— Вот дерьмище.

Я проследил за ее взглядом. Наверх по тропинке поднималась одинокая фигура.

— Это Франц, — сказала она, поднялась и помахала ему.

Я прищурился.

— Вы уверены?

— Вы же видите эту его шапку с радужным флагом.

Я снова прищурился. Радужный флаг. Права геев. И никакая не растаманская.

— Я думал, он натурал, — сказал я.

— А вы в курсе, что можно защищать чьи-то еще права, не только свои собственные?

— То есть Франц Шмид — такой вот защитник?

— Не знаю, — пожала она плечами, — но он точно за «Санкт-Паули» и Бундеслигу.

— Простите?

— Это про футбол. Его бабушка с дедушкой были родом из моего города, Гамбурга, у нас два футбольных клуба, и они соперничают. Первый — Гамбургская спортивная ассоциация — ребята добрые, правильные и богатые. Мы с Джулианом болеем за них. А второй — это злобные левые панки «Санкт-Паули». Их символ — пиратский череп с костями, они защищают права сексуальных меньшинств и поддерживают все, что раздражает порядочных жителей Гамбурга. Франц, похоже, болеет за них.

Человек на тропинке остановился и смотрел в нашу сторону. Я встал и выпрямился, словно показывая, что не прячусь. Франц по-прежнему стоял — похоже, разглядывал нас. Очевидно, понял, что машет ему Виктория, и теперь раздумывает, кто же это такой рядом с ней. А возможно, он узнал меня по костюму. Он же, скорее всего, ждал, когда я объявлюсь, ведь рано или поздно мы докопались бы до сообщения, в котором он открытым текстом признается в убийстве Джулиана. У него было достаточно времени, чтобы придумать оправдание. Я ожидал, что он примется утверждать, будто написал это сообщение, чтобы пробудить в Хелене любопытство, а потом признаться ей, что слегка преувеличил — на самом-то деле он всего лишь запустил брату в голову бильярдным шаром. Но сейчас, увидев нас с Викторией, он, возможно, понял, что этого будет недостаточно.

Фигура снова пришла в движение. Она двинулась обратно, вниз.

— Наверное, решил, что ветер чересчур сильный, — сказала Виктория.

— Не иначе, — поддакнул я.

Я видел, как он сел во взятую напрокат машину, как из-под колес взметнулись фонтанчики пыли и как машина рванула прочь. Я снова сел и посмотрел на море. Белая пена напоминала морозные узоры, расцветавшие на окнах в Оксфорде. Даже здесь, наверху, ветер был на вкус соленым.

Пускай бежит, все равно отсюда никуда не денешься.





* * *


Я по-прежнему сидел в отделении полиции, когда около полуночи мне позвонил Франц Шмид.

— Вы где? — Я встал и, подойдя к перегородке, показал Гиоргосу, что звонит Франц. — Вы на мои звонки не отвечаете.

— Тут связь плохая, — нашелся Франц.

— Да, так многие говорят, — согласился я.

Я позвонил прокурору в Афины и получил ордер на арест Франца Шмида, но мы не нашли Франца, хотя и искали в его комнате, на пляже и в ресторанах. Куда он подевался, никто не знал. В распоряжении Гиоргоса было лишь две патрульных машины и четверо сотрудников, и пока погода не улучшится, на подкрепление с Коса можно не рассчитывать. Поэтому я предложил пользоваться базовыми станциями мобильной связи и отыскать мобильник Франца. Однако Гиоргос сказал, что на Калимносе так мало базовых станций, что круг поисков это не сузит.

— Я зашел в ресторан к Хелене, — произнес Франц, — но наткнулся на ее отца, а тот сказал, что больше я ее не увижу. Вы как-то с этим связаны?

— Да. Я посоветовал Хелене и ее родным держаться от тебя подальше, пока это все не закончится.

— Я сказал ее отцу, что намерения у меня честные и что я хочу жениться на Хелене.

— Нам это известно. После разговора с вами он позвонил нам.

— Он вам рассказал, что передал мне письмо от Хелены?

— Упомянул, да.

— Хотите послушать, что она пишет? — И, не дожидаясь ответа, Франц принялся читать: — «Дорогой Франц. Возможно, во всем мире для нас предназначен лишь один человек и встретим мы его лишь раз в жизни. Мы с тобой, Франц, друг для друга не предназначены, но я молю Бога, чтобы ты не был убийцей Джулиана. Сейчас, когда я знаю, что мне нужен именно он, я умоляю тебя на коленях: если это в твоей власти, спаси Джулиана. Хелена». Балли, вы, похоже, убедили ее, что все это — моих рук дело. Что это я его убил. Вы хоть в курсе, что мне жизнь ломаете? Я люблю Хелену так, как никого и никогда не любил, больше, чем самого себя. Я просто-напросто не мыслю себе жизни без нее.

Я прислушался. В трубке гудел ветер, но я услышал и шум волн. Впрочем, он может находиться где угодно.

— Франц, лучше всего вам будет явиться в наш полицейский участок в Потии. Если вы невиновны, то только выиграете.

— А что, если я виновен?


— Тогда, явившись с повинной, вы тоже останетесь в выигрыше. Бежать вам все равно некуда, вы на острове.

В трубке повисло молчание, и я вслушался в шипение волн. Звук был другой, не такой, какой слышно у меня из гостиничного номера. Вот только в чем же разница?

— Джулиан тоже не сказать, что невиновен, — проговорил Франц.

Мы с Гиоргосом переглянулись. Значит, я не ослышался. «Невиновен», а не «был невиновен». Но на такие оговорки полагаться не стоит, я неоднократно слышал, как убийцы говорят о своих жертвах так, словно те еще живы. Может, убийцы и впрямь считают их живыми. Точнее говоря, я знаю, что умерший нередко становится спутником своего убийцы.

— Джулиан соврал. Он сказал, что тем вечером звонил со своего телефона Хелене, признался ей во всем и что они поняли, что любят друг друга. Он хотел, чтобы я отступился от нее без борьбы. Джулиан — это мне точно известно — лгун и предатель. Чтобы получить желаемое, он тебе нож в спину воткнет, но на этот раз я вышел из себя. Вы даже не представляете, как я разозлился…

Я не ответил.

— Джулиан отнял у меня самое дорогое, — продолжал Франц, — а ведь у меня, господин Балли, и было-то не очень много. Девушки вечно доставались Джулиану. Не спрашивайте почему, мы с ним совершенно одинаковые, и все же есть в нем что-то, чего я лишен. Это появилось у него не сразу, просто где-то пути наши разошлись, и он пошел по светлой дороге, а я — по темной. А потом он и Хелену решил забрать…

Волны рядом с ним разбивались о берег не с таким напором, как возле моего отеля. Звук был долгим, вот в чем разница. Волны словно перекатывались по берегу. Франц Шмид находился на пляже.

— Поэтому я приговорил его, — сказал он. — Но я из Калифорнии, поэтому приговорил не к смерти, а к пожизненному заключению. Ведь это справедливое наказание за сломанную жизнь? Вы же тоже выбрали бы такое наказание, да, Балли? Или нет? Или вы не против смертной казни?

Я не ответил, чувствуя, что Гиоргос наблюдает за мной.

— Пускай Джулиан теперь гниет в своей любовной тюрьме, — добавил Франц, — а ключ я выкинул. Хотя пожизненное — это еще как посмотреть. Такая жизнь, как у него, долго не продлится.

— Где он?

— Вы говорите, мне отсюда не выбраться…

— Франц, где он?

— …но вы не правы. Мой рейс в девять девятнадцать — им-то я и улечу, Никос Балли.

— Франц, скажите, где… Франц? Франц!

— Отключился? — спросил, вставая, Гиоргос.

Я покачал головой. Прислушался. В трубке шумели волны и ветер.

— Аэропорт все еще закрыт? — уточнил я.

— Естественно.

— Вы не слышали ни про какой рейс в девять девятнадцать?

Гиоргос Костопулос покачал головой.

— Франц где-то на пляже, один, — сказал я.

— На Калимносе полно пляжей. А ночью, да еще и в шторм, все они пустые.

— Это просторный пологий пляж. Судя по звуку, волны о берег не разбиваются, а катятся по нему.

— Кристина виндсерфингом занимается — позвоню ей, спрошу.





* * *


Машину, которую взял напрокат Франц Шмид, обнаружили на следующее утро.

Она стояла на парковке возле песчаного пляжа между Потией и Массури. Полустертые отпечатки ног вели от передней дверцы к морю. Мы с Гиоргосом, щурясь от ветра, смотрели, как водолазы бредут наперекор катящимся по песку волнам. С южной стороны, там, где пляж заканчивался, волны омывали невысокие гладкие утесы, которые чуть поодаль перерастали в вертикальную стену, желто-коричневый известняковый массив, тянущийся до самой высокой точки, той, где находился аэропорт. В стороне от нас Кристина водила своего голден ретривера, а тот вынюхивал следы. Пес с самого рождения был на один глаз слепым — это Кристина рассказала мне в участке, когда мы пили кофе. Поэтому она и назвала его Одином. Я спросил, почему она не выбрала порожденного нашей собственной мифологией Полифема, а предпочла чужого Одина.

Кристина посмотрела на меня и сказала:

— Один короче.

По словам Гиоргоса, Один — хорошая ищейка. Кристина сводила его в комнату Франца и Джулиана, чтобы пес привык к запаху, и, когда мы вернулись на пляж, Один сразу же рванул к машине и гавкал, пока Гиоргос не открыл дверцу. В машине мы нашли обувь и одежду Франца Шмида — брюки, нижнее белье, шапку цвета радужного флага и куртку, в кармане которой лежали телефон и бумажник.

— Значит, он не соврал, — сказал Гиоргос, — он улизнул.

— Да. — Я посмотрел на ревущие пенистые волны.

Гиоргос пригласил двух водолазов из местного дайвинг-клуба, и сейчас один из них махал рукой другому и что-то кричал, но волны заглушали его крики.