Ученые зовут их гончими только потому, что понятия не имеют, как по-другому описать этих собирающих плоть уродов. Они жаждут плоти, но не для пропитания, как старые добрые честные звери. Ниты забирают части людей – кисти, ступни, сердца, лица – и приращивают на себя. Может, из-за голода. Или страха. Или что там еще может подвигнуть зверя на такое. Никто не даст ответа, потому что ниты, как и Скраты, приходят откуда-то извне, не из нашего мира.

Они приходят из темного и столь далекого места, что мало кто знает его название, и еще меньше людей знают, как их оттуда призвать. И один из таких – вверху моего списка.

Здесь был Враки. Бьюсь об заклад, за ним сюда пришли имперцы. Что, в свою очередь, привлекло и революционеров. А потом они все передрались за честь помереть от лап сраного урода, который распростерся передо мной.

Эти твари – родная стихия Враки. Империум это не одобрял, но Враки всегда славился умением призывать нитов. Они, должно быть, его прикрывали. Но чем он тогда занимался?

Ответ я нашла у разрушенной стены.

Слабо заметная подпалина и почерневшие символы, когда-то ярко сиявшие. Знаки привязки, сообразила я, работа чарографа, знающего, как укрепить портал. Здесь был Рикку Стук. Он и открыл портал. Знаки удержали его открытым, но куда он вел? И кто сквозь него прошел?

Ответ вполз в мысли, словно насекомое на холодных, суетливых ножках. Я вспомнила Старкову Блажь, кричащего мертвеца, его слова.

Исчезнувшие дети.

Враки увел их через портал, куда-то далеко. От осознания у меня заныли шрамы, глаза воспалились.

Мы слишком, блядь, долго провозились. Я слишком много времени потратила на Лиетт, на Кэврика, на ее сраные касания и его сраное нытье. Они ускользнули. Они забрали детей. Они забрали у меня все и…

В голове что-то зашептало. Что-то мягко согрело бедро. Какофония тихонько распалялся, призывая меня дышать глубже. Я послушно втянула студеный воздух, пропитанный кровью. Я отпустила эту мысль и взялась за рукоять револьвера.

Он вспыхнул, отгоняя холодные мысли, расчищая место для рассуждений.

Порталы – это магия, но у магии есть предел. Они не могли утащить столько людей далеко. Нит до сих пор не рассеялся, труп не утащило обратно в ту дыру, из которой его выдернули. Мы не так уж и отстаем. Враки все еще в пути.

И я знала, как выяснить, куда лежит его путь.

Я отпустила Какофонию, шепнула пар слов благодарности. Он заботился обо мне, когда никто другой не хотел. Мы заключили сделку, он и я. Какофония по-прежнему ее чтил.

Я пошла вниз по холму, прочь от мертвецов. Я была готова рассказать Лиетт и Кэврику о том, что нашла, показать им доказательства того, что мы не должны тратить здесь время. И оказалась не готова увидеть, что они стоят бок о бок и смотрят, как на поле горит дюжина костров.

Не знаю, почему не окликнула их. Или почему зашагала чуть медленнее и тише. Может, не хотела прервать момент, который столько для них значил. Или у меня до сих пор не затихла боль после той фразы Лиетт.

– Спасибо, – донесся сквозь темноту голос Кэврика. – За огонь. – Он потер затылок. – Глупо все-таки. Она права. Это всего лишь тела.

Лиетт не ответила. Не проронила ни слова, глядя вместе с ним на догорающих мертвецов. Следом долетел вздох Кэврика – такой тяжелый, что можно было сломаться под его весом.

– Я просто хотел, чтобы они обрели покой. Но, наверное, я опоздал. – Он потряс головой. – Бессмысленная смерть. Бессмысленная трата времени. Она права. Она была права в…

– Не была, – отрезала Лиетт коротко и холодно, как ножом. – И ты тоже. – Она показала на мертвецов ладонью. – Она увидела пустые трупы. Ты – людей, которых подвел.

– А что увидела ты? – спросил Кэврик.

Лиетт мгновение помедлила.

– Жилы. Кожу. Триста двадцать пар мышц. Двести шесть костей. Бесчисленное множество нервов, крови и всего остального, что составляет человека, живого или мертвого.

– Ты рассуждаешь так, словно они машины.

– Они и есть, – отозвалась Лиетт. – И плохо, что ты не понимаешь, на что способна машина. Никто из нас не знает, чем эти люди занимались при жизни, чье существование скрашивали, что помогали починить. Они просто… делали. Теперь мы сделали это. И помогли кое-что починить.

– Хм, – удивился Кэврик. – Не ожидал, что ты из тех, кто такое понимает.

– Я понимаю вещи, которые нуждаются в починке. Я понимаю сломанные вещи. – Лиетт закрыла глаза. – Я понимаю ее.

От этих слов у меня внутри скрутился холод. Сокровенная, приглушенная боль; сокровеннее шрамов.

Может, дело не в том, что Лиетт не понимает слов. Может, она понимает их слишком хорошо. Может, она видит, что какие бы легенды обо мне ни ходили, с какими бы угрозами и руганью меня ни поминали, какой бы вес ни имело мое имя – это всего лишь слова.

Слова, что лишь прячут меня. Еще одну сломанную вещь.

И, может, именно поэтому я ничего не сказала, глядя, как горят огни, как дым поднимается к небу, как чернеют тела.





21

Шрам





Не пойми меня неправильно, я – душа чуткая. И не в том смысле, в котором говорят, когда хотят впечатлить очередную милашку. Я вполне способна, как и любой другой, понять важность скорби.

Но еб же вашу мать через колено, у нас тут вообще-то строгий график.

Резонно, правда? Вот и я так подумала, излагая свои доводы Кэврику о том, почему нам нужно двигать дальше. Тот спорил, разумеется, ссылаясь на многочисленные причины – уважение к мертвым, размышления над увиденными ужасами и так далее, – которые я могла бы посчитать убедительными в иных обстоятельствах.

Но, впрочем, оружие было только у меня, так что…

Я сосредоточила все внимание на мече и тихонько его чистила под рев двигателей Вепря, которые несли эту железную махину по полям к нашей далекой цели. Конгениальность, свернувшись рядом, изредка издавала негромкий стрекот. Лиетт поблизости перелистывала найденное революционное техническое руководство, время от времени хмыкая над его содержанием. Вот и все наше общение – если можно его так назвать – с тех пор, как мы загрузились обратно в Вепря.

Неплохо.

Доброе вышло утро.

Но все изменилось, как только в моей голове зазвучал голос.

«Остановите экипаж и заглушите двигатели, будьте так любезны».

– Что это? – хрипло спросил Кэврик, испуганно озираясь.

Ответить я пока не могла. Мысли эти принадлежали не мне – и не ему, – и я не совсем понимала, откуда они исходили.

«Не хотелось бы все-таки вас убивать».

Но неплохая идея уже созревала.

– Кто это? – прошептал Кэврик. – Что происходит?

– Цыц. – Я убрала Джеффа в ножны, поднявшись на ноги, и огляделась. – Это просто телепатия.

– Просто?! – чуть не заорал младший сержант.

– Сохраняй спокойствие, – предостерегла его Лиетт. – Ее сила ограничена, если не думать слишком громко.

– Что это вообще означает?!

«А-а, отлично, я имею дело с тем, кто разбирается в искусствах, – голос в моей голове был исключительно лиричным, подчеркнуто витиеватым. – С кем имею честь?..»

– Это… – Кэврик, наконец уловив суть, силился поймать нужный тон для беседы с неизвестным у себя в голове. – Это Кэврик Гордый, младший сержант Славной…

– Джентльмен всегда представляется первым, – бесцеремонно перебила его я. – Или мы имеем дело отнюдь не с офицером Империума?

«А-а, куда же подевались мои манеры. – Смех отдался в голове эхом – беспечный, наигранный, подтверждающий, что общаюсь я с мудаком. – Вам выпала честь беседовать с имперским судьей, Картрином йан-Акальпосом.

– Что в такой глуши делает судья?

«Мой кавалерийский отряд был выслан по просьбе Ее Имперского Величества, Императрицы Атуры Четырнадцатой, в связи со стычкой с отбросами-нолями. Нижайше прошу прощения, что ожидаю от вас худшего, однако революционная механическая гнусность, что бежит с поля боя, вызывает у меня некоторое беспокойство».

– Мы ничего не делали! – возмутился Кэврик в пустоту. – Мы просто увидели! Мы… мы… – Он поморщился и глянул на меня. – А как мне э-э… Нужно как бы представить, и он все увидит или что?

– Да нет же, кретин! – рявкнула я.

«О, браво, мэм. Однако стоило сказать ему чуть ранее. Я уже увидел произошедшее в его сознании. Ну и ну, что за ужас. – Судья хмыкнул у меня под черепушкой. – Как бы нам разрешить ситуацию культурно? Вы, быть может, остановитесь и позволите нам цивилизованным образом выяснить, что вы знаете?»

– У нас плотный график, – отозвалась я, – так что если вы не против съебать из наших мыслей прямо сейчас и…

«Что вы, не стоит грубости. Совсем не хотелось бы бросать на вас моих птиц».

– Кавалерия, говоришь? – переспросила я. – Да ни одна птица на свете эту штуку не обгонит. – Я постучала костяшками пальцев по металлической стене Вепря. – И ты это прекрасно знаешь. Зачем иначе призывать нас остановиться, когда можно догнать, я права? – Я выглянула в окно-щелку. – А, Картрин?

«О, разумно. У меня и в самом деле есть свои секреты. Просто не хочу тратить их там, где все можно решить цивилизованной беседой. Что ж, будьте любезны дать нам ответ. Сдадитесь мирно?»

Какой бы впечатляющей ни казалась способность читать мысли, ее не причисляют к высоким искусствам. Если от души окунуться в комок тревог, страхов и ненависти, которые составляют разум человека, можно потом несколько дней прорыдать в ведерко. Поэтому по-настоящему она полезна лишь в одном – передавать и считывать поверхностные мысли, которые мгновенно и невольно всплывают у человека.

Как та, например, что всплыла у меня, когда я мгновенно и невольно представила Картрина (ну, или каким он мне увиделся) хватающим полный до краев ночной горшок, подносящим его к губам и…

«Ах ты дрянь, – донесся до меня гневный отголосок его мыслей. – И с какой же мразью я беседую?»

– Ни с какой, – ответила я. – Я просто путница.

«В самом деле? А твой друг думает иначе. Загляну-ка к нему мысли, увижу…»

Последовала долгая пауза.