– Я забыла название города. Теперь твой брат не Хейл. Запомни это, Маргарет. Ставь инициалы «Ф. Д.» в уголках писем. Он взял себе фамилию Диккенсон. Мне хотелось, чтобы его называли Бересфордом, на что он имеет полное право. Но твой отец посчитал это лишним. Ты же понимаешь, Фредерика могли бы найти по моей девичьей фамилии.
– Мама, когда с братом случилась беда, я жила у тети Шоу. Видимо, меня сочли не слишком взрослой и не стали рассказывать подробности. Но я хотела бы узнать о них… Сейчас, если можно. Надеюсь, вам не будет очень больно говорить об этом?
– Больно? Нет!
Щеки миссис Хейл покраснели еще больше.
– Мне только грустно думать о том, что я, наверное, никогда больше не увижу своего дорогого мальчика. И что он был ни в чем не виноват. Власти могут говорить все, что хотят, но у меня хранятся его письма. Я скорее поверю сыну, чем любому трибуналу на земле. Подойди к моему маленькому японскому шкафчику, дорогая. Там во втором левом ящике ты найдешь пачку его писем.
Маргарет выполнила просьбу матери. Эти пожелтевшие, орошенные морскими брызгами письма имели свой особый аромат, которым наделил их океан. Мать дрожащими пальцами развязала шелковую ленту и, проверяя даты, начала передавать письма Маргарет. Прежде чем дочь успевала бегло прочитать несколько строк, миссис Хейл уже делала торопливые замечания об их содержании.
– Видишь, Маргарет, как ему с самого начала не нравился мистер Рейд? Он был лейтенантом на «Орионе», первом корабле Фредерика. Мой милый мальчик! Как хорошо он выглядел в своей мичманской форме, с кортиком в руке, которым он разрезал газеты, словно это был нож для бумаг! А этот мистер Рейд невзлюбил Фредерика уже в ту пору. Мерзкий человек! Подожди… Вот письмо, которое сын написал при переводе на другой корабль. Там, в команде «Рассела», оказался и его старый враг – капитан Рейд. Нашему Фредерику снова пришлось терпеть его тиранию. Вот! Прочитай это письмо! Он сам тут рассказывает… «Мой отец может рассчитывать на меня. Я со всем должным терпением вынесу то, что один офицер и джентльмен может сделать с другим офицером и джентльменом. Но, поскольку мне уже известен этот капитан, я предвижу долгий период тирании на борту “Рассела”». Видишь, Фредерик обещал терпеть, и я уверена, что он так и поступал. Он был послушным мальчиком, когда его не обижали. В этом письме он рассказывает, как капитан Рейд рассердился на команду из-за того, что они маневрировали медленнее, чем «Мститель». Понимаешь, у них на «Расселе» было много новичков, а «Мститель» почти три года стоял в порту и ничего не делал – военные охраняли рабов, а офицеры муштровали команду. Там матросы бегали вверх и вниз по снастям, как дрессированные крысы или обезьяны.
Маргарет медленно читала письмо, разбирая слегка нечеткие из-за побледневших и расплывшихся чернил строки. Это было обвинение в излишней жестокости, предъявленное капитану Рейду. Наверное, рассказчик несколько преувеличивал факты, поскольку он был зол и не успел остыть от вспышки гнева. Все началось с того, что несколько матросов находились на снастях грот-мачты. Самодур капитан приказал им спуститься вниз, пообещав наказать последнего ударами плетки-девятихвостки. Фредерик был дальним на рее. Он не мог обойти своих товарищей. Боясь бесчестия от унизительной порки, мичман отчаянно спрыгнул с перекладины в надежде ухватиться за канат, висевший значительно ниже. Промахнувшись, Фредерик упал на палубу и лишился чувств. Он очнулся через несколько часов, когда негодование команды дошло до точки кипения. На этом письмо молодого Хейла заканчивалось.
– Мы получили его письмо, уже узнав о восстании. Бедный Фред! Написав письмо, он даже не знал, как отправить его. Несчастный парень! Мы прочитали газетную статью о мятеже на борту «Рассела» задолго до того, как его письмо дошло до нас. В газете сообщалось, что бунтовщики захватили корабль, направились к торговым путям и, предположительно, занялись пиратством. Они усадили капитана Рейда и нескольких офицеров в лодку, отправив их на волю волн. К счастью, этих людей, чьи фамилии приводились в газете, подобрал вест-индийский пароход. Ах, Маргарет, с каким волнением мы с твоим папой читали этот список! Но в нем не оказалось Фредерика Хейла. Мы думали, что произошла какая-то ошибка. Ведь Фред был добрым парнем, пусть даже немного вспыльчивым. Какое-то время мы надеялись, что фамилия мичмана Карра, указанная в списке, на самом деле означала Хейла. Ты же знаешь, газетчики такие невнимательные, могли допустить опечатку! На следующий день твой отец отправился пешком в Саутгемптон. Он хотел купить свежие газеты. Я не могла оставаться дома и пошла встречать его. Он вернулся поздно, гораздо позже, чем предполагалось. Я сидела у большака под чьей-то оградой и ждала его. Когда он наконец появился на повороте дороги, его руки свисали по бокам, голова была опущена, а походка казалась такой тяжелой, словно каждый шаг давался ему через силу. О, Маргарет! Я и теперь часто вижу его таким.
– Не продолжай, – сказала дочь, ласково обнимая мать и целуя ее руку. – Мне уже все ясно.
– Ничего тебе не ясно! Тот, кто не видел его тогда, вряд ли поймет чувства отца. У меня перед глазами все закружилось, и я едва смогла подняться, чтобы пойти ему навстречу. И когда я обняла его, он даже слова не сказал. Он вообще не удивился, увидев меня там – более чем в трех милях от дома, рядом со старым олдхэмским буком. Но он взял в руки мою ладонь и стал гладить ее, словно хотел успокоить меня перед тяжелым ударом судьбы. Я так сильно дрожала, что не могла говорить. Он обнял меня, прижался лбом к моей голове и начал хрипло рыдать и стонать приглушенным голосом. Я ужасно перепугалась и оцепенела, потом стала умолять его, чтобы он рассказал мне все, о чем услышал. И тогда он вытащил газету. Его рука дергалась, будто ею управлял кто-то другой. Я прочитала газетную статью, где Фредерика называли «подлым предателем» и «отъявленным негодяем». Я не могу передать, какие ужасные слова они использовали. Прочитав статью, я разорвала газету на мелкие клочья. Порвала ее, да! Рвала зубами. Я не плакала, нет, не могла. Мои щеки горели огнем. Глаза жгло от возмущения. Я видела, как твой отец смотрел на меня. И я сказала ему, что это была ложь! А так и оказалось! Через несколько месяцев пришло письмо от Фреда, и мы узнали, как его провоцировали! Все случилось не из-за его переломов и ран, а из-за тирании капитана Рейда. Вот почему почти вся команда заступилась за Фредерика. И вот почему ситуация закончилась так плохо.
После короткой паузы миссис Хейл дрожащим голосом устало добавила:
– Знаешь, Маргарет, я рада этому… Я горжусь своим сыном, восставшим против несправедливости. Он показал себя хорошим офицером.
– Я тоже горжусь им, – решительно ответила Маргарет. – Верность и подчинение прекрасны, когда их проявляют по отношению к мудрым и справедливым руководителям. Но нельзя покоряться деспотической силе, которая грубо используется для собственной выгоды, а не во благо своих подчиненных!
– Однако я хотела бы увидеться с Фредериком, хотя бы еще раз. Он был моим первенцем, Маргарет.
Миссис Хейл говорила с такой печалью, словно боялась, что ее тоска будет воспринята как пренебрежение к другому ребенку. Но Маргарет и не думала об этом. Она лишь размышляла над тем, как выполнить желание матери.
– Это случилось шесть или семь лет назад. Неужели власти все еще разыскивают Фредерика? Если он приедет в Англию и предстанет перед судом, каким будет его наказание? Ведь он может рассказать всю правду о той провокации.
– Ничего хорошего из этого не выйдет, – ответила миссис Хейл. – Некоторые из матросов, бунтовавшие вместе с Фредериком, были пойманы, и их судил военный трибунал на борту «Амисии». Бедные ребята честно говорили о причинах бунта. Их слова подтверждали рассказ Фредерика. Но все было бесполезно…
В первый раз за время их беседы миссис Хейл начала плакать, однако Маргарет решила выведать все до конца. Ее пугала возможность узнать от матери ужасные подробности, но какая-то сила уже овладела ею.
– Что с ними случилось? – спросила она.
– Их повесили на рее, – мрачно ответила миссис Хейл. – Хуже всего, что суд, приговоривший их к смерти, заявил, будто они сами виноваты в своей судьбе, решив пойти на поводу одного из недостойных офицеров.
Мать и дочь надолго замолчали.
– Значит, Фредерик несколько лет находился в Южной Америке?
– Да. Недавно он переехал в Испанию. Поселился неподалеку от Кадиса. Но если мой сын вернется в Англию, его повесят. Я никогда не увижу Фредерика снова…
Девушка не знала, как утешить мать. Миссис Хейл отвернулась к стене и неподвижно замерла, погрузившись в пучину материнского отчаяния. Никакие слова не могли бы улучшить ее настроение. Она нетерпеливо вырвала свою ладонь из рук Маргарет, показывая, что хочет остаться наедине с воспоминаниями о сыне. В комнату вошел мистер Хейл. Его дочь, не видя просвета в сложившейся ситуации, быстро выскользнула из маленькой гостиной. Она была подавлена безнадежным унынием.
Глава 15
Фабриканты и рабочие
Мысль борется с мыслью.
Из столкновений меча и щита
Высекаются искры истины.
Уолтер Сэвидж Лэндор
– Маргарет, – сказал мистер Хейл на следующий день, – мы должны нанести ответный визит миссис Торнтон. Твоей матери нездоровится, и ей не по силам такая дальняя дорога. Но сегодня вечером мы с тобой отправимся в гости.
Когда они вышли из дома, мистер Хейл заговорил о здоровье жены. Маргарет была рада, что его плохо скрытое беспокойство относительно состояния матери наконец-то вырвалось наружу.
– Ты консультировалась с доктором? Ты посылала за ним?
– Нет, папа. Ведь вы хотели вызвать его для меня, а я чувствую себя нормально. Впрочем, если бы я знала какого-нибудь хорошего доктора, то сходила бы к нему вечером и попросила бы прийти к нам, потому что мама серьезно больна.
Маргарет высказала это решительно и открыто, так как в прошлый раз, когда она призналась в своих страхах, отец остался глух к ее словам. Теперь ситуация изменилась. Он уныло ответил:
– Ты думаешь, она скрывает свои страдания? Ты думаешь, ее болезнь действительно серьезная? А что говорит Диксон? О, Маргарет! Мне не дает покоя мысль, что наш переезд в Милтон убивает ее. Моя бедная Мария!
– Папа, не придумывайте лишнего! – воскликнула шокированная дочь. – Ей просто нездоровится. Многие люди иногда болеют, но при хорошем совете от докторов им становится лучше.
– Диксон что-то говорила о ней?
– Нет! Вы же знаете, как Диксон нравится из всего делать тайны. Она молчит, хотя и видит, что здоровье мамы тревожит меня. Впрочем, мое беспокойство не имеет никаких причин. Папа, вы сами говорили недавно, что я стала слишком мнительной.
– Надеюсь, так оно и есть. Но забудь о моих прежних словах. Ты правильно делаешь, что волнуешься о здоровье матери. Не следует бояться рассказывать мне о своих подозрениях. Я всегда прислушиваюсь к твоему мнению, хотя иногда и выгляжу немного раздраженным. Возможно, миссис Торнтон посоветует нам хорошего специалиста. Если уж тратиться на докторов, то только на самых лучших. Подожди… Нам нужно повернуть сюда.
Даже не верилось, что на такой обычной улице мог находиться дом богатого промышленника. Впрочем, зная мистера Торнтона, трудно было сказать, что представлял собой дом, в котором он жил. Но Маргарет неосознанно предполагала, что высокая, крупная, хорошо одетая миссис Торнтон должна была жить в огромном красивом особняке. Однако Мальборо-стрит состояла из двух рядов небольших домов, отгороженных от улицы глухими стенами, – по крайней мере так она выглядела с того места, где стояли Хейлы.
– Я точно помню, что он говорил о Мальборо-стрит, – смущенно произнес отец.
– Наверное, они до сих пор экономят на чем только можно и живут в одном из этих маленьких домов. Но здесь много прохожих. Позвольте, я спрошу у них.
Она обратилась с вопросом к пожилому мужчине, и тот ответил ей, что мистер Торнтон живет на территории фабрики. Он указал на большие, похожие на вход в общественный парк ворота, видневшиеся в конце длинной глухой стены. Вероятно, они предназначались для проезда больших телег и фургонов. Рядом располагалась сторожка. Охранник провел их в огромный, вытянутой формы двор, на одной стороне которого находились конторы для деловых операций, а на другой – здание фабрики с множеством окон. Оттуда доносился непрерывный лязг машин и долгие протяжные стоны парового двигателя, способные оглушить любого, кто жил поблизости. Напротив стены, протянувшейся вдоль улицы, в узком конце фабричного двора, стоял симпатичный каменный дом, почерневший от копоти. Тем не менее его окна и ступени крыльца были тщательно вычищены. Судя по всему, этот дом построили полвека назад. Каменная облицовка, высокие узкие окна, перила с двух сторон лестницы и широкие пролеты ступеней, ведущие к передней двери, – все говорило о почтенном возрасте.
Маргарет не могла понять, почему люди, обитавшие в таком хорошем доме и содержавшие его в идеальном порядке, не нашли себе жилье в сельской местности или в каком-нибудь пригороде. Зачем они решили проводить дни и ночи в постоянной суматохе фабрики? Ее уши, не привыкшие к такому громкому шуму, с трудом улавливали слова отца, пока они стояли на верхней площадке лестницы и ожидали, когда им откроют дверь. Чуть позже их провели по старомодной лестнице в гостиную, три окна которой располагались как раз над входом в дом. Из окон открывался унылый вид на широкий мощеный двор и ворота в глухой стене. В комнате никого не было. Казалось, никто не заходил сюда с тех пор, как гостиную обставили мебелью. Можно было подумать, что дом накрыло лавой и только через тысячу лет его обнаружили археологи.
Стены украшали золотисто-розовые обои. Светлый ковер с узором из разноцветных букетов был аккуратно накрыт в центре блестящим льняным половиком. Кружевные занавески на окнах сочетались с вязаными и ткаными покрывалами на каждом кресле и каждой софе. На шкафах и тумбочках стояли гипсовые фигурки, предохраняемые от пыли стеклянными колпаками. Посреди комнаты, прямо под люстрой, стоял круглый стол, на котором через равные интервалы по окружности были разложены книги в красивых переплетах. Они выглядели, как спицы колеса. Все поверхности отражали свет, и ни одна не поглощала его. Пестрая, усеянная блестками комната так неприятно поразила Маргарет, что она не сразу заметила особую чистоту, для поддержания которой, учитывая дымную атмосферу фабрики, требовалось немало усилий. Сколько же сил и времени было необходимо для сохранения этого эффекта льда и снега! Куда бы она ни смотрела, везде были видны свидетельства заботы и труда. Но они не создавали уюта, не способствовали мирным домашним занятиям, а лишь сохраняли статуэтки и украшения от пыли и копоти.
Отец и дочь осматривали комнату и тихо говорили друг с другом, пока не появилась миссис Торнтон. В их разговоре не было ничего секретного, но какое-то свойство комнаты заставляло людей переходить на шепот, словно они боялись пробудить непривычное эхо.
Миссис Торнтон вошла в гостиную, шелестя рукодельным черным шелком, который, очевидно, являлся ее любимым материалом. Ее темное платье и кружева резко контрастировали с белыми занавесками и вязаными покрывалами на креслах и кушетках, но не превосходили их красоты. Маргарет быстро объяснила, почему ее мать не сопровождала их в ответном визите. Но, стараясь не возбуждать тревоги отца, она немного запуталась в словах, так что у миссис Торнтон сложилось впечатление, будто миссис Хейл, не желая отягощать себя усилиями, поступила чисто по-женски, придумав недомогание и решив не тратить на этот визит свое время. Вспомнив о лошадях, нанятых для экипажа, и о Фанни, которую ее сын заставил поехать к Хейлам, миссис Торнтон слегка обиделась и не выказала Маргарет никакого сочувствия – а на самом деле никакого доверия – по поводу ее заявления о недуге матери.
– Как поживает мистер Торнтон? – спросил мистер Хейл. – Из его вчерашней записки я понял, что он нездоров.
– Мой сын редко болеет, а когда болеет, никогда не говорит об этом и не делает недуг оправданием для праздности. Вчера у него было много встреч, поэтому Джон не стал тратить время на чтение книг, хотя весьма сожалел об этом, поскольку, как я понимаю, он ценит часы, проведенные с вами.
– Могу сказать, что они столь же приятны и для меня, – ответил мистер Хейл. – При виде его радости и понимании всего того, что так прекрасно в классической литературе, я чувствую себя вновь молодым!
– Не сомневаюсь, что классика нравится людям, располагающим большим запасом свободного времени. Хотя, признаюсь, это расходится с моими принципами. Я не хотела, чтобы мой сын возобновлял процесс образования. Профессия и статус требуют от него всех сил и внимания. Классика полезна только для тех лентяев, которые слоняются без дела в сельской местности или в университетах и колледжах, а мужчины Милтона должны работать на благо нынешнего дня. По крайней мере таково мое мнение.
Последнее предложение она произнесла с «гордостью, которая пародирует смирение».
– Говорят, что, если ум слишком долго занят одной целью, он становится негибким и закостеневшим, – сказала Маргарет. – И человек теряет интерес к другим делам.
– Я не вполне понимаю, как ум может стать негибким и закостеневшим. И я не восторгаюсь теми суматошными людьми, которые сегодня имеют одни интересы, а завтра уже забывают о них. Наличие многих увлечений не соответствует жизни милтонского промышленника. Для него является важным только одно великое желание, только одна поставленная цель.
– И что это за цель? – спросил мистер Хейл.
На желтоватом лице миссис Торнтон появился румянец. Ее глаза заблестели от возбуждения.
– Каждый хозяин фабрики мечтает получить и сохранить достойное место среди промышленников этого края. Среди настоящих мужчин нашего города! Мой сын такое место заслужил. Поезжайте куда хотите – я говорю не только об Англии, но и о Европе, – и вам скажут, что имя Джона Торнтона из Милтона уважаемо среди деловых людей многих стран.
Миссис Торнтон презрительно усмехнулась.
– Конечно, оно неизвестно в модных кругах. Праздные джентльмены и леди не желают знать о милтонских промышленниках, пока те не попадают в парламент или не женятся на дочерях каких-нибудь лордов.
Мистер Хейл и его дочь, едва сдерживая смех, переглянулись друг с другом. Ведь они никогда не слышали этой великой фамилии, пока мистер Белл не сообщил им в письме, что некий мистер Торнтон, его добрый друг, встретит их в Милтоне. Мир молодого фабриканта и его гордой матери был совершенно неведом знати, посещавшей особняк на Харли-стрит, и сельским священникам, и сквайрам Хэмпшира. Несмотря на все усилия Маргарет, миссис Торнтон читала ее мысли, как книгу.
– Вы прежде никогда не слышали о моем замечательном сыне, не так ли, мисс Хейл? И вы считаете меня старой женщиной, помешанной на Милтоне и утверждающей, что наши вороны белее всех остальных.
– Нет, – с некоторым воодушевлением ответила Маргарет. – Это правда, что я ничего не слышала о мистере Торнтоне, пока не приехала в Милтон. Но с тех пор как наша семья обосновалась здесь, я слышала о нем достаточно, чтобы начать уважать его и восхищаться им. Поэтому я знаю, что ваши слова о мистере Торнтоне верны и справедливы.
– А кто вам рассказывал о моем сыне? – поинтересовалась миссис Торнтон, заметно смягчившись.
Она почувствовала укол ревности. Кто мог расхваливать ее Джона? Кто претендовал на такие близкие отношения с ним?
Маргарет медлила с ответом. Ей не нравился властный тон, которым был задан вопрос. Мистер Хейл, решив, что его дочери требуется помощь, сказал:
– Ну, наверное, сам мистер Торнтон. Не так ли, Маргарет? Из его рассказов о себе мы поняли, какой он человек.
Миссис Торнтон встала и уперлась руками в стол.
– Мой сын не любит говорить о своих делах. Могу ли я снова спросить вас, мисс Хейл, с чьих слов у вас сложилось мнение о нем? Вы же знаете, как матери жадно интересуются похвалой их детей.
– На самом деле мистер Торнтон мало рассказывал нам о себе, – ответила Маргарет. – Основные сведения мы получили от мистера Белла, и именно благодаря ему мы поняли, почему ваша семья может гордиться таким сыном.
– Мама, когда с братом случилась беда, я жила у тети Шоу. Видимо, меня сочли не слишком взрослой и не стали рассказывать подробности. Но я хотела бы узнать о них… Сейчас, если можно. Надеюсь, вам не будет очень больно говорить об этом?
– Больно? Нет!
Щеки миссис Хейл покраснели еще больше.
– Мне только грустно думать о том, что я, наверное, никогда больше не увижу своего дорогого мальчика. И что он был ни в чем не виноват. Власти могут говорить все, что хотят, но у меня хранятся его письма. Я скорее поверю сыну, чем любому трибуналу на земле. Подойди к моему маленькому японскому шкафчику, дорогая. Там во втором левом ящике ты найдешь пачку его писем.
Маргарет выполнила просьбу матери. Эти пожелтевшие, орошенные морскими брызгами письма имели свой особый аромат, которым наделил их океан. Мать дрожащими пальцами развязала шелковую ленту и, проверяя даты, начала передавать письма Маргарет. Прежде чем дочь успевала бегло прочитать несколько строк, миссис Хейл уже делала торопливые замечания об их содержании.
– Видишь, Маргарет, как ему с самого начала не нравился мистер Рейд? Он был лейтенантом на «Орионе», первом корабле Фредерика. Мой милый мальчик! Как хорошо он выглядел в своей мичманской форме, с кортиком в руке, которым он разрезал газеты, словно это был нож для бумаг! А этот мистер Рейд невзлюбил Фредерика уже в ту пору. Мерзкий человек! Подожди… Вот письмо, которое сын написал при переводе на другой корабль. Там, в команде «Рассела», оказался и его старый враг – капитан Рейд. Нашему Фредерику снова пришлось терпеть его тиранию. Вот! Прочитай это письмо! Он сам тут рассказывает… «Мой отец может рассчитывать на меня. Я со всем должным терпением вынесу то, что один офицер и джентльмен может сделать с другим офицером и джентльменом. Но, поскольку мне уже известен этот капитан, я предвижу долгий период тирании на борту “Рассела”». Видишь, Фредерик обещал терпеть, и я уверена, что он так и поступал. Он был послушным мальчиком, когда его не обижали. В этом письме он рассказывает, как капитан Рейд рассердился на команду из-за того, что они маневрировали медленнее, чем «Мститель». Понимаешь, у них на «Расселе» было много новичков, а «Мститель» почти три года стоял в порту и ничего не делал – военные охраняли рабов, а офицеры муштровали команду. Там матросы бегали вверх и вниз по снастям, как дрессированные крысы или обезьяны.
Маргарет медленно читала письмо, разбирая слегка нечеткие из-за побледневших и расплывшихся чернил строки. Это было обвинение в излишней жестокости, предъявленное капитану Рейду. Наверное, рассказчик несколько преувеличивал факты, поскольку он был зол и не успел остыть от вспышки гнева. Все началось с того, что несколько матросов находились на снастях грот-мачты. Самодур капитан приказал им спуститься вниз, пообещав наказать последнего ударами плетки-девятихвостки. Фредерик был дальним на рее. Он не мог обойти своих товарищей. Боясь бесчестия от унизительной порки, мичман отчаянно спрыгнул с перекладины в надежде ухватиться за канат, висевший значительно ниже. Промахнувшись, Фредерик упал на палубу и лишился чувств. Он очнулся через несколько часов, когда негодование команды дошло до точки кипения. На этом письмо молодого Хейла заканчивалось.
– Мы получили его письмо, уже узнав о восстании. Бедный Фред! Написав письмо, он даже не знал, как отправить его. Несчастный парень! Мы прочитали газетную статью о мятеже на борту «Рассела» задолго до того, как его письмо дошло до нас. В газете сообщалось, что бунтовщики захватили корабль, направились к торговым путям и, предположительно, занялись пиратством. Они усадили капитана Рейда и нескольких офицеров в лодку, отправив их на волю волн. К счастью, этих людей, чьи фамилии приводились в газете, подобрал вест-индийский пароход. Ах, Маргарет, с каким волнением мы с твоим папой читали этот список! Но в нем не оказалось Фредерика Хейла. Мы думали, что произошла какая-то ошибка. Ведь Фред был добрым парнем, пусть даже немного вспыльчивым. Какое-то время мы надеялись, что фамилия мичмана Карра, указанная в списке, на самом деле означала Хейла. Ты же знаешь, газетчики такие невнимательные, могли допустить опечатку! На следующий день твой отец отправился пешком в Саутгемптон. Он хотел купить свежие газеты. Я не могла оставаться дома и пошла встречать его. Он вернулся поздно, гораздо позже, чем предполагалось. Я сидела у большака под чьей-то оградой и ждала его. Когда он наконец появился на повороте дороги, его руки свисали по бокам, голова была опущена, а походка казалась такой тяжелой, словно каждый шаг давался ему через силу. О, Маргарет! Я и теперь часто вижу его таким.
– Не продолжай, – сказала дочь, ласково обнимая мать и целуя ее руку. – Мне уже все ясно.
– Ничего тебе не ясно! Тот, кто не видел его тогда, вряд ли поймет чувства отца. У меня перед глазами все закружилось, и я едва смогла подняться, чтобы пойти ему навстречу. И когда я обняла его, он даже слова не сказал. Он вообще не удивился, увидев меня там – более чем в трех милях от дома, рядом со старым олдхэмским буком. Но он взял в руки мою ладонь и стал гладить ее, словно хотел успокоить меня перед тяжелым ударом судьбы. Я так сильно дрожала, что не могла говорить. Он обнял меня, прижался лбом к моей голове и начал хрипло рыдать и стонать приглушенным голосом. Я ужасно перепугалась и оцепенела, потом стала умолять его, чтобы он рассказал мне все, о чем услышал. И тогда он вытащил газету. Его рука дергалась, будто ею управлял кто-то другой. Я прочитала газетную статью, где Фредерика называли «подлым предателем» и «отъявленным негодяем». Я не могу передать, какие ужасные слова они использовали. Прочитав статью, я разорвала газету на мелкие клочья. Порвала ее, да! Рвала зубами. Я не плакала, нет, не могла. Мои щеки горели огнем. Глаза жгло от возмущения. Я видела, как твой отец смотрел на меня. И я сказала ему, что это была ложь! А так и оказалось! Через несколько месяцев пришло письмо от Фреда, и мы узнали, как его провоцировали! Все случилось не из-за его переломов и ран, а из-за тирании капитана Рейда. Вот почему почти вся команда заступилась за Фредерика. И вот почему ситуация закончилась так плохо.
После короткой паузы миссис Хейл дрожащим голосом устало добавила:
– Знаешь, Маргарет, я рада этому… Я горжусь своим сыном, восставшим против несправедливости. Он показал себя хорошим офицером.
– Я тоже горжусь им, – решительно ответила Маргарет. – Верность и подчинение прекрасны, когда их проявляют по отношению к мудрым и справедливым руководителям. Но нельзя покоряться деспотической силе, которая грубо используется для собственной выгоды, а не во благо своих подчиненных!
– Однако я хотела бы увидеться с Фредериком, хотя бы еще раз. Он был моим первенцем, Маргарет.
Миссис Хейл говорила с такой печалью, словно боялась, что ее тоска будет воспринята как пренебрежение к другому ребенку. Но Маргарет и не думала об этом. Она лишь размышляла над тем, как выполнить желание матери.
– Это случилось шесть или семь лет назад. Неужели власти все еще разыскивают Фредерика? Если он приедет в Англию и предстанет перед судом, каким будет его наказание? Ведь он может рассказать всю правду о той провокации.
– Ничего хорошего из этого не выйдет, – ответила миссис Хейл. – Некоторые из матросов, бунтовавшие вместе с Фредериком, были пойманы, и их судил военный трибунал на борту «Амисии». Бедные ребята честно говорили о причинах бунта. Их слова подтверждали рассказ Фредерика. Но все было бесполезно…
В первый раз за время их беседы миссис Хейл начала плакать, однако Маргарет решила выведать все до конца. Ее пугала возможность узнать от матери ужасные подробности, но какая-то сила уже овладела ею.
– Что с ними случилось? – спросила она.
– Их повесили на рее, – мрачно ответила миссис Хейл. – Хуже всего, что суд, приговоривший их к смерти, заявил, будто они сами виноваты в своей судьбе, решив пойти на поводу одного из недостойных офицеров.
Мать и дочь надолго замолчали.
– Значит, Фредерик несколько лет находился в Южной Америке?
– Да. Недавно он переехал в Испанию. Поселился неподалеку от Кадиса. Но если мой сын вернется в Англию, его повесят. Я никогда не увижу Фредерика снова…
Девушка не знала, как утешить мать. Миссис Хейл отвернулась к стене и неподвижно замерла, погрузившись в пучину материнского отчаяния. Никакие слова не могли бы улучшить ее настроение. Она нетерпеливо вырвала свою ладонь из рук Маргарет, показывая, что хочет остаться наедине с воспоминаниями о сыне. В комнату вошел мистер Хейл. Его дочь, не видя просвета в сложившейся ситуации, быстро выскользнула из маленькой гостиной. Она была подавлена безнадежным унынием.
Глава 15
Фабриканты и рабочие
Мысль борется с мыслью.
Из столкновений меча и щита
Высекаются искры истины.
Уолтер Сэвидж Лэндор
– Маргарет, – сказал мистер Хейл на следующий день, – мы должны нанести ответный визит миссис Торнтон. Твоей матери нездоровится, и ей не по силам такая дальняя дорога. Но сегодня вечером мы с тобой отправимся в гости.
Когда они вышли из дома, мистер Хейл заговорил о здоровье жены. Маргарет была рада, что его плохо скрытое беспокойство относительно состояния матери наконец-то вырвалось наружу.
– Ты консультировалась с доктором? Ты посылала за ним?
– Нет, папа. Ведь вы хотели вызвать его для меня, а я чувствую себя нормально. Впрочем, если бы я знала какого-нибудь хорошего доктора, то сходила бы к нему вечером и попросила бы прийти к нам, потому что мама серьезно больна.
Маргарет высказала это решительно и открыто, так как в прошлый раз, когда она призналась в своих страхах, отец остался глух к ее словам. Теперь ситуация изменилась. Он уныло ответил:
– Ты думаешь, она скрывает свои страдания? Ты думаешь, ее болезнь действительно серьезная? А что говорит Диксон? О, Маргарет! Мне не дает покоя мысль, что наш переезд в Милтон убивает ее. Моя бедная Мария!
– Папа, не придумывайте лишнего! – воскликнула шокированная дочь. – Ей просто нездоровится. Многие люди иногда болеют, но при хорошем совете от докторов им становится лучше.
– Диксон что-то говорила о ней?
– Нет! Вы же знаете, как Диксон нравится из всего делать тайны. Она молчит, хотя и видит, что здоровье мамы тревожит меня. Впрочем, мое беспокойство не имеет никаких причин. Папа, вы сами говорили недавно, что я стала слишком мнительной.
– Надеюсь, так оно и есть. Но забудь о моих прежних словах. Ты правильно делаешь, что волнуешься о здоровье матери. Не следует бояться рассказывать мне о своих подозрениях. Я всегда прислушиваюсь к твоему мнению, хотя иногда и выгляжу немного раздраженным. Возможно, миссис Торнтон посоветует нам хорошего специалиста. Если уж тратиться на докторов, то только на самых лучших. Подожди… Нам нужно повернуть сюда.
Даже не верилось, что на такой обычной улице мог находиться дом богатого промышленника. Впрочем, зная мистера Торнтона, трудно было сказать, что представлял собой дом, в котором он жил. Но Маргарет неосознанно предполагала, что высокая, крупная, хорошо одетая миссис Торнтон должна была жить в огромном красивом особняке. Однако Мальборо-стрит состояла из двух рядов небольших домов, отгороженных от улицы глухими стенами, – по крайней мере так она выглядела с того места, где стояли Хейлы.
– Я точно помню, что он говорил о Мальборо-стрит, – смущенно произнес отец.
– Наверное, они до сих пор экономят на чем только можно и живут в одном из этих маленьких домов. Но здесь много прохожих. Позвольте, я спрошу у них.
Она обратилась с вопросом к пожилому мужчине, и тот ответил ей, что мистер Торнтон живет на территории фабрики. Он указал на большие, похожие на вход в общественный парк ворота, видневшиеся в конце длинной глухой стены. Вероятно, они предназначались для проезда больших телег и фургонов. Рядом располагалась сторожка. Охранник провел их в огромный, вытянутой формы двор, на одной стороне которого находились конторы для деловых операций, а на другой – здание фабрики с множеством окон. Оттуда доносился непрерывный лязг машин и долгие протяжные стоны парового двигателя, способные оглушить любого, кто жил поблизости. Напротив стены, протянувшейся вдоль улицы, в узком конце фабричного двора, стоял симпатичный каменный дом, почерневший от копоти. Тем не менее его окна и ступени крыльца были тщательно вычищены. Судя по всему, этот дом построили полвека назад. Каменная облицовка, высокие узкие окна, перила с двух сторон лестницы и широкие пролеты ступеней, ведущие к передней двери, – все говорило о почтенном возрасте.
Маргарет не могла понять, почему люди, обитавшие в таком хорошем доме и содержавшие его в идеальном порядке, не нашли себе жилье в сельской местности или в каком-нибудь пригороде. Зачем они решили проводить дни и ночи в постоянной суматохе фабрики? Ее уши, не привыкшие к такому громкому шуму, с трудом улавливали слова отца, пока они стояли на верхней площадке лестницы и ожидали, когда им откроют дверь. Чуть позже их провели по старомодной лестнице в гостиную, три окна которой располагались как раз над входом в дом. Из окон открывался унылый вид на широкий мощеный двор и ворота в глухой стене. В комнате никого не было. Казалось, никто не заходил сюда с тех пор, как гостиную обставили мебелью. Можно было подумать, что дом накрыло лавой и только через тысячу лет его обнаружили археологи.
Стены украшали золотисто-розовые обои. Светлый ковер с узором из разноцветных букетов был аккуратно накрыт в центре блестящим льняным половиком. Кружевные занавески на окнах сочетались с вязаными и ткаными покрывалами на каждом кресле и каждой софе. На шкафах и тумбочках стояли гипсовые фигурки, предохраняемые от пыли стеклянными колпаками. Посреди комнаты, прямо под люстрой, стоял круглый стол, на котором через равные интервалы по окружности были разложены книги в красивых переплетах. Они выглядели, как спицы колеса. Все поверхности отражали свет, и ни одна не поглощала его. Пестрая, усеянная блестками комната так неприятно поразила Маргарет, что она не сразу заметила особую чистоту, для поддержания которой, учитывая дымную атмосферу фабрики, требовалось немало усилий. Сколько же сил и времени было необходимо для сохранения этого эффекта льда и снега! Куда бы она ни смотрела, везде были видны свидетельства заботы и труда. Но они не создавали уюта, не способствовали мирным домашним занятиям, а лишь сохраняли статуэтки и украшения от пыли и копоти.
Отец и дочь осматривали комнату и тихо говорили друг с другом, пока не появилась миссис Торнтон. В их разговоре не было ничего секретного, но какое-то свойство комнаты заставляло людей переходить на шепот, словно они боялись пробудить непривычное эхо.
Миссис Торнтон вошла в гостиную, шелестя рукодельным черным шелком, который, очевидно, являлся ее любимым материалом. Ее темное платье и кружева резко контрастировали с белыми занавесками и вязаными покрывалами на креслах и кушетках, но не превосходили их красоты. Маргарет быстро объяснила, почему ее мать не сопровождала их в ответном визите. Но, стараясь не возбуждать тревоги отца, она немного запуталась в словах, так что у миссис Торнтон сложилось впечатление, будто миссис Хейл, не желая отягощать себя усилиями, поступила чисто по-женски, придумав недомогание и решив не тратить на этот визит свое время. Вспомнив о лошадях, нанятых для экипажа, и о Фанни, которую ее сын заставил поехать к Хейлам, миссис Торнтон слегка обиделась и не выказала Маргарет никакого сочувствия – а на самом деле никакого доверия – по поводу ее заявления о недуге матери.
– Как поживает мистер Торнтон? – спросил мистер Хейл. – Из его вчерашней записки я понял, что он нездоров.
– Мой сын редко болеет, а когда болеет, никогда не говорит об этом и не делает недуг оправданием для праздности. Вчера у него было много встреч, поэтому Джон не стал тратить время на чтение книг, хотя весьма сожалел об этом, поскольку, как я понимаю, он ценит часы, проведенные с вами.
– Могу сказать, что они столь же приятны и для меня, – ответил мистер Хейл. – При виде его радости и понимании всего того, что так прекрасно в классической литературе, я чувствую себя вновь молодым!
– Не сомневаюсь, что классика нравится людям, располагающим большим запасом свободного времени. Хотя, признаюсь, это расходится с моими принципами. Я не хотела, чтобы мой сын возобновлял процесс образования. Профессия и статус требуют от него всех сил и внимания. Классика полезна только для тех лентяев, которые слоняются без дела в сельской местности или в университетах и колледжах, а мужчины Милтона должны работать на благо нынешнего дня. По крайней мере таково мое мнение.
Последнее предложение она произнесла с «гордостью, которая пародирует смирение».
– Говорят, что, если ум слишком долго занят одной целью, он становится негибким и закостеневшим, – сказала Маргарет. – И человек теряет интерес к другим делам.
– Я не вполне понимаю, как ум может стать негибким и закостеневшим. И я не восторгаюсь теми суматошными людьми, которые сегодня имеют одни интересы, а завтра уже забывают о них. Наличие многих увлечений не соответствует жизни милтонского промышленника. Для него является важным только одно великое желание, только одна поставленная цель.
– И что это за цель? – спросил мистер Хейл.
На желтоватом лице миссис Торнтон появился румянец. Ее глаза заблестели от возбуждения.
– Каждый хозяин фабрики мечтает получить и сохранить достойное место среди промышленников этого края. Среди настоящих мужчин нашего города! Мой сын такое место заслужил. Поезжайте куда хотите – я говорю не только об Англии, но и о Европе, – и вам скажут, что имя Джона Торнтона из Милтона уважаемо среди деловых людей многих стран.
Миссис Торнтон презрительно усмехнулась.
– Конечно, оно неизвестно в модных кругах. Праздные джентльмены и леди не желают знать о милтонских промышленниках, пока те не попадают в парламент или не женятся на дочерях каких-нибудь лордов.
Мистер Хейл и его дочь, едва сдерживая смех, переглянулись друг с другом. Ведь они никогда не слышали этой великой фамилии, пока мистер Белл не сообщил им в письме, что некий мистер Торнтон, его добрый друг, встретит их в Милтоне. Мир молодого фабриканта и его гордой матери был совершенно неведом знати, посещавшей особняк на Харли-стрит, и сельским священникам, и сквайрам Хэмпшира. Несмотря на все усилия Маргарет, миссис Торнтон читала ее мысли, как книгу.
– Вы прежде никогда не слышали о моем замечательном сыне, не так ли, мисс Хейл? И вы считаете меня старой женщиной, помешанной на Милтоне и утверждающей, что наши вороны белее всех остальных.
– Нет, – с некоторым воодушевлением ответила Маргарет. – Это правда, что я ничего не слышала о мистере Торнтоне, пока не приехала в Милтон. Но с тех пор как наша семья обосновалась здесь, я слышала о нем достаточно, чтобы начать уважать его и восхищаться им. Поэтому я знаю, что ваши слова о мистере Торнтоне верны и справедливы.
– А кто вам рассказывал о моем сыне? – поинтересовалась миссис Торнтон, заметно смягчившись.
Она почувствовала укол ревности. Кто мог расхваливать ее Джона? Кто претендовал на такие близкие отношения с ним?
Маргарет медлила с ответом. Ей не нравился властный тон, которым был задан вопрос. Мистер Хейл, решив, что его дочери требуется помощь, сказал:
– Ну, наверное, сам мистер Торнтон. Не так ли, Маргарет? Из его рассказов о себе мы поняли, какой он человек.
Миссис Торнтон встала и уперлась руками в стол.
– Мой сын не любит говорить о своих делах. Могу ли я снова спросить вас, мисс Хейл, с чьих слов у вас сложилось мнение о нем? Вы же знаете, как матери жадно интересуются похвалой их детей.
– На самом деле мистер Торнтон мало рассказывал нам о себе, – ответила Маргарет. – Основные сведения мы получили от мистера Белла, и именно благодаря ему мы поняли, почему ваша семья может гордиться таким сыном.