Я отдал шкатулку воровке и наскоро просмотрел бумаги. Те, как и подозревал, оказались документами сеньориты Розен и ее перепиской с родней, невесть для чего упрятанной в сейф. А вот кошель порадовал; в нем обнаружились новенькие гульдены.
– Так вот кто у нас сорит золотишком! – усмехнулся я, ссыпая монеты обратно. Услышал тяжкий вздох за спиной и добавил: – Десяток гульденов – не та сумма, ради которой стоит рисковать головой, ведь так?
– Ваша правда, сеньор обер-фейерверкер… – нехотя согласился со мной Ланзо Хофф. – Оно того не стоит…
Раздался металлический щелчок, заиграла веселенькая мелодия, и крышка зажатой в руках Герды шкатулки начала медленно приоткрываться. Внутри на синем бархате лежали усыпанные изумрудами броши, жемчужные бусы, бриллиантовое колье, серьги с сапфирами и рубинами и прочие милые женским сердцам вещицы, стоившие неприлично, если не сказать – запредельно дорого.
– Ангелы небесные! – выдохнул я, не сдержавшись.
– Тру-ту-ту… – вторя мне, протрубил Угорь.
Я повернулся к подручному и предупредил:
– Папенька хозяйки – человек влиятельный и жесткий. Я не смогу остановить тебя, если решишь сунуть голову в петлю, прошу только об одном: повремени до завершения дела. Местные скупщики в любом случае хорошей цены не дадут, так стоит ли рисковать моим расположением?
Ланзо какое-то время раздумывал над этими словами, затем поднялся на ноги и отошел от сейфа.
– Вы сегодня просто сыплете непреложными истинами, – скривился он и хотел было сплюнуть под ноги, но вовремя опомнился и делать этого не стал. – Не волнуйтесь, я не настолько азартен. В голодный год радуешься и синице в руке, все верно.
Фрейлейн Герда потянулась опустить крышку, но я перехватил ее запястье и произнес:
– Оно того не стоит.
Воровка злобно глянула на меня, и ее слишком живые для столь невыразительного лица черные глазищи яростно сверкнули. Пришлось усилить хватку.
– Сказал: не стоит!
Пальцы Герды дрогнули, золотое кольцо с крупным бриллиантом, окруженным листиками-изумрудами, упало туда, где ему и полагалось быть.
– Недурственный выбор! – хохотнул Ланзо.
Я собственноручно закрыл ларец, убрал его в сейф и неотрывно наблюдал за воровкой, пока та запирала замок. Дальше мы сосредоточились на поисках тайников, но очень скоро на улице послышался условный свист.
– Уходим! – скомандовал я и поспешил к задней двери.
В доме делать было уже нечего. Если сеньорита Розен и забрала книги из квартиры бакалавра, то либо хранила их где-то в другом месте, либо умудрилась обустроить тайник столь искусно, что нам его не найти, не перебрав по кирпичику весь особняк.
Завтракали, а точнее, уже обедали лапшой и тушенной в пиве свининой. Хорхе подобных блюд не жаловал, поэтому ограничился яичницей и вареными овощами. Фрейлейн Герда с кислым видом последовала его примеру.
– Вот оно, истинное самопожертвование любви, – заметил Ланзо Хофф, когда мы остались за столом одни. – Без старика она свинину трескает так, что за ушами трещит.
– Голодное детство, – пожал я плечами и спросил: – Ты где апельсин взял?
Угорь вытер лоснящиеся от жира губы и посмотрел на меня с нескрываемым интересом, но не дождался пояснений и соизволил ответить:
– На городском рынке. Вторая лавка с правой стороны, если идти от университета. Удовольствие не из дешевых, пять крейцеров за штучку.
– Только не говори, что ты за него заплатил.
Круглое лицо Ланзо расплылось в удивленной улыбке.
– Платить такие деньги? За что? В Лаваре апельсинами скот кормят!
Я покачал головой и поднялся из-за стола:
– Закругляйтесь! Ехать пора.
На конюшне все время, пока я взнуздывал и оседлывал спокойную каурую лошадку, которую фрейлейн Герда наивно полагала собственной питомицей, воровка не спускала с меня возмущенного взгляда. Ланзо не выдержал и ехидно заметил:
– Ну сама посуди, разве Хорхе не лучше лошади? Старик остается в полном твоем распоряжении, скачи на нем, сколько хочешь!
Воровка резко развернулась и ушла на улицу, а Ганс глуповато улыбнулся и сказал:
– Старый конь борозды не испортит.
– Господь наш Вседержитель! – скривился Ланзо. – Было бы там что портить! Плоская как доска и попка с кулачок.
– Следи за языком, – попросил я, выводя лошадку из конюшни.
Зубоскалы выехали следом. Задерживаться на заднем дворе пивной они не стали, сразу направили коней на улицу. Их серые в яблоках скакуны были чезийской породы, не слишком изящные и быстрые, зато крепкие и выносливые. Лучший выбор для неспешной езды по осенней распутице.
Подошел Хорхе, глянул вслед живоглотам, вздохнул:
– Поосторожней с ними, магистр. Угорь продаст, даже не поморщится.
Я рассмеялся:
– Не переживай, у нас с ним уговор: если кто-то попробует подкупить, он придет ко мне.
– Уверены, что сумеете предложить больше?
– И не собираюсь. Но тот, кто сулит деньги за голову магистра Вселенской комиссии, сам напрашивается, чтобы его обчистили до нитки.
Хорхе лишь покачал головой.
– Осторожней с ними, магистр, – повторил он свое наставление.
Я достал кошель, отсчитал десять грошей и протянул их слуге.
– Не знаю, когда вернусь, но этого точно хватит, – затем добавил талер и попросил: – Сходи на рынок, купи дюжину апельсинов и вручи их от меня заведующей библиотекой. Если не наберется дюжины, возьми все что есть.
– На словах что-то передать? – спросил Хорхе, пряча деньги.
– Передай мои наилучшие пожелания, – ответил я, забрался в седло и легонько сжал коленями бока лошади. – Н-но! Пошла!
Ехали без всякой спешки и до окраин Кларна добрались незадолго до заката. На въезде в город к нам прицепились дежурившие на воротах стражники, которых смутило взятое в дорогу живоглотами оружие, но как привязались, так и отстали. И на шпагу Ланзо, и на палаш Ганса были выправлены все надлежащие бумаги. Даже не пришлось вмешиваться.
Первым делом я завернул на почту, дабы отправить запрос о косом книготорговце в столичное отделение Вселенской комиссии. Клерк принял послание и застучал костяшками счетов, вычисляя плату.
– Ренмель, – задумчиво пробормотал он, изучая сборник тарифов, затем глянул на оттиск университетского перстня и предложил: – Если воспользуетесь услугами мастера-ясновидца, выйдет намного быстрее.
Седовласый колдун, скучавший в ожидании посланий за доской с вырезанным на ней алфавитом, перехватил мой взгляд и ободряюще улыбнулся. Я отвернулся и проворчал:
– И много дороже. Нет уж, благодарю покорно.
На самом деле остановила вовсе не дороговизна магической связи, а банальное нежелание выдавать конечного адресата. Служебный шифр так просто не взломать, но посредники, коих использовали сотрудники Вселенской комиссии для получения тайных посланий, вычислялись чрезвычайно быстро. А меньше всего мне хотелось поставить под угрозу свое инкогнито. Паранойя? Вовсе нет!
Обычная корреспонденция вскрывалась и просматривалась, скорее, в виде исключения, а вот магические послания проверялись в обязательном порядке. И отнюдь не только теми, кому это полагалось по долгу службы. Перехватить эфирные сигналы при наличии некоторых навыков было не так уж и сложно.
Оплатив отправку письма по высшему тарифу, я покинул почту и направил лошадку к центральной площади. Верхние этажи домов, мансарды и крыши нависали над головами, воняло помоями и нечистотами. Время от времени на обочинах попадались мусорные кучи, там копошились здоровенные серые крысы. А еще на темных узеньких улочках оказалось не протолкнуться от горожан.
– А Мархоф-то почище будет, – скривился Ланзо. – И народу там не так много.
Я кивнул. Народу и в самом деле было непривычно много, и по мере приближения к кафедральному собору людей на улице лишь прибавлялось. Как выяснилось немного позже, влекло горожан на центральную площадь отнюдь не желание посетить богослужение: выставленная на помосте плаха оказалась залита кровью, а на виселице болтался пяток покойников. Тут же к позорному столбу был привязан мужичок в дерюге; обыватели развлекались, швыряя в него гнилые овощи и комья грязи.
Навстречу под грохот барабанов и визг дудок вывернуло шествие цеха кожевников, и Ланзо глянул на процессию мастеровых с нескрываемой тоской. Я не стал спрашивать, о чем он сожалеет больше: о загубленной юности или невозможности вернуться в родной дом и стать уважаемым членом общества. Ни к чему бередить старые раны.
Мы двинулись в объезд толпы, но дорогу к резиденции епископа перегородила дюжина внимавших уличному проповеднику простецов.
– Пока-а-айтеся! – верещал выряженный в грязные лохмотья босоногий монах какого-то нищенствующего ордена. – Подходит к концу год семьсот семьдесят седьмой, и три семерки несут ясное знамение, что настают последние дни и грядет Великое Судилище! Пока-а-айтеся и раздайте богатства мирские, ибо лишь чистые душой попадут на небеса, а злато и серебро подобны камню на шее кинувшегося в воду самоубийцы!
Я направил лошадь прямо к кликуше, высвободил из стремени сапог и коротко, почти без замаха ткнул носком в лицо оборванца. Тот подавился криком и рухнул на землю, а зеваки так и прыснули в разные стороны.
– Жестко! – хохотнул у меня за спиной Ланзо. – Что так?
– Тупоумный мессианин! – выругался я. – Надо было сильнее приложить!
Ганс удивленно оглянулся и спросил:
– Почему непременно мессианин?
– Какой сейчас год?
– Семьдесят четвертый.
Я обернулся:
– А он о каком толковал? О семьдесят седьмом, так?
– Точно! – хлопнул себя Ланзо по лбу. – У мессиан все не как у людей, на три года с нами разница!
Это было действительно так. Летоисчисление мессиане вели не от дня Воссияния, а от первого упоминания о пророке в имперских летописях за три года до того. Отсутствие сведений о его прежней жизни полагалось еретиками очевидным свидетельством божественного явления в наш мир.
Когда впереди замаячила резиденция епископа, я обернулся и скомандовал:
– Так вот кто у нас сорит золотишком! – усмехнулся я, ссыпая монеты обратно. Услышал тяжкий вздох за спиной и добавил: – Десяток гульденов – не та сумма, ради которой стоит рисковать головой, ведь так?
– Ваша правда, сеньор обер-фейерверкер… – нехотя согласился со мной Ланзо Хофф. – Оно того не стоит…
Раздался металлический щелчок, заиграла веселенькая мелодия, и крышка зажатой в руках Герды шкатулки начала медленно приоткрываться. Внутри на синем бархате лежали усыпанные изумрудами броши, жемчужные бусы, бриллиантовое колье, серьги с сапфирами и рубинами и прочие милые женским сердцам вещицы, стоившие неприлично, если не сказать – запредельно дорого.
– Ангелы небесные! – выдохнул я, не сдержавшись.
– Тру-ту-ту… – вторя мне, протрубил Угорь.
Я повернулся к подручному и предупредил:
– Папенька хозяйки – человек влиятельный и жесткий. Я не смогу остановить тебя, если решишь сунуть голову в петлю, прошу только об одном: повремени до завершения дела. Местные скупщики в любом случае хорошей цены не дадут, так стоит ли рисковать моим расположением?
Ланзо какое-то время раздумывал над этими словами, затем поднялся на ноги и отошел от сейфа.
– Вы сегодня просто сыплете непреложными истинами, – скривился он и хотел было сплюнуть под ноги, но вовремя опомнился и делать этого не стал. – Не волнуйтесь, я не настолько азартен. В голодный год радуешься и синице в руке, все верно.
Фрейлейн Герда потянулась опустить крышку, но я перехватил ее запястье и произнес:
– Оно того не стоит.
Воровка злобно глянула на меня, и ее слишком живые для столь невыразительного лица черные глазищи яростно сверкнули. Пришлось усилить хватку.
– Сказал: не стоит!
Пальцы Герды дрогнули, золотое кольцо с крупным бриллиантом, окруженным листиками-изумрудами, упало туда, где ему и полагалось быть.
– Недурственный выбор! – хохотнул Ланзо.
Я собственноручно закрыл ларец, убрал его в сейф и неотрывно наблюдал за воровкой, пока та запирала замок. Дальше мы сосредоточились на поисках тайников, но очень скоро на улице послышался условный свист.
– Уходим! – скомандовал я и поспешил к задней двери.
В доме делать было уже нечего. Если сеньорита Розен и забрала книги из квартиры бакалавра, то либо хранила их где-то в другом месте, либо умудрилась обустроить тайник столь искусно, что нам его не найти, не перебрав по кирпичику весь особняк.
Завтракали, а точнее, уже обедали лапшой и тушенной в пиве свининой. Хорхе подобных блюд не жаловал, поэтому ограничился яичницей и вареными овощами. Фрейлейн Герда с кислым видом последовала его примеру.
– Вот оно, истинное самопожертвование любви, – заметил Ланзо Хофф, когда мы остались за столом одни. – Без старика она свинину трескает так, что за ушами трещит.
– Голодное детство, – пожал я плечами и спросил: – Ты где апельсин взял?
Угорь вытер лоснящиеся от жира губы и посмотрел на меня с нескрываемым интересом, но не дождался пояснений и соизволил ответить:
– На городском рынке. Вторая лавка с правой стороны, если идти от университета. Удовольствие не из дешевых, пять крейцеров за штучку.
– Только не говори, что ты за него заплатил.
Круглое лицо Ланзо расплылось в удивленной улыбке.
– Платить такие деньги? За что? В Лаваре апельсинами скот кормят!
Я покачал головой и поднялся из-за стола:
– Закругляйтесь! Ехать пора.
На конюшне все время, пока я взнуздывал и оседлывал спокойную каурую лошадку, которую фрейлейн Герда наивно полагала собственной питомицей, воровка не спускала с меня возмущенного взгляда. Ланзо не выдержал и ехидно заметил:
– Ну сама посуди, разве Хорхе не лучше лошади? Старик остается в полном твоем распоряжении, скачи на нем, сколько хочешь!
Воровка резко развернулась и ушла на улицу, а Ганс глуповато улыбнулся и сказал:
– Старый конь борозды не испортит.
– Господь наш Вседержитель! – скривился Ланзо. – Было бы там что портить! Плоская как доска и попка с кулачок.
– Следи за языком, – попросил я, выводя лошадку из конюшни.
Зубоскалы выехали следом. Задерживаться на заднем дворе пивной они не стали, сразу направили коней на улицу. Их серые в яблоках скакуны были чезийской породы, не слишком изящные и быстрые, зато крепкие и выносливые. Лучший выбор для неспешной езды по осенней распутице.
Подошел Хорхе, глянул вслед живоглотам, вздохнул:
– Поосторожней с ними, магистр. Угорь продаст, даже не поморщится.
Я рассмеялся:
– Не переживай, у нас с ним уговор: если кто-то попробует подкупить, он придет ко мне.
– Уверены, что сумеете предложить больше?
– И не собираюсь. Но тот, кто сулит деньги за голову магистра Вселенской комиссии, сам напрашивается, чтобы его обчистили до нитки.
Хорхе лишь покачал головой.
– Осторожней с ними, магистр, – повторил он свое наставление.
Я достал кошель, отсчитал десять грошей и протянул их слуге.
– Не знаю, когда вернусь, но этого точно хватит, – затем добавил талер и попросил: – Сходи на рынок, купи дюжину апельсинов и вручи их от меня заведующей библиотекой. Если не наберется дюжины, возьми все что есть.
– На словах что-то передать? – спросил Хорхе, пряча деньги.
– Передай мои наилучшие пожелания, – ответил я, забрался в седло и легонько сжал коленями бока лошади. – Н-но! Пошла!
Ехали без всякой спешки и до окраин Кларна добрались незадолго до заката. На въезде в город к нам прицепились дежурившие на воротах стражники, которых смутило взятое в дорогу живоглотами оружие, но как привязались, так и отстали. И на шпагу Ланзо, и на палаш Ганса были выправлены все надлежащие бумаги. Даже не пришлось вмешиваться.
Первым делом я завернул на почту, дабы отправить запрос о косом книготорговце в столичное отделение Вселенской комиссии. Клерк принял послание и застучал костяшками счетов, вычисляя плату.
– Ренмель, – задумчиво пробормотал он, изучая сборник тарифов, затем глянул на оттиск университетского перстня и предложил: – Если воспользуетесь услугами мастера-ясновидца, выйдет намного быстрее.
Седовласый колдун, скучавший в ожидании посланий за доской с вырезанным на ней алфавитом, перехватил мой взгляд и ободряюще улыбнулся. Я отвернулся и проворчал:
– И много дороже. Нет уж, благодарю покорно.
На самом деле остановила вовсе не дороговизна магической связи, а банальное нежелание выдавать конечного адресата. Служебный шифр так просто не взломать, но посредники, коих использовали сотрудники Вселенской комиссии для получения тайных посланий, вычислялись чрезвычайно быстро. А меньше всего мне хотелось поставить под угрозу свое инкогнито. Паранойя? Вовсе нет!
Обычная корреспонденция вскрывалась и просматривалась, скорее, в виде исключения, а вот магические послания проверялись в обязательном порядке. И отнюдь не только теми, кому это полагалось по долгу службы. Перехватить эфирные сигналы при наличии некоторых навыков было не так уж и сложно.
Оплатив отправку письма по высшему тарифу, я покинул почту и направил лошадку к центральной площади. Верхние этажи домов, мансарды и крыши нависали над головами, воняло помоями и нечистотами. Время от времени на обочинах попадались мусорные кучи, там копошились здоровенные серые крысы. А еще на темных узеньких улочках оказалось не протолкнуться от горожан.
– А Мархоф-то почище будет, – скривился Ланзо. – И народу там не так много.
Я кивнул. Народу и в самом деле было непривычно много, и по мере приближения к кафедральному собору людей на улице лишь прибавлялось. Как выяснилось немного позже, влекло горожан на центральную площадь отнюдь не желание посетить богослужение: выставленная на помосте плаха оказалась залита кровью, а на виселице болтался пяток покойников. Тут же к позорному столбу был привязан мужичок в дерюге; обыватели развлекались, швыряя в него гнилые овощи и комья грязи.
Навстречу под грохот барабанов и визг дудок вывернуло шествие цеха кожевников, и Ланзо глянул на процессию мастеровых с нескрываемой тоской. Я не стал спрашивать, о чем он сожалеет больше: о загубленной юности или невозможности вернуться в родной дом и стать уважаемым членом общества. Ни к чему бередить старые раны.
Мы двинулись в объезд толпы, но дорогу к резиденции епископа перегородила дюжина внимавших уличному проповеднику простецов.
– Пока-а-айтеся! – верещал выряженный в грязные лохмотья босоногий монах какого-то нищенствующего ордена. – Подходит к концу год семьсот семьдесят седьмой, и три семерки несут ясное знамение, что настают последние дни и грядет Великое Судилище! Пока-а-айтеся и раздайте богатства мирские, ибо лишь чистые душой попадут на небеса, а злато и серебро подобны камню на шее кинувшегося в воду самоубийцы!
Я направил лошадь прямо к кликуше, высвободил из стремени сапог и коротко, почти без замаха ткнул носком в лицо оборванца. Тот подавился криком и рухнул на землю, а зеваки так и прыснули в разные стороны.
– Жестко! – хохотнул у меня за спиной Ланзо. – Что так?
– Тупоумный мессианин! – выругался я. – Надо было сильнее приложить!
Ганс удивленно оглянулся и спросил:
– Почему непременно мессианин?
– Какой сейчас год?
– Семьдесят четвертый.
Я обернулся:
– А он о каком толковал? О семьдесят седьмом, так?
– Точно! – хлопнул себя Ланзо по лбу. – У мессиан все не как у людей, на три года с нами разница!
Это было действительно так. Летоисчисление мессиане вели не от дня Воссияния, а от первого упоминания о пророке в имперских летописях за три года до того. Отсутствие сведений о его прежней жизни полагалось еретиками очевидным свидетельством божественного явления в наш мир.
Когда впереди замаячила резиденция епископа, я обернулся и скомандовал: