настоящей мафией, прикрытой надежным зонтиком, паразитирующей на экономике. Присосались к госкормушке лиходеи…»

Сейчас-то мы открыто признаем организованную преступность. А ведь первые ее признаки появились еще в шестидесятых годах. Она просачивалась в государственный аппарат, в правоохранительные органы. Напористые и жестокие дельцы всеми доступными им средствами пытались расшатать, ослабить механизм власти на «своей» территории, укрепить преступную вседозволенность, возможность темных махинаций. Этому способствовала сложившаяся в стране командно-административная система управления обществом и экономикой. Бесхозяйственность, хищения, коррупция порождали доморощенную мафию.

Мафия в классическом виде — это криминальное сообщество людей различного социального статуса с коррумпированными связями. У этого сообщества суровые законы, четкая структура, жесткая субординация. Свои зоны влияния, свои круги и кланы.

Все это Миронов знал из литературы и по зарубежным фильмам. А тут, выходит, своя, рядом — на радиозаводе. Незаметно сформировалась и вовсю действует. Конечно же, не верится, не воспринимается. Чертовщина какая-то…

Алексей Павлович закурил. Поднялся из-за стола, прошелся по кабинету. В голову лезло всякое: «А что, если Михаилу Петровичу все, о чем он сообщает, показалось? Он же не мог, не имел возможности глубоко вникнуть в суть дела. Кто поручится за достоверность его информации? Где гарантия, что кто-то чего-то не перепутал, не ввел Трофимова в заблуждение?»

Майор вернулся к столу, сел, еще раз перечитал отдельные абзацы. Потом закрыл тетрадь, отодвинул чуть в сторону.

— М-да. — Миронов опять встал и, обойдя стол, сел напротив Трофимова.

Он медлил, не начинал разговор. Мучительно что-то обдумывал. Гость терпеливо ждал.

— Так… Занятно, — проговорил Алексей Павлович. Потом резко повернул голову к Трофимову и сказал — Михаил Петрович, дорогой, не обессудь, но я решительно не могу поверить в то, что ты сообщаешь. Ну сам посуди, в наше-то время, в Ленинграде, — фиктивная организация… И не какая-нибудь там контора, а научно-исследовательская и опытно-конструкторская, да еще со штатом около трехсот человек.

Трофимов укоризненно посмотрел на Миронова.

— Вот видишь… — глухо проговорил он. — Видишь, как все оборачивается. Ты называешь меня старым служакой, своим наставником, горячо жмешь руку. Говоришь всякие лестные слова. И делаешь это искренне.

А выходит — не веришь. Разводишь руками. Не можешь себе представить…

Миронов хотел что-то сказать, но Михаил Петрович его остановил:

— Погоди, дай высказаться. Думаешь, что старик все это сочинил на досуге? Или собрал какие-то сплетни, чтобы кому-то пощекотать нервы? А может, еще хуже — решил свести с кем-то счеты? Но ты же знаешь, я на такое не способен. Да и не сразу побежал в милицию…

— Петрович, дорогой, никто так не думает, — возразил Миронов. — Но то, что ты пишешь, трудно так вот с ходу осмыслить.

— Да и было бы странным, если бы ты не удивился, не задумался, — оживился Трофимов. — Слишком все необычно. Я тоже, когда узнал, недоумевал, негодовал, спрашивал себя: как стало возможно такое, да и возможно ли?

— Вот именно — как?

— Мне очень хотелось с кем-нибудь поговорить, посоветоваться. Я больше не мог, не имел права хранить все это в себе. Надо было на что-то решиться. А умолчать…

— Понимаю тебя, Петрович.

— За годы работы в милиции приобрел своего рода профессиональную болезнь — подозрительность, — продолжал Трофимов. — Стал, так сказать, сомневающимся. Понимаю, что подозрение — не лучшее качество, оно может и в сторону увести. Но в данном случае…

Волнение первых минут сглаживалось.

— Не скрою, я предчувствовал, что будешь пытать. — Трофимов улыбнулся. — Выяснять, что и как, откуда и зачем. Немного знаю тебя. По службе и по дружбе.

Миронов встал.

— Давай, однако, чаю попьем — остынет.

— Так вот знай: написал я все как есть, — продолжал Трофимов. — Написал правду и только правду. И к тебе, Алексей, пришел не случайно: ты способен вытянуть это дело. Честно скажу, среди прочих твоих достоинств есть качества, которые по нынешним меркам ценятся особенно высоко, — порядочность и профессиональное честолюбие. Уверен: если возьмешься — не отступишь.

— Ладно, Петрович. Давай-ка лучше кое-что уточним.

Трофимов повеселел.

— Чего уж там, спрашивай, — сказал он. — Я, конечно же, изложил далеко не все. Пытался схватить главное. А если потребуются доказательства…

— Так уж сразу и доказательства, — улыбнулся Миронов. — Их предъявим суду. Верно? А вот допытываться буду.

— Преступление неординарное, — подтвердил Трофимов. — Это факт несомненный.