Мертвецы.

Все, что я делаю, так или иначе приводит к мертвецам.

Двадцать? Тридцать? Ночью сложно сосчитать. Но если посильнее сощуриться, можно разглядеть несколько важных деталей. Тут изящный красный мундир, украшенный эмблемой с пламенем и кубком. Там плотный синий мундир с приколотой на отворот парой маленьких скрещенных сабель поверх шестерни. Черные рубцы в земле, следы магии. Свежие гильзы и разбросанные штык-ружья.

Имперцы.

Революционеры.

И херова туча птиц-падальщиков.

По всей видимости, они считали, что этот клочок земли почему-то стоит смертей. И с упоением принялись за дело, судя по количеству тел. Однако битва давно завершилась. Дым рассеялся. К трупам слетелись мелкие стервятники – и тут же убрались, когда за лакомыми кусками размашистыми неторопливыми шагами явились пустошники.

Когда впервые наблюдаешь такое зрелище, блюешь и дня три не смыкаешь глаз. Во второй раз – орешь и рыдаешь. В третий и дальше – лишь роняешь пару слов.

– Ох, бля.

Вроде того.

Поле после битвы представляется обычно величественным. Тела, которые беспорядочно разбросало мощными взрывами. Одинокую фигуру на холме, чьи холодные руки по-прежнему сжимают стяг, за который он сражался и в свой последний миг смог вонзить в землю. Хочется найти во всем этом хоть какой-то смысл.

Но так бывает лишь в операх.

А здесь я увидела просто-напросто несчастных ублюдков. Один умер, стискивая штук-ружье так, словно оно могло его защитить. Другой оставил кровавый след, пытаясь уползти. Третий, прямо передо мной, скончался с удивлением на лице – как будто так и не понял, зачем нужно было убивать.

Драма будет в опере. Здесь трупы просто падали куда попало. Без причины. Без смысла. Разменные монеты, которые когда-то были людьми, бездумно оброненные и забытые.

– Блядь!

Крик эхом разнесся по полю. Птицы помельче бросились врассыпную. Пустошники даже не вздрогнули. Я оглянулась, увидела привалившегося к двери Кэврика. Его глаза блестели в лунном свете, полные ужаса.

– Кажется, я велела тебе ждать.

Кэврик не слушал. Искренне верю, что в тот момент он утратил способность слышать. Он шагнул наружу на онемевших ногах и, пропустив ступеньку, шлепнулся на землю. Поднялся, прошел мимо меня, уставился на все это кровавое побоище.

– Бля… – прошептал он снова. – Блядь.

– Да, очень драматичное зрелище. – Я настороженно огляделась. – Давай потише, лады?

Не то чтобы я ждала тут засаду – да и птицы определенно не собирались отрываться от трапезы, – но, когда не знаешь, кто может греть уши, полезно помалкивать.

– Я просто… что за… как… – У Кэврика отвисла челюсть. Он попытался подобрать точное слово, чтобы описать весь шок, и нашел то, которое никогда не подводит. – Блядь…

– Типа того.

Не то чтобы я хотела показаться бесчувственной, однако… ну, ты помнишь, что было в Старковой Блажи. Это еще не самое чудовищное, что я сотворила только в тот день.

Кэврик, однако, пялился на мертвецов так, словно они вот-вот очнутся и расскажут ему, что стряслось, – с широко распахнутыми глазами, вновь отвисшей челюстью и пустыми, беспомощными руками.

– Любопытно, – произнесла Лиетт, шагнув наружу из Вепря, и поправила очки. – Места боевых действий остались далеко позади. За что они сражались?

– Ни за что! – рявкнул Кэврик. – Здесь ничего нет. Ничего на многие мили. Ни фортов, ни позиций, ни… ничего. Здесь не за что сражаться. – Он содрогнулся, нетвердо стоя на ногах. – Зачем они?..

– Понятия не имею. – Я зачесала волосы назад. – Мы близко к Йентали, так что это, вероятно, столкнулись два разведбатальона. Искали груз, а нашли друг друга, – пожала плечами я. – Или, например, просто друг другу не понравились. Кто знает?

Кэврик уставился на меня, потрясенный, словно мои слова были хуже направленного ему в лицо револьвера.

– Как ты можешь? – чуть ли не взвизгнул он.

– Только не говори, что впервые увидел мертвеца.

– Не говорю. Просто… еще никогда не видел ничего подобного. – Он окинул поле взглядом, сглотнул. – Не так.

Младший сержант командовал солдатами. Он должен был видеть подобное. Но, с другой стороны, Революция раздает чины, глядя не на опыт, а на верность Генералу.

Страшная, наверное, штука – взглянуть на то, за что ты сражаешься, за что убиваешь, без помощи блистающих опер, маршей и шпалер. Страшная штука – взглянуть и увидеть лишь кровь и тела.

Я помню свой первый раз.

Тогда я думала, что хуже уже не будет.

Но глядеть на Кэврика и знать, что однажды он тоже начнет видеть вместо людей лишь кровь и кости… было хуже.


По крайней мере, пока он не ломанулся обратно к Вепрю. Я потянулась к револьверу – если решит сбежать, я готова выстрелить. Правда, я была не готова увидеть, как он возвращается с канистрой в руках.

– Что это? – спросила я.

– Масло.

– Для колес Вепря? – поинтересовалась Лиетт.

– Для них, – ответил Кэврик.

Он отогнал пару птиц, возмущенно заоравших, и принялся лить густую жидкость на мертвеца, которым те лакомились. Через миг меня осенило. Еще через миг вспыхнула ярость.

– Ну уж нет, блядь, – прорычала я. – Мы должны добраться до Йентали к рассвету. На показуху нет времени.

– Это не показуха. – Кэврик перешел к следующему телу. – Это люди.

– Это трупы, – выплюнула я. – И если не хочешь к ним присоединиться, ты…

У меня была масса вариантов, как закончить эту угрозу. В конце концов, в Шраме я часто ими пользовалась. Но если тот, кому они адресованы, не слушает, эффект теряется. Кэврик просто-напросто переходил от тела к телу и поливал маслом и имперцев, и революционеров, – и не обращал никакого внимания на очень злую женщину, которая очень спешила и держала очень большой, мать его, револьвер.

– Пойдем, – пробормотала я. – Управлять будешь ты.

Лиетт бросила на меня недоуменный взгляд, словно я только что не отдала команду, а предложила ей разгадать загадку. Я зарычала и дернула в сторону Вепря подбородком.

– Я знаю, что ты уже сообразила, как эта дрянь работает. Наверное, еще в первую минуту. – Я оглянулась на Кэврика. – Если этот хочет остаться – пусть. У нас есть дело.

Лиетт хотела было что-то сказать, но лишь вздохнула. Вытащила из футляра лист, выдернула из волос перо и что-то нацарапала. Спустя мгновение на бумаге разгорелся маленький огонек, и Лиетт, следуя примеру Кэврика, наклонилась к ближайшему мертвецу.

– Что за херню ты творишь?! – чуть не заорала я.

Какофония в моей ладони похолодел, явно недовольный таким проявлением сентиментальности.

– Помогаю, – отозвалась Лиетт.

– Ох, да еб же вашу мать, это просто те-ла.

– Это люди. – Она оглянулась на меня через плечо. – Как и мы.

– У нас нет сраного времени! – Я схватила ее за руку. Выдавила слова сквозь сжатые зубы: – Ты что, блядь, не понимаешь? С каждой минутой они все дальше. Если затянем, они…

– …проживут на несколько мгновений дольше, – перебила Лиетт холодным, в отличие от огня в ее руках, тоном. – Ты же все равно их убьешь, верно?

Язвительные нотки в ее голосе заставили меня стиснуть зубы до скрежета.

– Они должны умереть.

– Разве? – тихо переспросила она. – Или это ты должна их убить?

Лиетт – не мастер слова. Она не смотрит оперы, говорит, что они бессмысленны и управляют мнением масс. Она не читает поэзию, ведь куда интереснее взяться за увесистый научный труд или пособие. Ее умения связаны с механизмами, чернилами, символами, не с языком.

Я понятия не имела, почему ее слова ударили меня под дых.

Я отпустила ее руку. Затянула палантин вокруг лица. И пошла прочь. Позади расцветали огни; Лиетт принялась за дело. Я шагала сквозь ночь и холод, пока грязь под ногами не сменилась камнями, а деревья не уступили место раскрошенным колоннам и разбитым стенам.

Такие руины время от времени можно встретить в далеких уголках. Мы не первые в Шраме, и лишь редкие Вольнотворцы задавались вопросом, кто же обитал тут до нас. Я вот, к примеру, искала отнюдь не исторического просвещения; просто темное место, чтобы спрятаться, пока не перестану слышать голос Лиетт, пока мои шрамы не перестанут ныть. Я даже не задумалась ни о развалившейся крыше, под которую ступила, ни о вздымающихся кругом заброшенных колоннах.

Пока не увидела мертвецов.

Они не были похожи на обычных. Из-за убитого пулей, клинком, чарами я не застыла бы как вкопанная. Но тела павших имперцев и революционеров выглядели странным образом… умиротворенно. Ни следов битвы, ни луж из крови. Люди как будто всего лишь устали и замерли.

Я подкралась к тому, что лежал лицом вниз, закинув руку за голову, словно прилег подремать. Наклонившись, перевернула его на спину в надежде увидеть причину смерти на лице.

Вот только лица у него не оказалось.

Вместо носа, глаз, рта и ушей – отшлифованная, совершенно пустая кожа. Я уронила мертвеца и шарахнулась в сторону, машинально хватаясь за оружие. Но, оглядевшись, я поняла, что он такой не один.

Гладкие обрубки вместо конечностей, ровная кожа вместо глаз, аккуратные дыры, через которые вытащили органы. Как будто кто-то собирал куски солдат, чтобы добавить их к своему телу.

Которое я обнаружила в центре этой жуткой картины.

Еще один труп, но уже не совсем человеческий. На первый взгляд его можно назвать очень крупной лысой собакой, и если на твоей стороне хоть капля удачи, больше глядеть на нее тебе не придется. Существо, чахлое, сморщенное, лежало на боку, раскинув четыре лапы. Задние – звериные, но передние заканчивались парой человеческих кистей. Одно ухо было длинным, острым, как у гончей, второе – округлым, человеческим. А морда…

Я уставилась на нее. Вернее, на перепуганное лицо того самого солдата, обокраденного чудовищем.

Есть лишь два способа повстречать гончую-нита. Как я – когда она истекла кровью из сотни ран и сдохла, – и как эти несчастные ублюдки.