— Вон, — указывает рукой.
Теперь вижу, на одном из островков нетронутого снега кто-то пальцем вывел стрелку, указывающую направление.
— Ловушка или свои? — спрашиваю. “Свои”, тоже мне. Когда это Проклятые стали “моими”?
— Либо то, либо другое, — отзывается Райан, похоже, уже настолько выдохся, что ему все равно.
— Логично, — хмыкаю и решительно поворачиваю туда, куда указывает стрелка.
Либо местные так заманивают к себе любопытных чужаков, либо кто-то сердобольный (а, кроме Брэдли Попса, вариантов у меня нет) позаботился, чтобы мы нашли Коэна и остальных.
Поднимаю с земли камень, целюсь и кидаю. Он падает в сугроб, испортив аккуратно выведенную стрелку. Если ловушка — кому-то придется выйти и нарисовать свой “указатель” заново.
Кесседи одобрительно кивает. Наивный, будто мне требуется его одобрение.
15.
Если в поселке и обретаются местные банды, то они не заморачиваются отловом путников. Стрелку нарисовал догадливый Попс, и она выводит нас к остальным. Еще за несколько дворов чувствуется запах дыма. Значит, Коэн счел это место достаточно безопасным, чтобы развести костер.
Проклятые находятся в одном из бараков, расположенных в стороне от основной дороги. Дверь строения снята с петель, и вместо нее в проходе виднеется голова Курта, крупного неразговорчивого парня, чьи необычно пухлые щеки запомнились мне еще по слайдам.
Райан поднимает свободную руку в приветствии (второй поддерживает Мышонка). По обычно равнодушному лицу здоровяка Курта проскальзывает улыбка, но тут же снова исчезает. Он качает головой и поджимает губы — предупреждает, что теплой встречи не будет.
— Будут проблемы, что задержались? — спрашиваю.
Кесседи отмахивается:
— Не больше, чем обычно. А вот у тебя будут, — это он Мышу, которого только теперь ставит на ноги. Мальчишка пошатывается и снова почти падает, но Райан ловит его за воротник и держит до тех пор, пока тот не восстанавливает равновесие. — Фред до сих пор зол на тебя из-за Сида, теперь за то, что тормозишь группу. Продолжать, или выводы сделаешь сам?
— Сам, — бурчит Мышонок, опуская взгляд.
— Отлично, — серьезно кивает Райан. — Так что выгляди здоровее всех здоровых.
— Угу, — вздыхает мальчишка, наступает на больную ногу, охает и начинает валиться на бок.
— Понятно, — Кесседи разворачивает его, как куклу, прижимает к своему боку и кладет ладонь на плечо. — Идешь рядом, весь вес на меня, и делаешь вид, что все в порядке.
— Я… я постараюсь…
— Сделаешь, — отрезает Райан и делает первый шаг. Мышонок пытается приноровиться идти, так, как ему сказано. Когда Кесседи убеждается, что со стороны все выглядит более-менее прилично, то оборачивается ко мне и протягивает свободную левую руку за рюкзаком. — Давай.
— Он и так тяжелый, — качаю головой, имея в виду раненого мальчишку. — Я донесу.
— Давай, — повторяет Райан с нажимом. Ясно, нетяжелый, потому что здоров и просто идет рядом. А раз так, с чего бы Кесседи отдавать мне свою поклажу.
Больше не спорю и отдаю рюкзак.
— Умник, иди вперед,— кивает бывший сосед.
Засовываю руки в широкие теплые карманы штанов. Мне, что, больше всех надо? Пусть поступает, как знает.
Прохожу вперед, поднимаюсь по кривым ступеням. Курт сторонится, и я вхожу внутрь.
За порогом большое пространство, служащее раньше холлом. Проклятые не стали разбредаться по пустым холодным комнатам и расположились здесь. Посередине помещения прямо на полу разведен костер, а члены банды устроились по периметру: кто-то сидит и жует что-то из припасов, кто-то уже спит.
Ближе всех к дверям, полулежа на одеяле, сидит Фил. Ловлю его злой взгляд. Поразительное неравнодушие к моей персоне.
Коэн у костра. Он как раз пьет из фляжки, когда видит вошедших. Его обезображенное шрамом лицо становится еще более безобразным. Глаза полны гнева. Фляжка замирает у губ. На кого из нас направлен гнев, ясно без слов. Меня главарь вообще будто не замечает.
Воспользовавшись ситуацией, молча прохожу мимо вглубь помещения и бросаю вещи у стены, подальше от всех. Хватит с меня соседей.
Коэн в это время медленно закручивает фляжку, не спуская с виновника задержки гневного взгляда. Психологический момент, куда же без него. Главарь хочет напугать мальчишку еще до того, как откроет рот или ударит.
Кесседи отпускает Мыша и тоже отходит, вид у него абсолютно незаинтересованный. Мышонок остается стоять перед Коэном, усиленно делая вид, что ему не тяжело держаться в вертикальном положении на обеих ногах. Здоровая нога подрагивает в колене, значит, старается перенести вес тела на нее.
— Мышь, — голос главаря переполнен ядом. — Я ведь тебя предупреждал?
Мышонок нервно сглатывает и кивает.
Коэн поднимается со своего места, плавно, потягиваясь, словно кот, не спеша приближается… и бьет мальчишку наотмашь по лицу. Мышонок падает на пол, будто марионетка без веревок.
Бросаю взгляд на Райана. Его лицо ничего не выражает. Он даже не оборачивается, спокойно расстилает одеяло на свободном месте и устраивает рюкзак. Если бы мне не довелось видеть его заботу о мальчике, ни за что бы не возникло сомнений, что ему наплевать.
— Вставай, — приказывает Коэн.
Мышонок поднимается, медленно, сцепив зубы. Снова ожидаю, что главарь ударит ногой лежачего, но он ждет, пока “подданный” поднимется и встанет перед ним во весь рост. Только после этого бьет снова, сильнее, чем в прошлый раз. На стену летят капли крови, а сам Коэн потирает костяшки пальцев, окрасившиеся в красный цвет.
Это еще хуже, чем нападение Боба на заводе. Там люди старались сделать вид, что ничего не замечают и поскорее убраться со сцены. Здесь же все замерли, наблюдая за действиями своего вожака с равнодушием (Курт), одобрением (Фил), любопытством (Кир и Рид) или страхом (Попс).
Публичное унижение — важный этап дрессировки.
Сажусь на одеяло, сгибаю ноги, подтягиваю колени к подбородку и отворачиваюсь. На стене пляшет причудливая тень от костра, извивается, растет и снова тает.
Никто не вступится за младшего члена банды, даже если и считает, что Коэн не прав. Своя шкура — самое ценное, что есть здесь у каждого.
Делаю усилие и расслабляю пальцы, сами собой сжавшиеся в кулак. В банде свои правила, и не мне их менять. Я такая же крыса, как и другие.
На этот раз мальчик не встает, сжимается в комок, спрятав лицо в коленях, и тихо скулит. При учете, что Коэн не бьет лежачего, это правильно.
— Считай это последним предупреждением, — говорит Коэн и сплевывает на пол. Надеюсь, что на пол, а не на Мышонка. Не смотрю.
После этого главарь спокойно возвращается к костру. “Император” выплеснул свой гнев.
Поднимаю глаза. Мышонок еще на полу, но никто больше не обращает внимания на скорчившегося в углу мальчишку.
Чувствую на себе взгляд. Кесседи. Он едва заметно качает головой и отворачивается. Что это? Предупреждение сидеть и не рыпаться? Обойдусь без советов. Мне хватает мозгов не нарываться на гнев Коэна.
Достаю из рюкзака кусок вяленого мяса и начинаю медленно жевать. Аппетита нет совсем, но нужно чем-нибудь себя занять.
Мимо проходит Фил, чтобы налить в стакан кипятка из только что закипевшего на костре котелка.
— Вставай, размазня, — бросает он, проходя мимо Мышонка, поддевая его носком ботинка.
Мясо застревает в горле, едва не давлюсь. Вот же идиот! Сейчас самое правильное — вести себя тихо и не привлекать внимание главаря к мальчишке снова. Но то ли Фил правда такой тупой, каким кажется, то ли пары капель крови ему мало.
— Ты еще там?! — вскидывается Коэн. Сжимаю зубы. — Быстро встань и приведи себя в порядок.
Если Мышь не встанет… Но он встает. Держась руками за стену. Нижняя часть лица сплошь залита кровью, взгляд затравленный. Больная нога подворачивается, и мальчик чуть не падает, но в последний момент успевает привалиться к стене плечом. Потом делает глубокий вздох и выпрямляется.
— Чего встал? — усмехается Коэн. — Посмотри на себя. Умойся!
И Мышонок принимает единственное верное решение — двигается к двери. Там можно и оттереть кровь снегом и переждать, пока главарь сменит гнев на милость. Вопрос в том, насколько сильно ему досталось от Коэна. Если потеряет сознание и вовремя не вернется в относительное тепло…
Продолжаю жевать совершенно безвкусное мясо и высчитываю минуты. Если встану слишком быстро и пойду на улицу, будет заметно и подозрительно.
Проходит около получаса, когда, наконец, считаю себя вне опасности и собираюсь выйти под предлогом, что пора справить нужду. Но меня опережают. Кесседи легко и бесшумно поднимается со своего места и направляется к выходу, по дороге “случайно” наступая на Фила, лежащего недалеко от дверей.
Поспешно отворачиваюсь, пряча улыбку.
Пожалуй, можно ложиться спать. Мой альтруизм на сегодня уже останется не востребован.
***
— Я это не надену! — девочка надувает губы, рассматривая себя в зеркале. — Я хочу то синее платье!
Мать, стоящая рядом и только что помогавшая застегнуть “молнию”, устало закатывает глаза:
— Милая, это выпускной в шестом классе, а не в высшей школе. Купим тебе синее в следующем году.
— Меня девочки засмеют, это прошлый век! — девочка крутится перед зеркалом, рассматривая купленное матерью платье, поджимает губы от досады. — Зачем ты купила его без меня?
— Я хотела сделать тебе сюрприз. И оно тебе очень идет.
— Никогда! Никогда не решай за меня! — кричит девочка.
— Ах так! — чаша терпения матери, наконец, переполнена, она разворачивается и идет к двери. — С этой минуты меня вообще не интересует, в чем ты пойдешь на выпускной, и пойдешь ли.
— Очень надо! — кричит девочка в ответ и только теперь понимает, что снять это дурацкое платье без посторонней помощи не сумеет. — Маааам! Мааам!
Но мать обиделась и ушла. Девочка плюхается на кровать в бессильной ярости и думает, что ее жизнь не удалась, родители ее не понимают, а платье некрасивое. Теперь Шон на нее даже не посмотрит…
На следующий выпускной девочке купили синее платье, как и обещала мама, но надеть его девочка не успела — она умерла.
Просыпаюсь оттого, что кто-то трогает меня за плечо.
Вздрагиваю и пытаюсь проморгаться. Ощущение, что поспать удалось минут десять.
Курт.
Теперь вижу, на одном из островков нетронутого снега кто-то пальцем вывел стрелку, указывающую направление.
— Ловушка или свои? — спрашиваю. “Свои”, тоже мне. Когда это Проклятые стали “моими”?
— Либо то, либо другое, — отзывается Райан, похоже, уже настолько выдохся, что ему все равно.
— Логично, — хмыкаю и решительно поворачиваю туда, куда указывает стрелка.
Либо местные так заманивают к себе любопытных чужаков, либо кто-то сердобольный (а, кроме Брэдли Попса, вариантов у меня нет) позаботился, чтобы мы нашли Коэна и остальных.
Поднимаю с земли камень, целюсь и кидаю. Он падает в сугроб, испортив аккуратно выведенную стрелку. Если ловушка — кому-то придется выйти и нарисовать свой “указатель” заново.
Кесседи одобрительно кивает. Наивный, будто мне требуется его одобрение.
15.
Если в поселке и обретаются местные банды, то они не заморачиваются отловом путников. Стрелку нарисовал догадливый Попс, и она выводит нас к остальным. Еще за несколько дворов чувствуется запах дыма. Значит, Коэн счел это место достаточно безопасным, чтобы развести костер.
Проклятые находятся в одном из бараков, расположенных в стороне от основной дороги. Дверь строения снята с петель, и вместо нее в проходе виднеется голова Курта, крупного неразговорчивого парня, чьи необычно пухлые щеки запомнились мне еще по слайдам.
Райан поднимает свободную руку в приветствии (второй поддерживает Мышонка). По обычно равнодушному лицу здоровяка Курта проскальзывает улыбка, но тут же снова исчезает. Он качает головой и поджимает губы — предупреждает, что теплой встречи не будет.
— Будут проблемы, что задержались? — спрашиваю.
Кесседи отмахивается:
— Не больше, чем обычно. А вот у тебя будут, — это он Мышу, которого только теперь ставит на ноги. Мальчишка пошатывается и снова почти падает, но Райан ловит его за воротник и держит до тех пор, пока тот не восстанавливает равновесие. — Фред до сих пор зол на тебя из-за Сида, теперь за то, что тормозишь группу. Продолжать, или выводы сделаешь сам?
— Сам, — бурчит Мышонок, опуская взгляд.
— Отлично, — серьезно кивает Райан. — Так что выгляди здоровее всех здоровых.
— Угу, — вздыхает мальчишка, наступает на больную ногу, охает и начинает валиться на бок.
— Понятно, — Кесседи разворачивает его, как куклу, прижимает к своему боку и кладет ладонь на плечо. — Идешь рядом, весь вес на меня, и делаешь вид, что все в порядке.
— Я… я постараюсь…
— Сделаешь, — отрезает Райан и делает первый шаг. Мышонок пытается приноровиться идти, так, как ему сказано. Когда Кесседи убеждается, что со стороны все выглядит более-менее прилично, то оборачивается ко мне и протягивает свободную левую руку за рюкзаком. — Давай.
— Он и так тяжелый, — качаю головой, имея в виду раненого мальчишку. — Я донесу.
— Давай, — повторяет Райан с нажимом. Ясно, нетяжелый, потому что здоров и просто идет рядом. А раз так, с чего бы Кесседи отдавать мне свою поклажу.
Больше не спорю и отдаю рюкзак.
— Умник, иди вперед,— кивает бывший сосед.
Засовываю руки в широкие теплые карманы штанов. Мне, что, больше всех надо? Пусть поступает, как знает.
Прохожу вперед, поднимаюсь по кривым ступеням. Курт сторонится, и я вхожу внутрь.
За порогом большое пространство, служащее раньше холлом. Проклятые не стали разбредаться по пустым холодным комнатам и расположились здесь. Посередине помещения прямо на полу разведен костер, а члены банды устроились по периметру: кто-то сидит и жует что-то из припасов, кто-то уже спит.
Ближе всех к дверям, полулежа на одеяле, сидит Фил. Ловлю его злой взгляд. Поразительное неравнодушие к моей персоне.
Коэн у костра. Он как раз пьет из фляжки, когда видит вошедших. Его обезображенное шрамом лицо становится еще более безобразным. Глаза полны гнева. Фляжка замирает у губ. На кого из нас направлен гнев, ясно без слов. Меня главарь вообще будто не замечает.
Воспользовавшись ситуацией, молча прохожу мимо вглубь помещения и бросаю вещи у стены, подальше от всех. Хватит с меня соседей.
Коэн в это время медленно закручивает фляжку, не спуская с виновника задержки гневного взгляда. Психологический момент, куда же без него. Главарь хочет напугать мальчишку еще до того, как откроет рот или ударит.
Кесседи отпускает Мыша и тоже отходит, вид у него абсолютно незаинтересованный. Мышонок остается стоять перед Коэном, усиленно делая вид, что ему не тяжело держаться в вертикальном положении на обеих ногах. Здоровая нога подрагивает в колене, значит, старается перенести вес тела на нее.
— Мышь, — голос главаря переполнен ядом. — Я ведь тебя предупреждал?
Мышонок нервно сглатывает и кивает.
Коэн поднимается со своего места, плавно, потягиваясь, словно кот, не спеша приближается… и бьет мальчишку наотмашь по лицу. Мышонок падает на пол, будто марионетка без веревок.
Бросаю взгляд на Райана. Его лицо ничего не выражает. Он даже не оборачивается, спокойно расстилает одеяло на свободном месте и устраивает рюкзак. Если бы мне не довелось видеть его заботу о мальчике, ни за что бы не возникло сомнений, что ему наплевать.
— Вставай, — приказывает Коэн.
Мышонок поднимается, медленно, сцепив зубы. Снова ожидаю, что главарь ударит ногой лежачего, но он ждет, пока “подданный” поднимется и встанет перед ним во весь рост. Только после этого бьет снова, сильнее, чем в прошлый раз. На стену летят капли крови, а сам Коэн потирает костяшки пальцев, окрасившиеся в красный цвет.
Это еще хуже, чем нападение Боба на заводе. Там люди старались сделать вид, что ничего не замечают и поскорее убраться со сцены. Здесь же все замерли, наблюдая за действиями своего вожака с равнодушием (Курт), одобрением (Фил), любопытством (Кир и Рид) или страхом (Попс).
Публичное унижение — важный этап дрессировки.
Сажусь на одеяло, сгибаю ноги, подтягиваю колени к подбородку и отворачиваюсь. На стене пляшет причудливая тень от костра, извивается, растет и снова тает.
Никто не вступится за младшего члена банды, даже если и считает, что Коэн не прав. Своя шкура — самое ценное, что есть здесь у каждого.
Делаю усилие и расслабляю пальцы, сами собой сжавшиеся в кулак. В банде свои правила, и не мне их менять. Я такая же крыса, как и другие.
На этот раз мальчик не встает, сжимается в комок, спрятав лицо в коленях, и тихо скулит. При учете, что Коэн не бьет лежачего, это правильно.
— Считай это последним предупреждением, — говорит Коэн и сплевывает на пол. Надеюсь, что на пол, а не на Мышонка. Не смотрю.
После этого главарь спокойно возвращается к костру. “Император” выплеснул свой гнев.
Поднимаю глаза. Мышонок еще на полу, но никто больше не обращает внимания на скорчившегося в углу мальчишку.
Чувствую на себе взгляд. Кесседи. Он едва заметно качает головой и отворачивается. Что это? Предупреждение сидеть и не рыпаться? Обойдусь без советов. Мне хватает мозгов не нарываться на гнев Коэна.
Достаю из рюкзака кусок вяленого мяса и начинаю медленно жевать. Аппетита нет совсем, но нужно чем-нибудь себя занять.
Мимо проходит Фил, чтобы налить в стакан кипятка из только что закипевшего на костре котелка.
— Вставай, размазня, — бросает он, проходя мимо Мышонка, поддевая его носком ботинка.
Мясо застревает в горле, едва не давлюсь. Вот же идиот! Сейчас самое правильное — вести себя тихо и не привлекать внимание главаря к мальчишке снова. Но то ли Фил правда такой тупой, каким кажется, то ли пары капель крови ему мало.
— Ты еще там?! — вскидывается Коэн. Сжимаю зубы. — Быстро встань и приведи себя в порядок.
Если Мышь не встанет… Но он встает. Держась руками за стену. Нижняя часть лица сплошь залита кровью, взгляд затравленный. Больная нога подворачивается, и мальчик чуть не падает, но в последний момент успевает привалиться к стене плечом. Потом делает глубокий вздох и выпрямляется.
— Чего встал? — усмехается Коэн. — Посмотри на себя. Умойся!
И Мышонок принимает единственное верное решение — двигается к двери. Там можно и оттереть кровь снегом и переждать, пока главарь сменит гнев на милость. Вопрос в том, насколько сильно ему досталось от Коэна. Если потеряет сознание и вовремя не вернется в относительное тепло…
Продолжаю жевать совершенно безвкусное мясо и высчитываю минуты. Если встану слишком быстро и пойду на улицу, будет заметно и подозрительно.
Проходит около получаса, когда, наконец, считаю себя вне опасности и собираюсь выйти под предлогом, что пора справить нужду. Но меня опережают. Кесседи легко и бесшумно поднимается со своего места и направляется к выходу, по дороге “случайно” наступая на Фила, лежащего недалеко от дверей.
Поспешно отворачиваюсь, пряча улыбку.
Пожалуй, можно ложиться спать. Мой альтруизм на сегодня уже останется не востребован.
***
— Я это не надену! — девочка надувает губы, рассматривая себя в зеркале. — Я хочу то синее платье!
Мать, стоящая рядом и только что помогавшая застегнуть “молнию”, устало закатывает глаза:
— Милая, это выпускной в шестом классе, а не в высшей школе. Купим тебе синее в следующем году.
— Меня девочки засмеют, это прошлый век! — девочка крутится перед зеркалом, рассматривая купленное матерью платье, поджимает губы от досады. — Зачем ты купила его без меня?
— Я хотела сделать тебе сюрприз. И оно тебе очень идет.
— Никогда! Никогда не решай за меня! — кричит девочка.
— Ах так! — чаша терпения матери, наконец, переполнена, она разворачивается и идет к двери. — С этой минуты меня вообще не интересует, в чем ты пойдешь на выпускной, и пойдешь ли.
— Очень надо! — кричит девочка в ответ и только теперь понимает, что снять это дурацкое платье без посторонней помощи не сумеет. — Маааам! Мааам!
Но мать обиделась и ушла. Девочка плюхается на кровать в бессильной ярости и думает, что ее жизнь не удалась, родители ее не понимают, а платье некрасивое. Теперь Шон на нее даже не посмотрит…
На следующий выпускной девочке купили синее платье, как и обещала мама, но надеть его девочка не успела — она умерла.
Просыпаюсь оттого, что кто-то трогает меня за плечо.
Вздрагиваю и пытаюсь проморгаться. Ощущение, что поспать удалось минут десять.
Курт.