– Да, мама очень красивая. Бедная, бедная мама!
– Если вы снова начнете рыдать, я выйду из себя! В таком состоянии вы недолго продержитесь под расспросами хозяина, когда он придет домой. Идите и прогуляйтесь где-нибудь. Сколько раз я мечтала избежать всего этого! Но теперь я вижу, что мне нужно быть рядом, когда ее страдания закончатся.
– Диксон, я так часто спорила с тобой, не зная, какой секрет ты носишь в своем сердце!
– Благослови вас Бог, дитя. Мне нравится видеть, что вы проявляете столько силы и духа. Это старая кровь Бересфордов! Покойный сэр Джон дважды стрелял в своего управляющего, когда ему рассказали, что он нещадно драл деньги с его арендаторов… А тот обдирал их до нитки от чертовой скупости.
– Диксон, я больше не буду обижать тебя и ссориться с тобой.
– Вам и не придется. Если я брюзжу иногда, то только себе под нос, приватно, так сказать. Эдакая маленькая беседа с собой, потому что здесь мне не с кем говорить! А когда вы сердитесь, то очень напоминаете мастера Фредерика. Я всегда готова впустить вас в свое сердце, видя на вашем лице эти грозные гримасы брата, скользящие, словно тучи. Но вам пора идти. Я присмотрю за хозяйкой. Что касается хозяина, то по возвращении ему будет достаточно книг.
– Я уже ухожу, – сказала Маргарет.
Она еще минуту стояла рядом с Диксон, боясь выплеснуть наружу свои чувства. Затем, поцеловав служанку, быстро вышла из комнаты.
– Благослови тебя Господь, – прошептала пожилая женщина. – Эта девочка ласковая. Я люблю только троих из них: хозяйку, мастера Фредерика и Маргарет. Только их, и все. Остальных можно повесить, потому что я не знаю, зачем они нужны в этом мире. Хозяин родился, чтобы жениться на хозяйке. Если бы я знала, что он заботится о ней от всей души, то полюбила бы и его. Но он ничего не делает для нее, только читает и читает, думает и думает. А к чему это привело? Многие из его друзей, которые поменьше читали и думали, стали ректорами, деканами и прочими академиками. И этот тоже мог бы, если бы заботился о хозяйке, а не читал и не думал бы о всякой ерунде.
Услышав, как хлопнула дверь, служанка подошла к окну.
– Вот она, наша девочка! Бедная юная леди! Когда год назад она вернулась в Хелстон, на ее одежду было приятно посмотреть. А теперь каким поношенным выглядит ее платье! Да, в прежней лондонской жизни она не имела в своем гардеробе штопаных носков и застиранных перчаток. Эх, судьба немилосердная…
Глава 17
Что такое забастовка?
Тут шиповник преграждает каждый клок земли,
Взывающий к терпеливой заботе и пахоте;
Здесь кресты в каждом месте
И страстная нужда в заупокойной молитве.
Неизвестный автор
Маргарет вышла из дома с тяжелым сердцем и мрачными мыслями. Но быстрый шаг и атмосфера Милтон-стрит разогнали ее молодую кровь еще до того, как она достигла первого поворота. Ее поступь стала легкой. Губы покраснели. Ум, отключившись от внутреннего диалога, начал обращать внимание на окружающих. Она увидела сотни праздно шатающихся по городу людей. Мужчины, засунув руки в карманы, фланировали по улице и громко смеялись, заигрывая с девушками. Те, в свою очередь, стояли кучками и, чем-то сильно возбужденные, громко говорили друг с другом. Некоторые мужчины непривлекательного вида – позорное меньшинство – околачивались у пивных. Эти озлобленные люди много курили и бесцеремонно обсуждали каждого прохожего. Маргарет, которой не понравилась перспектива прогулки по таким многолюдным улицам, свернула в переулок, ведущий к дому Хиггинсов. Вместо освежающего путешествия по городскому предместью она решила совершить доброе дело.
Когда она вошла, мистер Хиггинс сидел и курил у камина. С другой стороны от пылавших поленьев в легком кресле раскачивалась Бесси. Николас вытащил трубку изо рта и поднялся. Подтолкнув свой стул к Маргарет, он в ленивой позе прислонился к стене. Гостья начала расспрашивать Бесси о здоровье.
– Ее самочувствие стало лучше, – сказал мистер Хиггинс. – А вот настроение ухудшилось. Ей не нравится забастовка. Она, видишь ли, любит мир, тишину и спокойствие.
– Это третья забастовка, которую я вижу, – со вздохом ответила Бесси.
Наверное, она думала, что ее слова являлись достаточным объяснением.
– Третий раз окупит все. Теперь мы не прогнемся под хозяев. Сами скоро убедитесь! Не пройдет и нескольких дней, как они прибегут к нам и будут умолять нас вернуться на свои места, суля большие оклады. Мы вытрем о них ноги! Я согласен, прежде мы не добивались успеха. Но на этот раз мы пойдем до конца.
– Ради чего вы бастуете? – спросила Маргарет. – Ведь стачка является отсрочкой выхода на работу до тех пор, пока вы не получите более высокую зарплату, верно? Не удивляйтесь моему невежеству. Там, откуда я приехала, мы ничего не слышали о забастовках.
– Хотела бы я жить в том месте, – уныло сказала Бесси. – Ты не поверишь, как я устала от их забастовок. Это будет последняя на моем веку. Прежде чем она закончится, я отправлюсь в небесный город. В Святой Иерусалим.
– Она полна мыслей о будущей жизни и не может говорить о настоящем времени. Я, как могу, вразумляю ее. Лучше синица в руке, чем журавль в небе. Поэтому у нас разные взгляды относительно забастовок.
– Допустим, забастовки были бы там, откуда я приехала, – возразила Маргарет. – Значит, все рабочие ушли бы с полей. Никто бы не сеял зерно и не скашивал сено. Урожай бы не созрел или остался неубранным.
– И что с того? – спросил мистер Хиггинс.
– А как тогда быть фермерам?
Николас фыркнул и выпустил изо рта струю дыма.
– Я думаю, им следовало бы продать свое хозяйство или предложить работникам бо́льшую заработную плату.
– Предположим, они не смогли или не захотели повышать зарплату. И им не удалось продать свои фермы в одночасье, хотя они были не против такого варианта. Что им делать теперь? У них не осталось ни сена, ни хлеба, чтобы продать их в этом году. Откуда у них появятся деньги для последующих расчетов с работниками?
Николас нахмурился и запыхтел трубкой.
– Я ничего не знаю о ваших делах на юге, – наконец заявил он. – Мне говорили, что там живут бесхребетные угнетенные люди, изморенные до смерти голодом. Они даже не догадываются, что можно восстать против гнета богатых. А мы нутром чувствуем, когда нужно подняться, потому что наша кровь не терпит подчинения. Рабочие Милтона уйдут от чесальных и ткацких станков, сказав хозяевам: «Вы можете уморить нас голодом, но вам не удастся управлять нами обманным путем!» И, черт возьми, на этот раз у них ничего не получится!
– Мне очень хотелось бы жить на юге, – сказала Бесси.
– Там тоже несладко, – ответила Маргарет. – Печаль рассеяна по всей земле. На юге Англии люди работают от зари до зари, довольствуясь малым достатком и скромной пищей.
– Но там они работают на открытом воздухе, – возразила Бесси, – вдали от невыносимого шума машин и удушливой жары.
– Зато у них с неба часто льет дождь, а зимой мороз пробирает до костей. Молодые люди справляются с этим, но стариков мучит ревматизм. Они сгибаются и чахнут прежде времени. Однако им приходится выполнять такую же работу, как молодежи, или идти в работные дома.
– Я думала, тебе нравится юг.
– Конечно, нравится, – сказала Маргарет, смущенно улыбаясь, потому что ее поймали на собственных словах. – Просто я хочу сказать, что хорошее и плохое можно найти в любом месте этого мира. Если тебе не нравится жить в Милтоне, ты должна знать, что в другом городе, возможно, лучше не будет.
– И ты утверждаешь, что на юге никогда не бастуют? – внезапно спросил мистер Хиггинс.
– Да, не бастуют, – ответила Маргарет. – Я думаю, у них хватает ума не делать этого.
– А я думаю, что дело тут не в уме, а в трусости! – отрезал Николас.
Он начал выбивать золу из трубки с такой горячностью, что сломал мундштук.
– Отец, успокойся, – взмолилась Бесси. – Что ты получишь от забастовки? Вспомни, что после первой стачки умерла мама. Потом мы голодали и хуже всех было тебе. Через какое-то время многие рабочие вернулись на свои места. Согласились на тот же заработок. Следом пришли остальные, хотя некоторые так и жили нищими всю последующую жизнь.
– Да, та забастовка не удалась, – ответил мистер Хиггинс. – Руководившие ею люди оказались идиотами или предателями. Но в этот раз все будет по-другому. Ты сама увидишь!
– Извините, но вы так и не сказали, ради чего собираетесь бастовать, – вновь подала голос Маргарет.
– Видишь ли, у нас тут имеется пять-шесть хозяев, которые хотят уменьшить наш заработок до уровня двухгодичной давности. Они собираются процветать и богатеть на этом. И вот они пришли к нам и сказали, что мы будем получать меньше прежнего. А мы не хотим этого! Мы лучше доведем себя до голодной смерти, но посмотрим, кто станет работать на них. Они просто зарежут курицу, которая несет им золотые яйца.
– То есть ваш план заключается в том, чтобы умереть и тем самым отомстить им за невыполнение своих требований? Так?
– Нет, не так! – рявкнул он. – Но я лучше умру, отстаивая свою правоту, чем уступлю проклятым тиранам. Если люди уважают за стойкость солдат, то почему бы им не гордиться бедными ткачами?
– Солдаты умирают за народ, – напомнила Маргарет. – За жизнь других людей.
Мистер Хиггинс мрачно рассмеялся.
– Девочка моя, – сказал он, – ты слишком молода. Ты не задаешься вопросом, как я могу прокормить трех человек – Бесси, Мэри и себя – на шестнадцать шиллингов в неделю? Ты же не думаешь, что я бастую по собственной прихоти? Нет, я иду на стачку ради других людей, как твой солдат! Только он умирает во имя тех, кого ни разу не видел в глаза, а я – за тех, с кем бродил по городу стайкой с самого детства. Я буду бастовать ради Джона Бушера, который живет по соседству от меня. У него больная жена и восемь детей, которые еще не в том возрасте, чтобы работать на фабрике. Я забочусь не только о нем, хотя он, бедолага, ни на что не способен, кроме как работать на двух станках одновременно. Пойми меня, девочка! Я настаиваю на справедливости. Почему мы должны получать такой же заработок, как два года назад?
– Не спрашивайте меня, – ответила Маргарет. – Я ничего не понимаю в экономике. Поинтересуйтесь лучше у своих хозяев. Им проще объяснить причину принятых решений. Не думаю, что здесь все объясняется их деспотизмом и желанием обогатиться за счет рабочих.
– Ты чужая в нашем городе, – с презрением произнес мистер Хиггинс. – Ты ничего не знаешь о жизни рабочих. «Поинтересуйтесь у своих хозяев…» Как же! Фабриканты просто скажут, что рабочим нужно думать о своих делах, а они тем временем займутся производством. А наше дело, как ты понимаешь, должно заключаться в следующем: соглашаться на меньший заработок и быть довольными им. Их же заботы останутся прежними: они будут доводить нас до голодной смерти и жиреть на своих доходах. Вот такая у нас жизнь.
Маргарет видела, что ее слова раздражают мистера Хиггинса. Но она решила стоять на своем.
– Возможно, они не уступают вашим требованиям, потому что не могут позволить себе этого при таком состоянии торговли?
– Состояние торговли! Любимый обман наших хозяев. А я, между прочим, говорил о размерах зарплаты. Хозяева контролируют торговлю и пугают нас ее состоянием, словно непослушных детей. Это их метод, «фишка», как у нас тут говорят. Они хотят поставить нас на колени и увеличить свои богатства. Но мы будем сражаться за свои интересы – не ради себя, а ради всей округи. Нам нужны справедливость и честная оплата труда. Мы помогали хозяевам наращивать их капитал. Теперь мы поможем им уменьшить его. В этот раз мы не будем требовать от них многого, как раньше. У нас имеются отложенные деньги, и мы будем стоять до конца. Никто из нас не пойдет работать за меньшую плату, пока Союз рабочих не добьется выполнения наших требований. Поэтому я говорю: «Ура забастовке!» Пусть Торнтон, Сликсон, Хэмпер и вся остальная свора посмотрят, на что мы способны!
– Торнтон? – спросила Маргарет. – Мистер Торнтон с Мальборо-стрит?
– Да, Торнтон с фабрики Мальборо, как мы ее называем.
– Он один из тех, с кем вы боретесь? Какой он хозяин?
– Ты когда-нибудь видела бульдога? Поставь бульдога на задние лапы, одень его в сюртук и бриджи – и ты получишь Джона Торнтона.
– Нет, я не согласна с вами, – со смехом сказала Маргарет. – Мистер Торнтон простоват на вид, но он не похож на бульдога. У той породы короткий нос и вздернутая верхняя губа.
– Да, по виду не похож. Это точно. Но если Джон Торнтон вобьет себе что-то в голову, он будет цепляться за свои убеждения, словно бульдог. Вы и вилами его не отгоните. С таким хозяином, как Джон Торнтон, приятно побороться. Что касается Сликсона, насколько я знаю его, через несколько дней он начнет заманивать своих рабочих красивыми обещаниями. Хотя, если они окажутся в его власти, он снова обманет их. Он до нитки обдерет их своими штрафами. Это я гарантирую. Сликсон скользкий, как угорь, но похож на кота – такой же елейный, хитрый и свирепый. Он никогда не будет вести себя честно, как Торнтон. Тот упрямый малый. Он как гвоздь – его не согнешь. Стопроцентная копия бульдога.
– Бесси, милая! – Маргарет повернулась к больной девушке: – Почему ты так вздыхаешь? Тебе не нравится сражаться, как твой отец?
– Нет, – сдавленным голосом ответила дочь Николаса. – Меня тошнит от забастовок. В мои последние дни я хотела бы говорить о чем-нибудь другом, а не лязгать зубами, ругаться и беспрестанно болтать о работе и заработке, о хозяевах, рабочих и штрейкбрехерах.
– Бедная девчушка! – произнес ее отец. – У тебя будет много этих «последних дней». Ты выглядишь гораздо лучше и начинаешь понемногу шевелиться. Кроме того, во время стачки я целыми днями буду дома. Не дам тебе скучать.
– Твой табачный дым душит меня! – недовольно произнесла Бесси.
– Тогда я больше не буду курить в доме, – с нежностью в голосе ответил Николас. – Почему ты не сказала мне об этом раньше, глупышка?
Какое-то время она молчала, а затем тихо, так чтобы только Маргарет могла услышать ее, прошептала:
– Если вы снова начнете рыдать, я выйду из себя! В таком состоянии вы недолго продержитесь под расспросами хозяина, когда он придет домой. Идите и прогуляйтесь где-нибудь. Сколько раз я мечтала избежать всего этого! Но теперь я вижу, что мне нужно быть рядом, когда ее страдания закончатся.
– Диксон, я так часто спорила с тобой, не зная, какой секрет ты носишь в своем сердце!
– Благослови вас Бог, дитя. Мне нравится видеть, что вы проявляете столько силы и духа. Это старая кровь Бересфордов! Покойный сэр Джон дважды стрелял в своего управляющего, когда ему рассказали, что он нещадно драл деньги с его арендаторов… А тот обдирал их до нитки от чертовой скупости.
– Диксон, я больше не буду обижать тебя и ссориться с тобой.
– Вам и не придется. Если я брюзжу иногда, то только себе под нос, приватно, так сказать. Эдакая маленькая беседа с собой, потому что здесь мне не с кем говорить! А когда вы сердитесь, то очень напоминаете мастера Фредерика. Я всегда готова впустить вас в свое сердце, видя на вашем лице эти грозные гримасы брата, скользящие, словно тучи. Но вам пора идти. Я присмотрю за хозяйкой. Что касается хозяина, то по возвращении ему будет достаточно книг.
– Я уже ухожу, – сказала Маргарет.
Она еще минуту стояла рядом с Диксон, боясь выплеснуть наружу свои чувства. Затем, поцеловав служанку, быстро вышла из комнаты.
– Благослови тебя Господь, – прошептала пожилая женщина. – Эта девочка ласковая. Я люблю только троих из них: хозяйку, мастера Фредерика и Маргарет. Только их, и все. Остальных можно повесить, потому что я не знаю, зачем они нужны в этом мире. Хозяин родился, чтобы жениться на хозяйке. Если бы я знала, что он заботится о ней от всей души, то полюбила бы и его. Но он ничего не делает для нее, только читает и читает, думает и думает. А к чему это привело? Многие из его друзей, которые поменьше читали и думали, стали ректорами, деканами и прочими академиками. И этот тоже мог бы, если бы заботился о хозяйке, а не читал и не думал бы о всякой ерунде.
Услышав, как хлопнула дверь, служанка подошла к окну.
– Вот она, наша девочка! Бедная юная леди! Когда год назад она вернулась в Хелстон, на ее одежду было приятно посмотреть. А теперь каким поношенным выглядит ее платье! Да, в прежней лондонской жизни она не имела в своем гардеробе штопаных носков и застиранных перчаток. Эх, судьба немилосердная…
Глава 17
Что такое забастовка?
Тут шиповник преграждает каждый клок земли,
Взывающий к терпеливой заботе и пахоте;
Здесь кресты в каждом месте
И страстная нужда в заупокойной молитве.
Неизвестный автор
Маргарет вышла из дома с тяжелым сердцем и мрачными мыслями. Но быстрый шаг и атмосфера Милтон-стрит разогнали ее молодую кровь еще до того, как она достигла первого поворота. Ее поступь стала легкой. Губы покраснели. Ум, отключившись от внутреннего диалога, начал обращать внимание на окружающих. Она увидела сотни праздно шатающихся по городу людей. Мужчины, засунув руки в карманы, фланировали по улице и громко смеялись, заигрывая с девушками. Те, в свою очередь, стояли кучками и, чем-то сильно возбужденные, громко говорили друг с другом. Некоторые мужчины непривлекательного вида – позорное меньшинство – околачивались у пивных. Эти озлобленные люди много курили и бесцеремонно обсуждали каждого прохожего. Маргарет, которой не понравилась перспектива прогулки по таким многолюдным улицам, свернула в переулок, ведущий к дому Хиггинсов. Вместо освежающего путешествия по городскому предместью она решила совершить доброе дело.
Когда она вошла, мистер Хиггинс сидел и курил у камина. С другой стороны от пылавших поленьев в легком кресле раскачивалась Бесси. Николас вытащил трубку изо рта и поднялся. Подтолкнув свой стул к Маргарет, он в ленивой позе прислонился к стене. Гостья начала расспрашивать Бесси о здоровье.
– Ее самочувствие стало лучше, – сказал мистер Хиггинс. – А вот настроение ухудшилось. Ей не нравится забастовка. Она, видишь ли, любит мир, тишину и спокойствие.
– Это третья забастовка, которую я вижу, – со вздохом ответила Бесси.
Наверное, она думала, что ее слова являлись достаточным объяснением.
– Третий раз окупит все. Теперь мы не прогнемся под хозяев. Сами скоро убедитесь! Не пройдет и нескольких дней, как они прибегут к нам и будут умолять нас вернуться на свои места, суля большие оклады. Мы вытрем о них ноги! Я согласен, прежде мы не добивались успеха. Но на этот раз мы пойдем до конца.
– Ради чего вы бастуете? – спросила Маргарет. – Ведь стачка является отсрочкой выхода на работу до тех пор, пока вы не получите более высокую зарплату, верно? Не удивляйтесь моему невежеству. Там, откуда я приехала, мы ничего не слышали о забастовках.
– Хотела бы я жить в том месте, – уныло сказала Бесси. – Ты не поверишь, как я устала от их забастовок. Это будет последняя на моем веку. Прежде чем она закончится, я отправлюсь в небесный город. В Святой Иерусалим.
– Она полна мыслей о будущей жизни и не может говорить о настоящем времени. Я, как могу, вразумляю ее. Лучше синица в руке, чем журавль в небе. Поэтому у нас разные взгляды относительно забастовок.
– Допустим, забастовки были бы там, откуда я приехала, – возразила Маргарет. – Значит, все рабочие ушли бы с полей. Никто бы не сеял зерно и не скашивал сено. Урожай бы не созрел или остался неубранным.
– И что с того? – спросил мистер Хиггинс.
– А как тогда быть фермерам?
Николас фыркнул и выпустил изо рта струю дыма.
– Я думаю, им следовало бы продать свое хозяйство или предложить работникам бо́льшую заработную плату.
– Предположим, они не смогли или не захотели повышать зарплату. И им не удалось продать свои фермы в одночасье, хотя они были не против такого варианта. Что им делать теперь? У них не осталось ни сена, ни хлеба, чтобы продать их в этом году. Откуда у них появятся деньги для последующих расчетов с работниками?
Николас нахмурился и запыхтел трубкой.
– Я ничего не знаю о ваших делах на юге, – наконец заявил он. – Мне говорили, что там живут бесхребетные угнетенные люди, изморенные до смерти голодом. Они даже не догадываются, что можно восстать против гнета богатых. А мы нутром чувствуем, когда нужно подняться, потому что наша кровь не терпит подчинения. Рабочие Милтона уйдут от чесальных и ткацких станков, сказав хозяевам: «Вы можете уморить нас голодом, но вам не удастся управлять нами обманным путем!» И, черт возьми, на этот раз у них ничего не получится!
– Мне очень хотелось бы жить на юге, – сказала Бесси.
– Там тоже несладко, – ответила Маргарет. – Печаль рассеяна по всей земле. На юге Англии люди работают от зари до зари, довольствуясь малым достатком и скромной пищей.
– Но там они работают на открытом воздухе, – возразила Бесси, – вдали от невыносимого шума машин и удушливой жары.
– Зато у них с неба часто льет дождь, а зимой мороз пробирает до костей. Молодые люди справляются с этим, но стариков мучит ревматизм. Они сгибаются и чахнут прежде времени. Однако им приходится выполнять такую же работу, как молодежи, или идти в работные дома.
– Я думала, тебе нравится юг.
– Конечно, нравится, – сказала Маргарет, смущенно улыбаясь, потому что ее поймали на собственных словах. – Просто я хочу сказать, что хорошее и плохое можно найти в любом месте этого мира. Если тебе не нравится жить в Милтоне, ты должна знать, что в другом городе, возможно, лучше не будет.
– И ты утверждаешь, что на юге никогда не бастуют? – внезапно спросил мистер Хиггинс.
– Да, не бастуют, – ответила Маргарет. – Я думаю, у них хватает ума не делать этого.
– А я думаю, что дело тут не в уме, а в трусости! – отрезал Николас.
Он начал выбивать золу из трубки с такой горячностью, что сломал мундштук.
– Отец, успокойся, – взмолилась Бесси. – Что ты получишь от забастовки? Вспомни, что после первой стачки умерла мама. Потом мы голодали и хуже всех было тебе. Через какое-то время многие рабочие вернулись на свои места. Согласились на тот же заработок. Следом пришли остальные, хотя некоторые так и жили нищими всю последующую жизнь.
– Да, та забастовка не удалась, – ответил мистер Хиггинс. – Руководившие ею люди оказались идиотами или предателями. Но в этот раз все будет по-другому. Ты сама увидишь!
– Извините, но вы так и не сказали, ради чего собираетесь бастовать, – вновь подала голос Маргарет.
– Видишь ли, у нас тут имеется пять-шесть хозяев, которые хотят уменьшить наш заработок до уровня двухгодичной давности. Они собираются процветать и богатеть на этом. И вот они пришли к нам и сказали, что мы будем получать меньше прежнего. А мы не хотим этого! Мы лучше доведем себя до голодной смерти, но посмотрим, кто станет работать на них. Они просто зарежут курицу, которая несет им золотые яйца.
– То есть ваш план заключается в том, чтобы умереть и тем самым отомстить им за невыполнение своих требований? Так?
– Нет, не так! – рявкнул он. – Но я лучше умру, отстаивая свою правоту, чем уступлю проклятым тиранам. Если люди уважают за стойкость солдат, то почему бы им не гордиться бедными ткачами?
– Солдаты умирают за народ, – напомнила Маргарет. – За жизнь других людей.
Мистер Хиггинс мрачно рассмеялся.
– Девочка моя, – сказал он, – ты слишком молода. Ты не задаешься вопросом, как я могу прокормить трех человек – Бесси, Мэри и себя – на шестнадцать шиллингов в неделю? Ты же не думаешь, что я бастую по собственной прихоти? Нет, я иду на стачку ради других людей, как твой солдат! Только он умирает во имя тех, кого ни разу не видел в глаза, а я – за тех, с кем бродил по городу стайкой с самого детства. Я буду бастовать ради Джона Бушера, который живет по соседству от меня. У него больная жена и восемь детей, которые еще не в том возрасте, чтобы работать на фабрике. Я забочусь не только о нем, хотя он, бедолага, ни на что не способен, кроме как работать на двух станках одновременно. Пойми меня, девочка! Я настаиваю на справедливости. Почему мы должны получать такой же заработок, как два года назад?
– Не спрашивайте меня, – ответила Маргарет. – Я ничего не понимаю в экономике. Поинтересуйтесь лучше у своих хозяев. Им проще объяснить причину принятых решений. Не думаю, что здесь все объясняется их деспотизмом и желанием обогатиться за счет рабочих.
– Ты чужая в нашем городе, – с презрением произнес мистер Хиггинс. – Ты ничего не знаешь о жизни рабочих. «Поинтересуйтесь у своих хозяев…» Как же! Фабриканты просто скажут, что рабочим нужно думать о своих делах, а они тем временем займутся производством. А наше дело, как ты понимаешь, должно заключаться в следующем: соглашаться на меньший заработок и быть довольными им. Их же заботы останутся прежними: они будут доводить нас до голодной смерти и жиреть на своих доходах. Вот такая у нас жизнь.
Маргарет видела, что ее слова раздражают мистера Хиггинса. Но она решила стоять на своем.
– Возможно, они не уступают вашим требованиям, потому что не могут позволить себе этого при таком состоянии торговли?
– Состояние торговли! Любимый обман наших хозяев. А я, между прочим, говорил о размерах зарплаты. Хозяева контролируют торговлю и пугают нас ее состоянием, словно непослушных детей. Это их метод, «фишка», как у нас тут говорят. Они хотят поставить нас на колени и увеличить свои богатства. Но мы будем сражаться за свои интересы – не ради себя, а ради всей округи. Нам нужны справедливость и честная оплата труда. Мы помогали хозяевам наращивать их капитал. Теперь мы поможем им уменьшить его. В этот раз мы не будем требовать от них многого, как раньше. У нас имеются отложенные деньги, и мы будем стоять до конца. Никто из нас не пойдет работать за меньшую плату, пока Союз рабочих не добьется выполнения наших требований. Поэтому я говорю: «Ура забастовке!» Пусть Торнтон, Сликсон, Хэмпер и вся остальная свора посмотрят, на что мы способны!
– Торнтон? – спросила Маргарет. – Мистер Торнтон с Мальборо-стрит?
– Да, Торнтон с фабрики Мальборо, как мы ее называем.
– Он один из тех, с кем вы боретесь? Какой он хозяин?
– Ты когда-нибудь видела бульдога? Поставь бульдога на задние лапы, одень его в сюртук и бриджи – и ты получишь Джона Торнтона.
– Нет, я не согласна с вами, – со смехом сказала Маргарет. – Мистер Торнтон простоват на вид, но он не похож на бульдога. У той породы короткий нос и вздернутая верхняя губа.
– Да, по виду не похож. Это точно. Но если Джон Торнтон вобьет себе что-то в голову, он будет цепляться за свои убеждения, словно бульдог. Вы и вилами его не отгоните. С таким хозяином, как Джон Торнтон, приятно побороться. Что касается Сликсона, насколько я знаю его, через несколько дней он начнет заманивать своих рабочих красивыми обещаниями. Хотя, если они окажутся в его власти, он снова обманет их. Он до нитки обдерет их своими штрафами. Это я гарантирую. Сликсон скользкий, как угорь, но похож на кота – такой же елейный, хитрый и свирепый. Он никогда не будет вести себя честно, как Торнтон. Тот упрямый малый. Он как гвоздь – его не согнешь. Стопроцентная копия бульдога.
– Бесси, милая! – Маргарет повернулась к больной девушке: – Почему ты так вздыхаешь? Тебе не нравится сражаться, как твой отец?
– Нет, – сдавленным голосом ответила дочь Николаса. – Меня тошнит от забастовок. В мои последние дни я хотела бы говорить о чем-нибудь другом, а не лязгать зубами, ругаться и беспрестанно болтать о работе и заработке, о хозяевах, рабочих и штрейкбрехерах.
– Бедная девчушка! – произнес ее отец. – У тебя будет много этих «последних дней». Ты выглядишь гораздо лучше и начинаешь понемногу шевелиться. Кроме того, во время стачки я целыми днями буду дома. Не дам тебе скучать.
– Твой табачный дым душит меня! – недовольно произнесла Бесси.
– Тогда я больше не буду курить в доме, – с нежностью в голосе ответил Николас. – Почему ты не сказала мне об этом раньше, глупышка?
Какое-то время она молчала, а затем тихо, так чтобы только Маргарет могла услышать ее, прошептала: