Впереди и правда затрепетали неверные отсветы, в их свете из люка появилась вихрастая голова Ремуса:
— Командир? Домина Ева? Вы там как?
В наземной части храма тоже темно. Ремус, как и остальные бойцы жгут спички, периодически обжигаясь и сдавленно матерясь.
— Я сижу, жду. — Возбужденно описывает свои впечатления мальчишка. — Вниз пытаюсь заглядывать, но глаза щиплет от света. Это потому что перед чистым нагрешили, да? Он нас теперь убивать будет? А потом раз — и погасло. Темно. Полегчало сразу, будто дышать легче стало. А что там было командир?
— Ничего хорошего, — морщится Ева. — Какого-то бедолагу разобрали на части, но оставили жить и мучиться. Вот его муками храм и освещался. Хочешь — слазай, глянь. Мозг еще вроде не совсем рассыпался, можешь даже извилины посчитать.
Ремус даже отшатнулся:
— Не, домина Ева. Чего я, мозгов не видел?
— Слушай, а откуда ты взялся, такой опытный? — правда ведь странный парень. Очень уж легко воспринимает происходящее. Остальным вон до сих пор не по себе, что алтарь испортили. Как же — чистые, это все же люди, а тут, считай, самому богу в душу плюнули. А этому хоть бы хны. И Керу он ничуть не боится — это после всего-то, что она устроила! — И лет тебе сколько?
— Тринадцать, доминус Диего, — с готовностью откликнулся парень. Кажется, он даже рад был поболтать. — А взялся от мамы с папой, откуда ж еще!
— И почему ты разгуливаешь с этими железяками и суешься туда, где могут отстрелить что-нибудь нужное? Насколько мне известно, такие мелкие щенки должны сидеть дома и… что там положено делать детям? Изучать науки? Или ты как Диего — мстишь за замученных родителей? — Кера есть Кера. Как всегда, никакого такта.
— Да не, родители у меня давненько уж умерли. — Беспечно махнул рукой парень. — Я их и не помню. По Памплоне тогда тиф ходил. Вот, я один из семьи и остался, самый младший. И мать с отцом, и братья с сестрами — все на Асфоделевы луга отправились. Ну а меня в храме Геры приютили. Кормили, учили, и вообще хорошо было. Хорошие были тетеньки. Вот в этом самом храме я и обретался. Только его перестроили, а жриц и послушниц всех забрали. Сначала снасильничали и языки повырезали, чтобы больше не могли обращаться к своей богине, а потом увезли. А я тогда на завод пошел, помощником. А сейчас — кому я нужный?
— А тебя почему не забрали? — подозрительно спросила Кера. — Отрекся? Чистому присягнул?
— Да ну, что вы такое говорите, домина Ева! — возмутился парень. — Жрицы со мной хорошо обращались, были ласковы и пороли только раз в месяц, для профилактики. Меня в тот день послали на рынок, а когда я вернулся, их уже того, насиловали. Ну я и бросился защищать — только много ли защитишь. Мне и лет-то тогда было… Семь, наверное, или девять. Кто-то из жандармов, которые чистых охраняли, дал по башке прикладом, я и упал. Они, наверное, думали, что помер, а я выжил.
— Понятно, — хмыкнула Кера. — То есть я не ошиблась. Не будь Аластор[5] низвергнут, он бы порадовался, глядя на вас…
В этот момент с запада послышались выстрелы.
— Заканчиваем, наши, наконец, вошли в город. Поехали посмотрим, и поможем.
* * *
Керу терзало странное чувство. Увиденное под храмом было ужасно. Вызывало почти физическое отвращение, а еще чувство бессильной злобы. Она видела — душа уничтожает сама себя, разрушается медленно, но верно, теряя слой за слоем. Силы при этом высвобождаются огромные, и лишь малая часть идет на «освещение» храма. Все остальное уходило куда-то… Да понятно, куда оно уходило. К пришлому. Если учесть, сколько построено храмов чистому, это получается каждый день он получает гекатомбу. Больше было только там, где она встретилась с наглым смертным — но то один раз, а то каждый день. Наверное, даже Юпитеру никогда не доставалось так много силы за столь короткое время. Да, чужак делится своей силой со своими монахами. Иерархам досталось и вовсе много. Почти все, что было высвобождено после окончательного решения вопроса с язычниками. И тем не менее… Кера теперь не была уверена, что вернись вдруг старшие, они смогут, даже объединив усилия, уничтожить наглого пришельца.
На Диего, она видела, новости не произвели особого впечатления. Человек вообще проявил удивительное пренебрежение к сверхъестественным проявлениям. Для начала он вообще смог спуститься в подвал. Непонятно было, что это — толстокожесть или владение собой? А может, он понемногу учится сопротивляться силе чистого? Смертному, она видела, было тяжело, очень. Он едва смог побороть ужас, которым была напоена атмосфера подземелья. Божественное присутствие здесь чувствовалось очень четко. Самый краешек внимания чистого, но какое же оно было омерзительное! Сама богиня, она с трудом сохраняла невозмутимость. Чистый подавлял волю и желание сопротивляться. Думала, ей придется вести Диего за руку, однако к удивлению, парень лишь тряхнул головой, и будто отгородился от неприятного взгляда. И потом, когда она рассказала, что именно они смогли предотвратить… Будто ничего страшного не произошло. Впрочем, что взять со смертного — для них, как бы ни были они уверены в обратном, смерть — это конец, окончательный. Все они подсознательно считают, что значение имеет только то, что происходит здесь, в тварном мире — а потом их все равно не будет. Он даже не понял, какую услугу оказал тому куску мяса, что питал своими муками храмовый алтарь. Не увидел, что сохранившийся огрызок души никуда не исчез, а так и продолжает виться вокруг спасителя. К добру это или к худу, Кера не знала, а потому не стала об этом сообщать. Тем более смертный, вместо того, чтобы проникнуться важностью совершенного принялся вспоминать о каких-то совсем незначительных вещах. Ну вот что ей с восхищения какого-то смертного? Кера сама не заметила, как улыбка наползает на ее лицо. Нет, все же приятно. Как будто чуть-чуть утерла нос всем этим высокомерным стервам, и, прежде всего пенорожденной. Жаль будет, если узнав о ее истинной природе, тот мальчик испугается. Хотя, они ведь с Диего родственники? Может, и в этом похожи?
[1] Бог кошмарных снов, сын Гипноса. Люди называли его Фобетор — пугающий
[2] По одной из версий др. Греков существование мира закончится великим пожаром — Экпирозом.
[3] Гостеприимец — одно из прозвищ Аида
[4] Этим эпитетом иногда называли Афродиту. Кера играет словами, называя ее портовой шлюхой. Не будь Афродита в Тартаре — ни за что бы не осмелилась. Между тем оскорбление не так уж далеко от истины — по крайней мере, жрицы Афродиты отдавались за деньги.
[5] Мститель. Прозвище Зевса, как бога, карающего преступников.
Глава 4
Полыхнуло сразу, одновременно по всему городу. Звуки перестрелки доносились, казалось со всех сторон, и непонятно было, куда лучше сунуться, чтобы помочь.
— Командир, в двух кварталах от нас почта, — Максим махнул рукой, указывая направление. — Там, похоже, тоже стреляют, и это ближе всего.
Ну что ж, ближе, так ближе. Туда и отправимся. Парни дружно полезли в локомобиль, но я остановил:
— Подождите туда набиваться. Пусть машина едет потихоньку, а мы следом побежим. Соображаете, зачем?
Парни посмотрели с уважением, кивками подтвердив, что идея им понравилась. Только Ремус недоуменно посмотрел на меня, и тихонько признался:
— А я не понял.
— Да все просто, — на ходу объяснил я. — Тент от пуль не защищает, если что, а обзор ограничивает. Если мы туда дружно залезем, сами себе маневр ограничим. Тут недалеко, можно и пробежаться… Хотя знаешь, полезай-ка ты в кузов. Видел, как я из пулемета стрелял? Сообразишь, что делать?
Парнишка, расстроившийся было что его прогоняют, просиял и шустро влез в кузов. Нормально, справится, если что. Я подозвал одного из парней, Андреса, и велел ему тоже залазить в кузов — патроны подавать, в случае чего. Глупость на самом деле несусветная — бегун из меня теперь так себе, так что надо бы мне туда забираться, но вот не хотелось. Хотелось видеть общую обстановку, чтобы успеть среагировать в случае чего. А еще было неловко перед парнями — как это, я поеду, когда другие бегут. Не хотелось показывать слабость.
В первый момент, когда здание почтамта показалось в конце улицы, возникло ощущение, что отряд Драко уже подавил сопротивление. Так оно, в общем, и было, вот только приехали мы очень вовремя.
Возле входа в почтамт собралась небольшая, разношерстно одетая толпа повстанцев. То, что это не законопослушные граждане можно было определить только по наличию у каждого «жандармских» карабинов Спенсера. В остальном же повстанцы выглядели именно как толпа. И взгляды у всех были направлены на здание почты — господа революционеры так увлеклись зрелищем, что не заметили даже появления нашего локомобиля. Подойдя чуть ближе, я понял, что же столь сильно захватило внимание бунтовщиков. Первое, что бросалось в глаза, даже из-за спин собравшихся — потеки крови на мостовой. Натекло с престарелого почтмейстера, что лежал возле входа в почтамт. Старик до сих пор сжимал совершенно нелепый однозарядный пистолет Купера. Неудобный, маленького калибра, годный только собак пугать. Тем не менее, судя по тому, как было истерзано тело почтмейстера, оказанное сопротивление очень впечатлило повстанцев. Рядом с ним лежала девушка. Я не понял, мертвая, или просто без сознания, но юбки у нее уже не было. По бедрам стекала кровь. Однако собравшихся интересовало не это. С гоготом и улюлюканьем доблестные победители почтальонов подначивали своих удачливых товарищей, весело насиловавших побежденных письмоводительниц. Оглядев толпу, нашел взглядом Драко — командира этой группы. Мужчина, зажимая плечо, взирал на происходящее с одобрительной усмешкой и явно не собирался останавливать развлечение.
От злости свело скулы. Что они творят, мрази? Достаю револьвер и стреляю в воздух — только теперь появление новых лиц заметили.
— Замерли все! — рявкнул я.
— О, Диего, вы вовремя, — хмыкнул Драго. — Как раз успеете досмотреть представление. А то и присоединяйтесь — тебе, как командиру, вне очереди.
— Драго, объясни мне, какую задачу поставил перед тобой центурион?
— А что не так? — удивился мужчина. — Захватить почту. Как видишь, задача выполнена.
— Вижу. А где в этой задаче было про то, чтобы трахнуть почтальонов? Может, я чего пропустил?
— Не было ничего про это. Ну так, а чего с ними делать? Ты видишь, меня подстрелили. Пусть знают, как сопротивляться. Так будет со всеми этими трусами и лизоблюдами, которые радостно прогнулись под чистых и их марионеточное правительство! — Последнюю фразу он прокричал громко, в ответ нестройно, но поддерживающе загудела толпа.
— Все ясно. — Я подошел к продолжавшим держать письмоводительниц.
— Встать. И построиться.
— С чего бы? Мы не в армии, а ты не мой командир, — нагло ухмыльнулся один из насильников.
Я направил ему в лицо револьвер.
— Встать. И построиться. Построиться — значит встать в ряд, даже такому дегенерату должно быть понятно.
— Ты чего, в самом деле? — Драко подковылял поближе, заглянул мне в лицо.
— Ты низложен. Больше не командир. С тобой будет разбираться Северин. А с этими я разберусь сам.
Меня аж трясло от ненависти. Ярость, дикая и необузданная. Сам, помимо воли начал проваливаться в транс. Кажется, сейчас я мог сделать так, чтобы они умерли все, и даже сил немного потратить. Этот поскользнется на луже натекшей крови, тот выстрелит случайно, этот отшатнется прямо под подъезжающий грузовик… Нельзя. Я с усилием отказался от соблазнительной идеи. Нужно, чтобы все было прозрачно. И показательно.
— С чего бы я низложен? — удивился Драко и злобно улыбнулся: — Ты видать, переутомился, мальчик. Перевоевал. Давайте, парни, вяжите его, не бойтесь. Он не выстрелит.
Толпа качнулась в мою сторону. Идиоты. Они даже не видели, как разворачивается локомобиль. А я видел — в трансе я многое вижу.
— Ева!
Кера поняла меня правильно. Из тени кузова выметнулся яркий язык огня, по ушам ударил грохот. Люди, секунду назад полные азартного веселья пополам с праведным гневом вдруг разом растеряли кураж, половина повалилась на мостовую, остальные куда-то побежали.
— Всем встать! Вернулись все! Следующая очередь будет на два фута ниже!
Народ начал неохотно возвращаться. Не все, разумеется, некоторые наверняка ускользнули, но мне плевать. Нужна хоть какая-то массовость, а дальше слухи и так разойдутся.
— Вы, отродье. — Я снова повернулся к насильникам. Пересчитал. Хорошо, эти разбежаться не успели. — Построиться!
В этот раз ублюдки, наконец, выполнили указание.
— Слушайте все! — обернулся я к собравшимся. — И передайте другим. Мы боремся за жизнь. Свою и своих детей. Мы боремся против тех, кто закрывает фабрики и мануфактуры, против тех, кто лишает куска хлеба тысячи честных рабочих, против тех, кто отправляет их детей на паперть, а жен — в лупанарии. Мы боремся против озверелых чистых монахов, которые именем чистого бога обращают в пепел целые поселения. Против произвола жандармов и властей на местах. Мы хотим сами строить свою жизнь, не оглядываясь на распоряжения бесконечно далеких магистратов и сенаторов. Мы хотим лишь честного труда и достойной жизни. — Да уж, экспромты мне явно не удаются. Мог бы придумать что-нибудь более убедительное. Тем не менее, меня слушали внимательно, с тревогой в глазах. Некоторые кивали одобрительно. Заметил в инсулах напротив тени за шторами — значит, слушают не только свои. Это очень хорошо, просто отлично. Но надо продолжать. — Мы не воюем с мирным населением, вся вина которого в том, что им повезло чуть больше. Они терпят не меньше нас, многие так же лишаются заработка или получают жалкие семисы за свой труд. Они точно так же страдают от произвола чистых монахов и жандармов.
Я сглотнул. В горле с непривычки пересохло. Надо закругляться — если голос сорвется, весь эффект смажется.
— Мы — не бандиты! Не грабители и не убийцы! Таким среди нас не место!
Я стал говорить чуть тише:
— Эти шестеро — худшие вредители нашему делу, чем жандармы и чистые. — Нет. Не время здесь эти истины объяснять. Потом. — Поэтому! — я снова повысил голос. — За грабеж, насилие и неподчинение приказу, за утрату человеческого облика и предательство идей восстания эти шестеро приговариваются к смерти. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит. Будет приведен в исполнение немедленно.
Я поворачиваюсь к неровному строю провинившихся. Вижу в глазах непонимание. Только что было весело и смешно, только что было торжество победы. И что с того, что они победили немощного старика — уверен, этим идиотам казалось, что они побывали в настоящем бою. И вдруг их торжество так грубо прервали. Да. Они еще не верят, что я говорю серьезно. Дай им десять секунд — и попытаются сопротивляться.
Я поднимаю револьвер и делаю пять выстрелов. Вытаскиваю из кобуры второй, стреляю в последнего. И еще двоих — эти еще дергаются. Неудачно попал, нужно добить.
— Максим! — подчиненный явился передо мной с дивной расторопностью. Смотрит со страхом — неприятно, но терпимо. — Бумагу и чернила найдете на почте. Нужно шесть табличек с надписью «Насильник и убийца». Веревки найдете там же — чем-то же они тюки с корреспонденцией перевязывали. Повесьте тела за шею. На фонарях. С табличками. Ты понял?
Максим преданно кивает, и бросается исполнять поручения. Толпа начинает рассасываться, но рано…
— Стоять! — снова кричу я. — Я еще не закончил. За то, что потворствовали преступлению, вы лишаетесь членства в боевых отрядах. Оружие сдать — в локомобиль складывайте. Ролло, — я киваю одному из своих бойцов. — Проследи.
— Командир? Домина Ева? Вы там как?
В наземной части храма тоже темно. Ремус, как и остальные бойцы жгут спички, периодически обжигаясь и сдавленно матерясь.
— Я сижу, жду. — Возбужденно описывает свои впечатления мальчишка. — Вниз пытаюсь заглядывать, но глаза щиплет от света. Это потому что перед чистым нагрешили, да? Он нас теперь убивать будет? А потом раз — и погасло. Темно. Полегчало сразу, будто дышать легче стало. А что там было командир?
— Ничего хорошего, — морщится Ева. — Какого-то бедолагу разобрали на части, но оставили жить и мучиться. Вот его муками храм и освещался. Хочешь — слазай, глянь. Мозг еще вроде не совсем рассыпался, можешь даже извилины посчитать.
Ремус даже отшатнулся:
— Не, домина Ева. Чего я, мозгов не видел?
— Слушай, а откуда ты взялся, такой опытный? — правда ведь странный парень. Очень уж легко воспринимает происходящее. Остальным вон до сих пор не по себе, что алтарь испортили. Как же — чистые, это все же люди, а тут, считай, самому богу в душу плюнули. А этому хоть бы хны. И Керу он ничуть не боится — это после всего-то, что она устроила! — И лет тебе сколько?
— Тринадцать, доминус Диего, — с готовностью откликнулся парень. Кажется, он даже рад был поболтать. — А взялся от мамы с папой, откуда ж еще!
— И почему ты разгуливаешь с этими железяками и суешься туда, где могут отстрелить что-нибудь нужное? Насколько мне известно, такие мелкие щенки должны сидеть дома и… что там положено делать детям? Изучать науки? Или ты как Диего — мстишь за замученных родителей? — Кера есть Кера. Как всегда, никакого такта.
— Да не, родители у меня давненько уж умерли. — Беспечно махнул рукой парень. — Я их и не помню. По Памплоне тогда тиф ходил. Вот, я один из семьи и остался, самый младший. И мать с отцом, и братья с сестрами — все на Асфоделевы луга отправились. Ну а меня в храме Геры приютили. Кормили, учили, и вообще хорошо было. Хорошие были тетеньки. Вот в этом самом храме я и обретался. Только его перестроили, а жриц и послушниц всех забрали. Сначала снасильничали и языки повырезали, чтобы больше не могли обращаться к своей богине, а потом увезли. А я тогда на завод пошел, помощником. А сейчас — кому я нужный?
— А тебя почему не забрали? — подозрительно спросила Кера. — Отрекся? Чистому присягнул?
— Да ну, что вы такое говорите, домина Ева! — возмутился парень. — Жрицы со мной хорошо обращались, были ласковы и пороли только раз в месяц, для профилактики. Меня в тот день послали на рынок, а когда я вернулся, их уже того, насиловали. Ну я и бросился защищать — только много ли защитишь. Мне и лет-то тогда было… Семь, наверное, или девять. Кто-то из жандармов, которые чистых охраняли, дал по башке прикладом, я и упал. Они, наверное, думали, что помер, а я выжил.
— Понятно, — хмыкнула Кера. — То есть я не ошиблась. Не будь Аластор[5] низвергнут, он бы порадовался, глядя на вас…
В этот момент с запада послышались выстрелы.
— Заканчиваем, наши, наконец, вошли в город. Поехали посмотрим, и поможем.
* * *
Керу терзало странное чувство. Увиденное под храмом было ужасно. Вызывало почти физическое отвращение, а еще чувство бессильной злобы. Она видела — душа уничтожает сама себя, разрушается медленно, но верно, теряя слой за слоем. Силы при этом высвобождаются огромные, и лишь малая часть идет на «освещение» храма. Все остальное уходило куда-то… Да понятно, куда оно уходило. К пришлому. Если учесть, сколько построено храмов чистому, это получается каждый день он получает гекатомбу. Больше было только там, где она встретилась с наглым смертным — но то один раз, а то каждый день. Наверное, даже Юпитеру никогда не доставалось так много силы за столь короткое время. Да, чужак делится своей силой со своими монахами. Иерархам досталось и вовсе много. Почти все, что было высвобождено после окончательного решения вопроса с язычниками. И тем не менее… Кера теперь не была уверена, что вернись вдруг старшие, они смогут, даже объединив усилия, уничтожить наглого пришельца.
На Диего, она видела, новости не произвели особого впечатления. Человек вообще проявил удивительное пренебрежение к сверхъестественным проявлениям. Для начала он вообще смог спуститься в подвал. Непонятно было, что это — толстокожесть или владение собой? А может, он понемногу учится сопротивляться силе чистого? Смертному, она видела, было тяжело, очень. Он едва смог побороть ужас, которым была напоена атмосфера подземелья. Божественное присутствие здесь чувствовалось очень четко. Самый краешек внимания чистого, но какое же оно было омерзительное! Сама богиня, она с трудом сохраняла невозмутимость. Чистый подавлял волю и желание сопротивляться. Думала, ей придется вести Диего за руку, однако к удивлению, парень лишь тряхнул головой, и будто отгородился от неприятного взгляда. И потом, когда она рассказала, что именно они смогли предотвратить… Будто ничего страшного не произошло. Впрочем, что взять со смертного — для них, как бы ни были они уверены в обратном, смерть — это конец, окончательный. Все они подсознательно считают, что значение имеет только то, что происходит здесь, в тварном мире — а потом их все равно не будет. Он даже не понял, какую услугу оказал тому куску мяса, что питал своими муками храмовый алтарь. Не увидел, что сохранившийся огрызок души никуда не исчез, а так и продолжает виться вокруг спасителя. К добру это или к худу, Кера не знала, а потому не стала об этом сообщать. Тем более смертный, вместо того, чтобы проникнуться важностью совершенного принялся вспоминать о каких-то совсем незначительных вещах. Ну вот что ей с восхищения какого-то смертного? Кера сама не заметила, как улыбка наползает на ее лицо. Нет, все же приятно. Как будто чуть-чуть утерла нос всем этим высокомерным стервам, и, прежде всего пенорожденной. Жаль будет, если узнав о ее истинной природе, тот мальчик испугается. Хотя, они ведь с Диего родственники? Может, и в этом похожи?
[1] Бог кошмарных снов, сын Гипноса. Люди называли его Фобетор — пугающий
[2] По одной из версий др. Греков существование мира закончится великим пожаром — Экпирозом.
[3] Гостеприимец — одно из прозвищ Аида
[4] Этим эпитетом иногда называли Афродиту. Кера играет словами, называя ее портовой шлюхой. Не будь Афродита в Тартаре — ни за что бы не осмелилась. Между тем оскорбление не так уж далеко от истины — по крайней мере, жрицы Афродиты отдавались за деньги.
[5] Мститель. Прозвище Зевса, как бога, карающего преступников.
Глава 4
Полыхнуло сразу, одновременно по всему городу. Звуки перестрелки доносились, казалось со всех сторон, и непонятно было, куда лучше сунуться, чтобы помочь.
— Командир, в двух кварталах от нас почта, — Максим махнул рукой, указывая направление. — Там, похоже, тоже стреляют, и это ближе всего.
Ну что ж, ближе, так ближе. Туда и отправимся. Парни дружно полезли в локомобиль, но я остановил:
— Подождите туда набиваться. Пусть машина едет потихоньку, а мы следом побежим. Соображаете, зачем?
Парни посмотрели с уважением, кивками подтвердив, что идея им понравилась. Только Ремус недоуменно посмотрел на меня, и тихонько признался:
— А я не понял.
— Да все просто, — на ходу объяснил я. — Тент от пуль не защищает, если что, а обзор ограничивает. Если мы туда дружно залезем, сами себе маневр ограничим. Тут недалеко, можно и пробежаться… Хотя знаешь, полезай-ка ты в кузов. Видел, как я из пулемета стрелял? Сообразишь, что делать?
Парнишка, расстроившийся было что его прогоняют, просиял и шустро влез в кузов. Нормально, справится, если что. Я подозвал одного из парней, Андреса, и велел ему тоже залазить в кузов — патроны подавать, в случае чего. Глупость на самом деле несусветная — бегун из меня теперь так себе, так что надо бы мне туда забираться, но вот не хотелось. Хотелось видеть общую обстановку, чтобы успеть среагировать в случае чего. А еще было неловко перед парнями — как это, я поеду, когда другие бегут. Не хотелось показывать слабость.
В первый момент, когда здание почтамта показалось в конце улицы, возникло ощущение, что отряд Драко уже подавил сопротивление. Так оно, в общем, и было, вот только приехали мы очень вовремя.
Возле входа в почтамт собралась небольшая, разношерстно одетая толпа повстанцев. То, что это не законопослушные граждане можно было определить только по наличию у каждого «жандармских» карабинов Спенсера. В остальном же повстанцы выглядели именно как толпа. И взгляды у всех были направлены на здание почты — господа революционеры так увлеклись зрелищем, что не заметили даже появления нашего локомобиля. Подойдя чуть ближе, я понял, что же столь сильно захватило внимание бунтовщиков. Первое, что бросалось в глаза, даже из-за спин собравшихся — потеки крови на мостовой. Натекло с престарелого почтмейстера, что лежал возле входа в почтамт. Старик до сих пор сжимал совершенно нелепый однозарядный пистолет Купера. Неудобный, маленького калибра, годный только собак пугать. Тем не менее, судя по тому, как было истерзано тело почтмейстера, оказанное сопротивление очень впечатлило повстанцев. Рядом с ним лежала девушка. Я не понял, мертвая, или просто без сознания, но юбки у нее уже не было. По бедрам стекала кровь. Однако собравшихся интересовало не это. С гоготом и улюлюканьем доблестные победители почтальонов подначивали своих удачливых товарищей, весело насиловавших побежденных письмоводительниц. Оглядев толпу, нашел взглядом Драко — командира этой группы. Мужчина, зажимая плечо, взирал на происходящее с одобрительной усмешкой и явно не собирался останавливать развлечение.
От злости свело скулы. Что они творят, мрази? Достаю револьвер и стреляю в воздух — только теперь появление новых лиц заметили.
— Замерли все! — рявкнул я.
— О, Диего, вы вовремя, — хмыкнул Драго. — Как раз успеете досмотреть представление. А то и присоединяйтесь — тебе, как командиру, вне очереди.
— Драго, объясни мне, какую задачу поставил перед тобой центурион?
— А что не так? — удивился мужчина. — Захватить почту. Как видишь, задача выполнена.
— Вижу. А где в этой задаче было про то, чтобы трахнуть почтальонов? Может, я чего пропустил?
— Не было ничего про это. Ну так, а чего с ними делать? Ты видишь, меня подстрелили. Пусть знают, как сопротивляться. Так будет со всеми этими трусами и лизоблюдами, которые радостно прогнулись под чистых и их марионеточное правительство! — Последнюю фразу он прокричал громко, в ответ нестройно, но поддерживающе загудела толпа.
— Все ясно. — Я подошел к продолжавшим держать письмоводительниц.
— Встать. И построиться.
— С чего бы? Мы не в армии, а ты не мой командир, — нагло ухмыльнулся один из насильников.
Я направил ему в лицо револьвер.
— Встать. И построиться. Построиться — значит встать в ряд, даже такому дегенерату должно быть понятно.
— Ты чего, в самом деле? — Драко подковылял поближе, заглянул мне в лицо.
— Ты низложен. Больше не командир. С тобой будет разбираться Северин. А с этими я разберусь сам.
Меня аж трясло от ненависти. Ярость, дикая и необузданная. Сам, помимо воли начал проваливаться в транс. Кажется, сейчас я мог сделать так, чтобы они умерли все, и даже сил немного потратить. Этот поскользнется на луже натекшей крови, тот выстрелит случайно, этот отшатнется прямо под подъезжающий грузовик… Нельзя. Я с усилием отказался от соблазнительной идеи. Нужно, чтобы все было прозрачно. И показательно.
— С чего бы я низложен? — удивился Драко и злобно улыбнулся: — Ты видать, переутомился, мальчик. Перевоевал. Давайте, парни, вяжите его, не бойтесь. Он не выстрелит.
Толпа качнулась в мою сторону. Идиоты. Они даже не видели, как разворачивается локомобиль. А я видел — в трансе я многое вижу.
— Ева!
Кера поняла меня правильно. Из тени кузова выметнулся яркий язык огня, по ушам ударил грохот. Люди, секунду назад полные азартного веселья пополам с праведным гневом вдруг разом растеряли кураж, половина повалилась на мостовую, остальные куда-то побежали.
— Всем встать! Вернулись все! Следующая очередь будет на два фута ниже!
Народ начал неохотно возвращаться. Не все, разумеется, некоторые наверняка ускользнули, но мне плевать. Нужна хоть какая-то массовость, а дальше слухи и так разойдутся.
— Вы, отродье. — Я снова повернулся к насильникам. Пересчитал. Хорошо, эти разбежаться не успели. — Построиться!
В этот раз ублюдки, наконец, выполнили указание.
— Слушайте все! — обернулся я к собравшимся. — И передайте другим. Мы боремся за жизнь. Свою и своих детей. Мы боремся против тех, кто закрывает фабрики и мануфактуры, против тех, кто лишает куска хлеба тысячи честных рабочих, против тех, кто отправляет их детей на паперть, а жен — в лупанарии. Мы боремся против озверелых чистых монахов, которые именем чистого бога обращают в пепел целые поселения. Против произвола жандармов и властей на местах. Мы хотим сами строить свою жизнь, не оглядываясь на распоряжения бесконечно далеких магистратов и сенаторов. Мы хотим лишь честного труда и достойной жизни. — Да уж, экспромты мне явно не удаются. Мог бы придумать что-нибудь более убедительное. Тем не менее, меня слушали внимательно, с тревогой в глазах. Некоторые кивали одобрительно. Заметил в инсулах напротив тени за шторами — значит, слушают не только свои. Это очень хорошо, просто отлично. Но надо продолжать. — Мы не воюем с мирным населением, вся вина которого в том, что им повезло чуть больше. Они терпят не меньше нас, многие так же лишаются заработка или получают жалкие семисы за свой труд. Они точно так же страдают от произвола чистых монахов и жандармов.
Я сглотнул. В горле с непривычки пересохло. Надо закругляться — если голос сорвется, весь эффект смажется.
— Мы — не бандиты! Не грабители и не убийцы! Таким среди нас не место!
Я стал говорить чуть тише:
— Эти шестеро — худшие вредители нашему делу, чем жандармы и чистые. — Нет. Не время здесь эти истины объяснять. Потом. — Поэтому! — я снова повысил голос. — За грабеж, насилие и неподчинение приказу, за утрату человеческого облика и предательство идей восстания эти шестеро приговариваются к смерти. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит. Будет приведен в исполнение немедленно.
Я поворачиваюсь к неровному строю провинившихся. Вижу в глазах непонимание. Только что было весело и смешно, только что было торжество победы. И что с того, что они победили немощного старика — уверен, этим идиотам казалось, что они побывали в настоящем бою. И вдруг их торжество так грубо прервали. Да. Они еще не верят, что я говорю серьезно. Дай им десять секунд — и попытаются сопротивляться.
Я поднимаю револьвер и делаю пять выстрелов. Вытаскиваю из кобуры второй, стреляю в последнего. И еще двоих — эти еще дергаются. Неудачно попал, нужно добить.
— Максим! — подчиненный явился передо мной с дивной расторопностью. Смотрит со страхом — неприятно, но терпимо. — Бумагу и чернила найдете на почте. Нужно шесть табличек с надписью «Насильник и убийца». Веревки найдете там же — чем-то же они тюки с корреспонденцией перевязывали. Повесьте тела за шею. На фонарях. С табличками. Ты понял?
Максим преданно кивает, и бросается исполнять поручения. Толпа начинает рассасываться, но рано…
— Стоять! — снова кричу я. — Я еще не закончил. За то, что потворствовали преступлению, вы лишаетесь членства в боевых отрядах. Оружие сдать — в локомобиль складывайте. Ролло, — я киваю одному из своих бойцов. — Проследи.