– Мистер Белл? Да что этот ленивый профессор из сонного колледжа может знать о Джоне? Но я благодарна вам, мисс Хейл. Многие юные леди уклонились бы от ответа и не порадовали бы старую женщину доброй молвой о ее замечательном сыне.

– Почему они уклонились бы от ответа? – с удивлением спросила Маргарет, глядя прямо в глаза миссис Торнтон.

– Почему? Потому что они постеснялись бы столь яро располагать к себе старую мать в надежде, что она поможет им добиться успеха в их видах на ее сына.

Она мрачно улыбнулась. Во-первых, ей понравилась честность мисс Хейл. И, во-вторых, она понимала, что задает слишком много вопросов. Но в следующее мгновение веселый смех Маргарет ужасно рассердил миссис Торнтон. Эта девушка смеялась над ее словами!

Заметив сердитый взгляд матроны, Маргарет умерила свое веселье.

– Прошу прощения, мадам. Я буду очень признательна вам, если вы позволите мне не иметь каких-то планов на сердце мистера Торнтона.

– Однако до этих пор молодые леди претендовали на него, – натянуто произнесла миссис Торнтон.

– А как чувствует себя ваша дочь? Надеюсь, мисс Торнтон в добром здравии, – меняя тему, произнес мистер Хейл.

– Хотя она и не крепка, но, как всегда, здорова, – ответила хозяйка дома.

– А мистер Торнтон? Я могу надеяться на встречу с ним в четверг?

– Мне трудно говорить о планах сына. Он теперь нарасхват из-за угрозы забастовки. Друзья, признавая опыт Джона, часто пользуются его советами. Но, думаю, он придет к вам в четверг. В любом случае он предупредит вас, если не сможет.

– Забастовка? – спросила Маргарет. – Из-за чего? Почему рабочие собираются бастовать?

– Из-за зависти к чужой собственности, – свирепо фыркнув, ответила миссис Торнтон. – Вот из-за чего они всегда бастуют. Если рабочие моего сына примкнут к стачке, я скажу только одно: это свора неблагодарных негодяев. Хотя я не сомневаюсь, что они устроят забастовку.

– Они хотят увеличения заработной платы? – спросил мистер Хейл.

– Это только показное требование. Истина заключается в том, что они хотят стать хозяевами фабрик, а хозяев превратить в своих рабов. Они всегда стремились к такой цели. Рабочие мечтают о власти над промышленниками и каждые пять-шесть лет устраивают забастовки. Но в этот раз, я думаю, они ошиблись! Все пойдет вопреки их расчетам. Если они покинут рабочие места, назад их никто не примет. В ответ на стачку промышленники применят новые методы, которые отобьют у рабочих охоту бастовать по любому поводу.

– А это не отразится на обстановке в городе? – спросила Маргарет.

– Конечно, отразится. Но вы же не трусливые люди? В Милтоне трусам нет места. Помню, однажды я наткнулась на толпу разгневанных мужчин, которые клялись, что прирежут Макинсона, как только он высунет свой нос из здания фабрики. Тот ничего не знал об этом. Кому-то нужно было пойти и рассказать ему о готовившемся нападении, иначе его убили бы. Тут требовалась женщина, поэтому я пошла на его фабрику. А войдя туда, я уже не могла выйти, потому что меня убили бы. Тогда я забралась на крышу, где были собраны камни. Мы намеревались бросать их в головы бунтовщиков в том случае, если они снесут ворота. И я бы спокойно поднимала эти тяжелые камни и бросала их не хуже мужчин. Но от волнения со мной случился обморок. Все-таки я через многое прошла. Если вы живете в Милтоне, то должны иметь храброе сердце, мисс Хейл.

– Я постараюсь быть смелой, – побледнев, ответила Маргарет. – Не знаю, храбрая я или нет, об этом трудно говорить, не испытав себя в деле. Боюсь, я могу оказаться трусихой.

– Южане часто боятся того, что наши даркширские мужчины и женщины называют борьбой за свое существование. Не волнуйтесь! Когда вы проведете лет десять среди людей, всегда кипящих недовольством и жаждущих выплеснуть гнев при любой возможности, вам в конце концов станет ясно, какая у вас натура. Поверьте мне на слово.

Вечером того же дня мистер Торнтон нанес краткий визит мистеру Хейлу. Когда он вошел в гостиную, мистер Хейл читал вслух жене и дочери.

– Мое появление продиктовано двумя причинами. Во-первых, я принес вам записку от моей матери. Во-вторых, мне хотелось бы извиниться за то, что вчера я не имел времени для встречи с вами. В записке указан адрес доктора Дональдсона, о котором вы спрашивали.

– Спасибо, – торопливо сказала Маргарет, протягивая руку, чтобы взять клочок бумаги.

Она боялась, что мать услышит о ее расспросах относительно доктора, и ей было приятно, что мистер Торнтон тут же понял ситуацию и без лишних объяснений отдал записку. Мистер Хейл начал говорить о забастовке. Лицо мистера Торнтона приобрело схожесть с лицом его матери, когда оно выражало недовольство, что незамедлительно вызвало отвращение у наблюдавшей за ним Маргарет.

– Да, эти глупцы готовят стачку. Пусть бастуют. Это вполне нас устраивает. Мы давали им шанс, но они им не воспользовались. Рабочие думают, что торговля процветает, как в прошлом году, однако мы, увидев шторм на горизонте, опускаем паруса. Поскольку никто не объясняет им предпринятых нами действий, они считают, что мы действуем неразумно. Хотя ведь это нам решать, как тратить и экономить наши деньги. Хендерсон из Эшли попытался обмануть своих рабочих и потерпел неудачу. Ему нужна была забастовка. Она соответствовала его планам. Поэтому, когда рабочие пришли к нему и попросили пятипроцентную надбавку, он сказал, что подумает над их требованием и даст ответ в день зарплаты. К тому времени он знал, каким будет его ответ, но надеялся, что сумеет остудить их пыл. Рабочие оказались умнее. Они что-то разузнали о спаде в торговле, вновь пришли к нему в пятницу и забрали свои заявления. Теперь он вынужден работать по старым соглашениям. Однако мы, милтонские промышленники, сегодня огласили наше решение. Мы не будем повышать зарплату ни на пенни. Например, я сказал своим рабочим, что могу снизить зарплату, но не в силах поднять ее до нужного им уровня. Теперь мы ждем их следующей атаки.

– И какой она будет? – спросил мистер Хейл.

– По моему мнению, начнется одновременная забастовка. Я полагаю, мисс Хейл, несколько дней вы будете наблюдать наш город без дыма.

– Но разве нельзя объяснить им, почему произошло ухудшение торговли? – спросила Маргарет. – Возможно, я использую неправильные слова, но вы, наверное, поймете меня.

– Вы объясняете прислуге причины ваших трат или экономии денег? Мы, владельцы капитала, имеем право распоряжаться своими ресурсами как угодно.

– А как насчет права оставаться человеком? – тихо прошептала Маргарет.

– Прошу прощения. Я не расслышал ваших слов.

– Я не хочу их повторять, – ответила она. – Они связаны с чувствами, которыми мне не хотелось бы делиться.

– Может, все-таки испытаете меня? – попросил мистер Торнтон.

Ему не терпелось узнать, что она прошептала. Его упрямство не понравилось ей, но она решила не придавать большого значения своим словам.

– Я сказала, что у всех нас имеется право на человеческое сострадание. Но вы действительно можете поступать со своей собственностью, как вам заблагорассудится… если только не рассматривать религиозный аспект.

– Я знаю, что наши религиозные суждения отличаются, но разве вы не проявите ко мне уважение за наличие собственных взглядов, пусть и не таких, как ваши?

Он говорил приглушенно, словно обращался к ней одной. Ей не хотелось такой интимности, поэтому она ответила обычным тоном:

– Не думаю, что в этой беседе нам нужно учитывать ваши особые религиозные суждения. Я согласна, что не существует юридических законов, мешающих владельцам фабрик тратить деньги, как они хотят. Однако в Библии имеются пассажи, которые подразумевают – по крайней мере для меня, – что, поступая подобным образом, эти промышленники нарушают свой долг управителей. Впрочем, я почти ничего не знаю о забастовках, зарплатах, капитале и труде. Поэтому мне лучше помалкивать при встрече с таким политическим экономистом, как вы.


– Тем больше причин для разговора, – ответил он. – Я с радостью поясню вам все, что может выглядеть ненормальным или таинственным для несведущего в экономике человека, – особенно в наши дни, когда поступки промышленников обсуждаются любым недобросовестным писакой, способным держать в руке карандаш.

– Спасибо, – прохладным тоном сказала Маргарет. – Только если меня заинтересует жизнь в странном нынешнем обществе, я лучше обращусь за информацией к отцу.

– Вы находите наше милтонское общество странным? Почему?

– Не знаю. Наверное, из-за того, что я вижу в вашем городе два класса, которые имеют обоюдную зависимость во всех отношениях, и каждый из них рассматривает интересы другого как противоположные своим собственным. Я раньше никогда не жила в таких местах, где две группы людей постоянно унижают друг друга.

– Кто вам сказал, что хозяева фабрик унижают рабочих? Я не спрашиваю, от кого вы получили сведения о том, что рабочие унижают промышленников. Мне кажется, виной всему недопонимание моих слов, прозвучавших на прошлой встрече. Но кто вам рассказал о плохом обращении хозяев?

Маргарет покраснела, затем с улыбкой сказала:

– Мне не нравятся пристрастные допросы. Я отказываюсь отвечать. Кроме того, мои пояснения ничего не изменят. Просто поверьте мне на слово. Кое-кто, в частности один рабочий, говорил мне, что фабриканты заинтересованы в сокращении доходов рабочего класса. Потому что, если у рабочих появятся сбережения в банке, они станут менее зависимыми от работодателей.

– Это тебе тот самый Хиггинс рассказал? – спросила миссис Хейл.

Мистер Торнтон не подал виду, что расслышал фамилию рабочего. Он понимал, что Маргарет не хотела бы этого. Тем не менее у него была цепкая память.

– Более того, я слышала, что хозяева фабрик предпочитают нанимать в цеха невежественных работников, им не нужны «подпольные адвокаты», – так капитан Леннокс называл солдат в своем полку, которые постоянно выясняли и обсуждали причины поступавших приказов.

Последняя часть ее реплики была адресована отцу, а не мистеру Торнтону. «Кто такой капитан Леннокс?» – подумал гость со странным недовольством, которое помешало ему дать своевременный ответ. В беседу вступил мистер Хейл:

– Ты не интересуешься работой школ. Иначе, Маргарет, тебя удивило бы, как много в Милтоне сделано для образования людей.

– Да, я мало интересуюсь милтонскими школами, – с внезапной покорностью ответила она. – Но невежество, о котором я говорила, не связано с умением читать и писать. Этому можно научить любого ребенка. Я имела в виду отсутствие благоразумия и жизненных целей. Мне трудно облечь свои мысли в слова. Однако тот рабочий говорил, что хозяева фабрик хотели бы иметь в цехах великовозрастных детей, живущих лишь настоящим моментом. Людей, ослепленных своим безрассудным подчинением.

– Что ж, мисс Хейл, мне ясно, что ваш информатор нашел себе милую слушательницу, готовую принять те клеветнические бредни, которые он решил выставить против хозяев фабрик, – обиженно произнес мистер Торнтон.

Маргарет промолчала. Ей было неприятно, что их гость воспринял ее слова как личную обиду.

– Я не имею таких знакомств с рабочими, как Маргарет, – произнес мистер Хейл. – Но, признаюсь, меня тоже удивляет антагонизм между промышленниками и рабочими. Те идеи, которые вы время от времени выражаете, подтверждают это впечатление.

Маргарет вышла из комнаты. Мистер Торнтон выдержал небольшую паузу. Он был раздосадован тем, что они снова не поняли друг друга. Чувство горечи заставило его относиться к своим словам с удвоенным вниманием, что придало им особый вес.

– Я считаю, что мои интересы идентичны желаниям «рабочих рук», и наоборот. Мы часто называем наемную силу «руками». Я знал, что этот технический термин не понравится мисс Хейл, поэтому не использовал его при ней, хотя рабочий люд так называли еще до моего рождения. Возможно, однажды, в далеком будущем – в Утопии другого тысячелетия, – единство замыслов производителей и работа «рук» реализуются на практике. Я даже готов признать республику идеальной формой правления.

– Кстати, мы можем перейти к «Республике» Платона, когда закончим читать Гомера.

– Во времена Платона вполне могло оказаться, что все мы – мужчины, женщины и дети – соответствовали бы описанной им республике. Но давайте рассмотрим конституционную монархию при нашем нынешнем состоянии морали и интеллекта. В младенчестве мы требуем мудрого деспотизма, который управлял бы нами. Почему детство и юность воспринимаются нами такими счастливыми этапами жизни? Потому что они проходили под надежной защитой твердой и благоразумной власти родителей. Я согласен с мисс Хейл, что иногда мы относимся к рабочим, как к своим детям. Но мне чужда идея о том, что нам, промышленникам, хотелось бы удерживать их в виде великовозрастных недорослей. Я утверждаю, что деспотизм является для них лучшим способом управления. Поэтому в рабочие часы, когда я контактирую с ними, мне приходится быть властным автократом. Я использую свою проницательность – без обмана и ложной филантропии, которых у нас на севере немало, – для принятия мудрых законов и справедливых решений, способствующих ведению бизнеса. Да, эти законы в первую очередь выгодны мне и, только опосредованно, моим рабочим. Но я никогда не стану отчитываться перед подчиненными и отступать от своих планов под давлением их стачечных комитетов. Пусть бастуют. Моя фабрика понесет убытки, но рабочие в конце концов поймут, что я никогда не проявлю слабость и не поменяюсь ни на йоту.

Маргарет вновь вошла в комнату и молчаливо занялась своим рукоделием. Мистер Хейл ответил:

– Смею сказать, я мало разбираюсь в данной теме, но, исходя из известных мне фактов, могу предположить, что народные массы уже вошли в тот проблемный возраст, который находится между юностью и зрелостью. Многие родители совершают большую ошибку, настаивая на безоговорочном подчинении своих отпрысков. Вместо того чтобы разъяснить их обязанности, детям вбивают в голову правила: «Приходи, когда позовут» и «Делай, что тебе сказано!» Но мудрые люди пестуют желание детей действовать независимо. Когда их абсолютная родительская власть прекращается, они становятся друзьями и советчиками. Если я ошибаюсь в своих рассуждениях, вспомните, что именно вы предложили такую аналогию.

– Недавно я услышала историю, – сказала Маргарет, – которая случилась в Нюрнберге примерно три-четыре года назад. В одном большом особняке, служившем раньше домом и складом, жил богатый человек. Ходили слухи, что у него был сын, но точно об этом никто не знал. В течение сорока лет эти слухи то возникали, то пропадали… но полностью не исчезали. После смерти мужчины оказалось, что он действительно имел сына, вполне взрослого человека с недоразвитым интеллектом. Отец, желая уберечь ребенка от ошибок и искушений, воспитывал его странным образом. И когда это взрослое дитя было выпущено в мир, каждый дурной советчик получал над ним власть. Сын богача не отличал хорошего от плохого. Его отец сделал огромную ошибку: заботясь о невинности мальчика, он вырастил свое чадо в полном невежестве. После четырнадцати месяцев разгульной жизни разорившийся наследник был взят городскими властями под надзор, иначе он умер бы от голода. Этот человек знал лишь несколько слов. Он даже не мог просить милостыню.

– Я сам использовал аналогию, предложенную мисс Хейл, и начал сравнивать позицию фабриканта с положением заботливого отца. Поэтому мне не пристало жаловаться на вашу улыбку, нацеленную на меня, как оружие. Но, мистер Хейл, представляя отца как модель поведения, вы говорите, что он должен потакать своим детям в их желании совершать независимые поступки. А какие независимые действия могут выполнять «рабочие руки» в производственное время? В этом отношении я не понимаю ваших доводов. С другой стороны, если хозяин начнет посягать на независимость «рук» в той жизни, которую они ведут вне фабрик, я первым назову такие действия несправедливыми. Рабочие и без того ежедневно трудятся на нас по десять часов. Какое мы имеем право надевать на них поводья в оставшееся время? Я так ценю свою независимость, что не могу придумать большего несчастья, чем обзавестись надсмотрщиком, который будет направлять меня, советовать и читать мне лекции или даже планировать мои будущие действия. Он может быть очень мудрым и влиятельным человеком, но я все равно восстану и начну негодовать по поводу любого вмешательства с его стороны. Мне кажется, что эти веяния сильнее на севере, чем на юге Англии.

– Прошу прощения, но не потому ли это происходит, что не существует никакого равенства и никакой дружбы между классом советчиков и классом тех, кто принимает советы? Вот почему каждый человек вынужден занимать нехристианское и изолированное место в стороне от других, завидуя своим братьям-сородичам и постоянно страшась, что его права будут нарушены.

– Я лишь говорю о фактах. К сожалению, у меня назначена встреча на восемь часов и мне приходится спешить. Поэтому я излагаю факты, не разъясняя их для вас. Однако суть явлений не меняется. Объяснения могут быть любыми, а факты нужно принимать как данность.

– Мне кажется, – тихо сказала Маргарет, – что объяснения как раз и создают большую разницу во взглядах…

Отец жестом попросил ее замолчать и позволить мистеру Торнтону закончить свою мысль. Тот уже встал, чтобы уйти.

– Вы должны понять мою позицию. Зная, как велико чувство независимости в каждом человеке из Даркшира, я не могу навязывать ему свои взгляды. Он будет ненавидеть мое вмешательство с такой же силой, с какой я делал бы это сам. И то, что он продает свой труд, а у меня имеются деньги, чтобы нанять его к себе на фабрику, не дает мне права на подобную тиранию.

– Ни в малейшей степени, – согласилась Маргарет, решив все-таки высказать свое мнение. – Каким бы ни было ваше положение на рынке труда и капитала, вы не должны издеваться над людьми, которыми управляете. Однако в ваших руках находится власть – отрицаете ли вы ее использование или нет, – и она влияет на рабочих, потому что их жизни и благополучие связаны с вами. Мы можем игнорировать нашу зависимость от других людей или отрицать, что они зависят от нас в чем-то большем, чем заработная плата, но независимостью тут и не пахнет. Ни вы, ни любой другой промышленник не в силах этого изменить. Даже самый гордый человек зависит от окружающих людей из-за их постоянного, пусть и незаметного, влияния на его характер и жизнь. И даже у самого последнего из ваших даркширских эгоистов имеются подчиненные и иждивенцы, цепляющиеся за него со всех сторон. Он не может сбросить их с себя, как и они не способны выйти из тени его властного доминирования. Он, будто скала…

– Прошу, не используй сравнений, – с улыбкой перебил ее отец. – Ты и так однажды увела нашу беседу в сторону.

Очевидно, мистер Хейл беспокоился, что они задерживали мистера Торнтона. Но на самом деле последнему нравилось слушать Маргарет, хотя ее слова и раздражали его.

– Скажите, мисс Хейл, вы сами находились под властным доминированием? Возможно, я подступаю к теме издалека, но, если вы когда-то осознавали, что на вас влияли люди, а не обстоятельства, они оказывали свое воздействие прямо или косвенно? Они демонстрировали какие-то примеры для подражания и приказывали вам действовать правильно? Или они были добросовестными наставниками, выполнявшими свои обязанности без особых мыслей о том, как их действия сделают вас прилежной работницей? Наверное, вы знаете, что «руки» бывают более проницательными шпионами, чем слуги. Так вот, если бы я был рабочим, меня в двадцать раз больше впечатляло бы знание того, что мой хозяин честный, пунктуальный и решительный, чем все сказки о вмешательстве, пусть даже добром, в мои дела вне рабочего времени. Я не хочу сейчас рассматривать свое собственное поведение, но, полагаясь на прямолинейную честность моих рабочих и открытую природу их противостояния с управляющими некоторых фабрик, могу сказать, что они верят в меня. Они знают, что я никогда не воспользуюсь бесчестным преимуществом для оправдания позорного поступка. Можно прочитать целый курс лекций «Честность – лучшая политика», однако никакие слова не поведают вам о реальной жизни. Нет! Каков хозяин, такими будут и его рабочие, что бы он там о них ни говорил.

– Какое великое признание! – со смехом воскликнула Маргарет. – При виде больших масс рабочих, столь яростных и упорных в борьбе за свои права, я могу сделать вывод, что хозяева фабрик часто игнорировали их страдания, не проявляли доброты и гнались только за собственной выгодой.

– Мисс Хейл, – торопливо сказал мистер Торнтон, – вы похожи на всех приезжих, которые не понимают, как работает наша система. Вам кажется, что наши рабочие являются марионетками, готовыми превращаться в любую милую форму, которую мы пожелаем. Но вы забываете, что нам приходится работать с ними треть своей жизни. До вас почему-то не доходит, что у промышленника, помимо его первичной обязанности быть работодателем, имеется много других. Мы – люди с широким коммерческим характером, и это превращает нас в великих пионеров цивилизации.

– Меня поражают ваши планы создать цивилизацию в собственном городе, – сказал мистер Хейл. – Ваши милтонские рабочие иногда похожи на грубых дикарей.

– Они действительно такие, – ответил мистер Торнтон. – Кабинеты с розовой водой предназначены не для них. Из Кромвеля получился бы хороший фабрикант, мисс Хейл. Он не помешал бы нашей команде, особенно сейчас, когда мы будем подавлять забастовку.

– Я не считаю Кромвеля своим героем, – холодно ответила Маргарет. – Пока мне трудно примирить ваше восхищение деспотизмом с тем уважением к независимости других людей, о котором вы тут заявляете.