— Вот тут его нашли. — Я кивнул вниз, на прибой. Сегодня здесь тоже было довольно тихо, но я заметил, что звук достигает нас с небольшой задержкой. — Впрочем, ты, наверное, и так знаешь.

— Да, знаю, — послышалось у меня за спиной. — Вы давно догадались?

— О чем догадался?

Я обернулся. Джулиан побледнел. Может, просто свет так падал, но эта почти мертвенная бледность навела меня на мысли о Треворе. Хотя я вообще довольно часто вспоминаю Тревора.

— Ни о чем, — бесстрастно ответил он, продевая веревку в прикрепленный к обвязке ограничитель, и еще раз прошелся по пунктам: — Вы готовы, карабин защелкнут, длины у веревки хватает, узел у вас хороший.

Я кивнул.

Упершись ногой в скалу, я ухватился за первый зацеп, напружинился и уперся в скалу второй ногой.

Первые десять метров прошли неплохо. Двигался я легко — сброшенные килограммы и восстановленные мышцы давали о себе знать. И настрой тоже был хороший. За последний год я несколько раз срывался с трасс, где крючья были вбиты далеко друг от дружки, и когда, пролетев восемь-десять метров, я повисал в воздухе, то чувствовал не облегчение, а лишь легкое разочарование оттого, что не смог пройти трассу, не повиснув. Однако здесь крючьев имелось достаточно, а значит, в случае падения лететь недолго. Я цеплял оттяжки на крючья, пропускал сквозь них веревку и спустя некоторое время засомневался, что мне вообще хватит оттяжек.

Я услышал крик чайки, и одновременно тонкий известняковый зубец, за который я держался, треснул и сломался. Я сорвался вниз. Падение длилось всего миг, так что я совсем недолго пробыл в состоянии, которое ошибочно называют невесомостью. Веревка натянулась, и обвязка с силой вдавилась в ноги и поясницу. Короткое, резкое падение. Я посмотрел вниз, на Джулиана. Из пристегнутого к обвязке ограничителя тянулась веревка.

— Простите! — крикнул он. — Вы очень быстро слетели, я не успел помягче сделать.

— Все хорошо! — прокричал я в ответ, а так как от меня до скалы было далеко, я ухватился за веревку и полез наверх.

Хотя карабкался я всего три метра, да и Джулиан служил мне противовесом, альпинистская веревка была такая гладкая и тонкая, что до крючка, откуда свисала веревка, я добрался порядком усталый. Я посмотрел себе на руки, на содранную на ладонях кожу.

Немного отдохнув, я полез дальше. На «ключе», самом сложном месте маршрута, мне понадобилась оттяжка, но в остальном все шло гладко, двигался я не раздумывая, а ноги и руки самостоятельно решали подсунутые им скалой уравнения с одним и двумя неизвестными. И когда через пятнадцать метров я добрался до вершины и закрепил веревку, меня накрыла тихая, но пронзительная радость. Да, один раз пришлось повиснуть, и тем не менее это было настоящее волшебство. Я обернулся и посмотрел на окружающий пейзаж. По словам Гиоргоса, в ясную погоду с Калимноса видно турецкий берег, однако сегодня я видел лишь море, себя самого и трассу. И веревку, тянувшуюся вниз, к человеку, которого я спас и который готовился спасти меня.

— Готово! — крикнул я. — Спускай!

В ленивом, спертом вечернем воздухе я принялся спускаться вниз. Свет потихоньку тускнел, а значит, после того как Джулиан пройдет трассу, нам надо будет возвращаться, иначе придется ковылять по каменистой тропинке в темноте. Я успел подумать, что Джулиан, наверное, и пытаться не станет, как вдруг на желтой веревке мелькнула темная отметка, хотя спустился я всего на несколько метров.

Середина веревки.

— Веревка короткая! — закричал я.

Ветра не было, но, возможно, из-за прибоя или орущих чаек Джулиан меня не услышал. А может, просто отвлекся. По крайней мере, веревку он отпускать не прекратил.

— Джулиан!

Теперь он отпускал веревку еще быстрее.

Я посмотрел вниз, на море, на тропинку, где, словно танцующая под дудочку кобра, приплясывала веревка. И сейчас я отчетливо разглядел, что узла на конце веревки нет.

— Джулиан! — повторил я.

Я уже спустился настолько, что видел его неподвижное, будто помертвевшее лицо.

Он решил убить меня. Через несколько секунд конец веревки проскочит через ограничитель, и я упаду.

— Франц!

Эластичная веревка натянулась, обвязка надавила мне на спину. Падение прекратилось — болтаясь из стороны в сторону, я завис в воздухе. От Джулиана меня отделяли всего метра два-три, однако скала нависала над морем, а веревка сверху была закреплена на крюке, и получалось, что висел я не над тропинкой. Если конец веревки проскочит сквозь ограничитель, лететь мне придется еще метров пятьдесят-шестьдесят, прямо на утесы, где, точно шампанское из разбитой бутылки, пенились волны.

— Ой, кажется, веревка у меня не на восемьдесят метров, а короче, — проговорил Джулиан, — сожалею, но человеку свойственно ошибаться.

Но лицо его раскаяния не выражало.

Возможно, по нему самому веревка плакала, вот только не та, которую он держал, а от той веревки оставалось всего сантиметров двадцать. Он придерживал ее рукой — благодаря ограничителю и углу натяжения, тяжести в таком положении не ощущаешь, но, с другой стороны, вечно держать он тоже не сможет. И когда он разожмет пальцы, я полечу вниз, однако со стороны это будет выглядеть не как убийство, а как обычный среди скалолазов несчастный случай, в котором виновата чересчур короткая веревка.

Я кивнул:

— Ты прав, Франц…

Он промолчал.

— …человеку свойственно ошибаться.

Мы смотрели друг на друга. Упершись ногами в землю, он в то же время тянул на себя веревку, я же висел перед ним прямо над обрывом.

— Парадокс… — наконец проговорил он, — это же греческое слово? Фердинанд боится темноты, поэтому просит, чтобы папа рассказал ему перед сном сказку. И при этом требует, чтобы это была страшная сказка. Не парадокс ли?

— Возможно, — согласился я, — а может, и нет.

— Как бы то ни было, смеркается, поэтому пришло время вам, Никос, рассказать вот такую страшную сказку. И тогда, наверное, бояться мы станем меньше.


— А ты не хочешь сначала дать мне спуститься?

Он чуть разжал руку, и конец веревки еще на несколько сантиметров приблизился к ограничителю.

— По-моему, — начал он, — все зависит от того, какую сказку вы расскажете.

Я сглотнул. И посмотрел вниз. Упасть с высоты шестьдесят метров — это быстро. А именно три с половиной секунды. И тем не менее за это время успеваешь довольно много всего обдумать. К сожалению, развитая тобой скорость составляет в это время сто двадцать три с половиной километра в час. Может, я упаду в воду еще живым и утону? Или я разобьюсь о камни и умру мгновенно? Второй исход я наблюдал собственными глазами. Самым поразительным были тишина и обыденность, даже в те секунды, когда он уже упал на камни, до того как пространство наполнилось криками и суетой. Похолодало, но, несмотря на это, по спине у меня стекал горячий, будто расплавленный воск, пот. Я не собирался разоблачать поддельного Джулиана таким вот образом, однако моя жизнь в буквальном смысле была у него в руках. С другой стороны, в этом наблюдалась определенная логика. Да, в какой-то мере так будет проще. Ультиматум прозвучит отчетливее.

— Ладно, — сказал я, — готов?

— Готов.

— Жил-был… — я глубоко вздохнул, — жил-был человек по имени Франц, из-за ревности убивший своего брата-близнеца Джулиана, чтобы заполучить прекрасную Хелену. Он привез брата на пляж, выстрелил ему в голову и выкинул тело в море. Но, поняв, что Хелена любит Джулиана, а не его самого, Франц подстроил все так, чтобы со стороны казалось, будто в море выбросили тело не Джулиана, а его самого. Потом он приковал себя наручниками к стене в погребе. Когда его обнаружили, Франц выдал себя за Джулиана и сказал, что просидел там все время, пока Джулиан считался пропавшим. Ему все поверили, все решили, будто он и есть Джулиан, Франц заполучил Хелену, и начали они жить-поживать и добра наживать. Доволен?

Он покачал головой. Но веревку из рук не выпускал.

— Рассказчик из вас, Никос, никудышный.

— Это верно.

— У вас, например, нет доказательств.

— С чего ты так решил?

— Будь у вас доказательства — вы бы не приехали сюда в одиночку. И меня уже давно бы арестовали. К тому же я тут случайно узнал, что из полиции вы ушли. Вы теперь целыми днями просиживаете в Национальной библиотеке — книги читаете. Разве нет?

— Нет, — покачал я головой, — я сижу в Библиотеке Геннадия.

— Так зачем вы приехали? Старик явился разобраться в деле, которое не дает ему покоя, потому что он не уверен, что отыскал истину?

— Покоя я не нахожу, это верно, — сказал я, — но не это дело тому виной. И не за доказательствами я явился — они у меня и так есть.

— Вы лжете.

Костяшки пальцев, сжимающих веревку, побелели.

— Нет, — сказал я, — ДНК найденного в море тела совпало с ДНК Франца, полученной во время допроса, поэтому мы решили, что ответ окончательный. Однако существует и другое объяснение. Биологический материал у однояйцевых близнецов одинаковый, поэтому и ДНК может совпадать. Так что найденное тело вполне могло оказаться Джулианом, а не Францем.

— И что с того? Доказательств того, что это не Франц, у вас нет.

— Твоя правда. Доказательства у меня появились, только когда мне прислали отпечатки пальцев. Ты, Франц, оставил их на стакане, из которого пил в полицейском участке в Потии. Я сравнил их с теми, которые у меня в Афинах.

— В Афинах?

— Точнее говоря, в коробочке, а коробочка стоит на полке над моей кроватью. В коробочке же лежит камень, который ты отдал мне в больнице. Да, парадокс — слово греческое, парадокс тут вот в чем: хотя ДНК близнецов одинаковы, отпечатки пальцев отличаются.

— Не может быть. Мы с ним сравнивали отпечатки пальцев. Они одинаковые.

— Почти одинаковые.

— Да с какой стати, ведь у нас даже ДНК одна и та же?!

— Отпечатки пальцев не на сто процентов определяются генетикой, они формируются микрофлорой, когда плод находится в матке. Близнецы там расположены друг против друга. Пуповины у них разной длины, значит кровоснабжение тоже разное, питательные вещества поступают в организмы близнецов в разном объеме, а от этого зависит, насколько быстро растут пальцы. Отпечатки пальцев у плода формируются с тринадцатой по девятнадцатую неделю внутриутробного развития, и за это время пальцы близнецов успевают развиться по-разному. Отличия эти незначительны, но при тщательном рассмотрении видны. И знаешь что? Отпечатки пальцев на камне, который ты отдал мне в больнице, выдавая себя за Джулиана, и те, что ты, будучи Францем, оставил на стакане в полицейском участке, идентичны. Короче говоря, эти отпечатки принадлежат…

— Одному и тому же человеку.

— Да, Франц.

Возможно, виной всему сумерки, а может, узнавая нечто новое, мы начинаем видеть все иначе — как бы то ни было, но мне казалось, будто я вижу, как из человека передо мной постепенно проступает Франц. Он словно отбросил маску и сбросил обличье, которое носил все эти годы.

— И знаете это лишь вы один? — тихо спросил он.

— Да.

Над морем одиноко и тоскливо закричала чайка. Я не лукавил — я в одиночку восстанавливал ход этого преступления и распределение ролей, и моими инструментами были лишь отпечатки пальцев и превосходное воображение, хотя логикой я похвастаться и не могу.

Он убил Джулиана в ту ночь, когда повез его в больницу, скорее всего, во время ссоры, не в силах совладать с приступом ревности. Я предположил, что Джулиан, желая заставить Франца без борьбы отказаться от Хелены, и впрямь наплел ему, будто позвонил ей, признался в том, что он брат-близнец Франца и что он ее обманул. Но Хелена якобы сказала, что нужен ей он, Джулиан, и никто больше. Джулиан соврал. До нашего с ней разговора Хелена и не подозревала, что встречается сразу с двумя близнецами. Тем не менее Джулиан не сомневался, что она предпочтет его, потому что в делах сердечных он сильно опережал своего мрачного брата Франца. Я предположил, что Франц, обезумевший от ревности, вытащил «люгер» и застрелил Джулиана. Потом, ошалев и не думая о последствиях, он написал Хелене сообщение, что убил Джулиана, у которого, как он думал, завязался роман с Хеленой. Впрочем, вскоре к Францу вернулось самообладание, и он понял, что если правильно разыграет карты, то еще сможет вернуть Хелену. Он отыскал место, где можно подъехать поближе к морю, снял с покойника одежду и бросил тело в воду. После этого Франц вернулся в Массури, оставил в комнате одежду Джулиана, его телефон и прочие вещи, а на следующее утро сообщил о его исчезновении, сказав, что Джулиан еще до рассвета ушел купаться. Хотя версия о том, что Джулиан утонул, была вполне правдоподобной, Франц понимал, что если мы прознаем об их ссоре, то наверняка захотим познакомиться с ним поближе, поэтому стер сообщение, которое отправил Хелене. Он также стер из памяти телефона информацию об исходящих звонках Виктории — а ведь она видела, как он той ночью возвращался домой один. Вероятно, он придумал какое-нибудь объяснение и хотел преподнести его Виктории, а заодно попросить не рассказывать ничего полиции, чтобы не усложнять дело. Но, встретившись в полицейском участке в Потии со мной, Франц понял, что мы свяжемся с сотовым оператором и докопаемся до сообщений и сведений о звонках. Затем, выяснив, что я разговаривал с Хеленой, он приехал к скалолазному маршруту на утес Одиссей. Увидев там меня с Викторией, Франц почувствовал, как сети вокруг него стягиваются.

И пришел в отчаяние.

На руках у него оставался лишь один козырь: тело Джулиана пока еще не нашли. А ДНК у них с Джулианом одинаковая, так что если труп и обнаружат, то решат, будто это Франц. Единственное решение — сделать так, чтобы Франц Шмид исчез, перестал существовать. И тогда он инсценировал самоубийство. Позвонил мне с пляжа и рассказал обо всем так, чтобы не оставалось сомнений. Он намекнул, что Джулиан, возможно, не умер, а заключен «в любовную тюрьму». Франц специально придумал такую загадку, над которой требовалось поломать голову: ему нужно было время, чтобы добраться до Палеохоры, однако того, что мне понадобится несколько дней, он не ожидал. После разговора со мной Франц оставил в машине одежду и мобильник, босиком дошел до берега и выбросил в море «люгер», чтобы мы, найдя пистолет, окончательно поверили в версию о самоубийстве. По кромке воды Франц добрался до утесов, а оттуда направился в Палеохору. Весь путь занял у него чуть больше часа. Ночью, да еще и в шторм, было маловероятно, что он встретит кого-то, по крайней мере, его уж наверняка никто не запомнит.

— Ты взял с собой плед, но в Палеохору шел одетый и уж точно обутый, — сказал я, — куда ты дел одежду и обувь?

Франц снова ослабил хватку, и обмотанный желтой лентой конец веревки пополз к его руке.