В небе над нами плывут тёмные тучи, дует прохладный ветерок. Может быть, богиня всё ещё присматривает за нами. Возможно, в этой отсрочке от жары и духоты проявляется её милосердие к мятежникам, вечно бегущим от свирепого короля.

Я сижу на клочке сухой травы, пока остальные обустраивают место для костра. Саида отрезает ещё часть относительно чистой ткани, чтобы вытереть кровь вокруг моей раны.

Пытаюсь смотреть на её лицо и не обращать внимания на жжение, усиливающееся в плече. Глаза и волосы Саиды полночно-чёрные, а в левой ноздре сверкает крошечный алмазный гвоздик, тем самым ещё больше подчёркивая маленькую горбинку на носу. У неё светло-коричневая кожа, типичная для жителей песчаных пустынь Захары, а на груди целая россыпь родинок. Саида всегда слегка подкрашивает губы красным цветом — эта привычка осталась у неё ещё с тех времён, когда она была певицей. Это было четыре года назад, сейчас ей почти девятнадцать. Она словно соловей среди шепчущих, поскольку по-прежнему любит напевать, когда занимается нашими ранами. Её голос даже немного отвлекает от боли. Но лишь чуть-чуть.

Она слегка надавливает на рану, отчего я болезненно морщусь и напрягаю плечо.

— Прости! Матерь всего сущего, у тебя глубокий порез, Рен, — комментирует она, не отрывая взгляда от своих проворных пальцев. Нервный смешок срывается с её губ. — Но ты это и сама знаешь.

— Теперь у меня будут парные шрамы по обе стороны шеи, — плаксиво тяну я. — Вселенная явно пытается меня обезглавить.

— Или Госпожа послала своих хранителей присматривать за тобой, — Саида зажигает спичку и подносит иглу к пламени.

Я хочу рассмеяться, но при взгляде на огонь у меня перехватывает дыхание и подкашиваются ноги. Это так нелепо, даже унизительно. Я разводила костёр в лесу, бежала по горящей деревне и смотрела, как пламя охватывает стражника в воспоминании Фрэнсиса… Но сейчас начинаю задыхаться из-за крошечного огонька.

— Рен?

Это опять происходит. Почему сейчас? Саида сжимает мои руки, пытаясь вернуть к реальности. Но моё тело парализовано, а глаза застилает пелена боли. В итоге воспоминание, ранее надёжно запертое в Серости, вырывается наружу.

Дворец. Детские ладошки вцепились в подоконник. В оконном стекле я вижу своё отражение. Чёрное ночное небо рассекают красно-оранжевые всполохи рассвета. В моих покоях повсюду дым. Он проникает через дверные щели. Огонь! Это не рассвет, а огонь.

Голова идёт кругом. Я сажусь на землю и обхватываю колени руками, пытаясь дышать ровно. Кто-то зовёт меня по имени, но звук доносится словно издалека, а воспоминание в своих ярчайших красках всё ещё стоит перед глазами.

Я ощущаю мягкое прикосновение к щеке. Дез. Мозолистая подушечка его большого пальца легонько поглаживает мою кожу. «Успокойся»‎. Это слово обволакивает меня и проникает внутрь. Моё тело расслабляется, а мышцы отпускает напряжение, точно потянули за невидимую ниточку и распустили весь гобелен, сердцебиение снова замедляется, пока тёплая волна магии Деза заполняет всё моё существо. Внезапно я отчаянно нуждаюсь в спокойствии и тишине. И вдруг мой разум проясняется. Серость отступает, а я захлопываю за ней дверь. Саида и Дез перенесли меня подальше от лагеря и разместили на мягкой траве. Неужели я настолько погрузилась в воспоминание, что даже не почувствовала этого?

С моих губ слетает ругательство, я с размаху бью Деза ладонью в грудь и сразу жалею об этом, поскольку боль пронзает мою раненую руку.

— Я же просила, чтобы ты не…

— Прости, — тихо, но твёрдо перебивает он. Видимо считает, что всё сделал правильно. — Саида не может накладывать швы, пока ты так трясёшься.

— Вы там уже закончили? — спрашивает Марго, её голубые глаза прожигают Деза насквозь. — Нам нужна помощь со спальными мешками.

Затем её взгляд перемещается на меня, и верхняя губа изгибается в уже привычной презрительной усмешке. Я не уверена, что именно её расстроило: использование Дезом своего дара на другом шепчущем или наше близкое общение. Возможно, верны оба варианта. Но наверняка дело в том, что независимо от того, сколько я буду бежать, бороться или истекать кровью во имя шепчущих, само моё существование служит вечным напоминанием об утраченном.

Дез бормочет извинения и беззвучно отходит, чтобы подбросить поленья в костёр.

— Приступим, — призывает Саида, возвращаясь к своему набору для наложения швов. — Эстебан, будь добр, поделись своей флягой.

Эстебан, уже начавший готовить еду, хмурится.

— Да там уже наверняка занесена инфекция. Пустая трата хорошего пойла.

Дез сверлит Эстебана таким взглядом, который заставил бы даже самых отважных наложить в штаны.

— Только каплю, — ворчит он и передаёт флягу Саиде, глядя на меня с прищуром.

— Не обращай на него внимания, — шепчет мне на ухо Саида. — Это не так уж больно, хотя можешь прикусить свой кожаный ремень при необходимости.

— Мне кажется, у нас разные представления о боли, — шучу я. — Но я смогу выдержать.

Она хихикает, заметив мой пристальный взгляд на тонкую флягу с агуадульсе. Хоть напиток и получается из стеблей сахарного тростника, широко распространённого в южной провинции, но в этом чистом ликёре нет ничего сладкого. Некогда Дез вылил его на открытый порез на моей ноге прямо перед тем, как вытащить оттуда толстый осколок стекла. После этого я не могла ходить неделями, а запах этого пойла ещё долго не давал мне покоя.

Саида ласково улыбается.

— Что произошло? Ты никогда раньше так не реагировала на огонь.

Саиде не нужно использовать свой дар персуари, чтобы повлиять на моё настроение. В ней есть нечто такое, что побуждает меня поделиться всеми своими секретами. Даже теми, которые я не решусь озвучить Дезу.

— Ой, да сущий пустяк. Просто вспомнила кое-что из детства.

Она удивлённо приподнимает свои густые брови.

— Так это же хорошо. Ты ничего не могла извлечь из Серости с тех пор, как тебя спасли из дворца, верно?

Я убираю волосы назад и смотрю на траву, пока Саида промывает рану и обтирает кожу вокруг.

— Мы с Илланом пытались вытащить что-нибудь из воспоминаний того времени, когда я была с Королевским Правосудием. Что-нибудь, что можно было использовать против них. Но у нас ничего не получилось. Он считает, что я отделила свои воспоминания, чтобы спасти свой разум. Создала Серость, чтобы хранить там все воспоминания того времени. Другие старейшины полагают, что Серость — это побочный эффект. Точнее, наказание тем робари, которые опустошают других людей. Видимо, я это заслужила.

— Не говори так, Рен, — Саида хмурится и прижимает сухую ткань к горлышку фляги. Я готовлюсь к тому, что сейчас будет жечь. — У каждого из нас есть тёмные пятна в прошлом. Богиня говорит, что мы все заслуживаем прощения.

— Я не заслужила прощения только потому, что забыла первые девять лет своей жизни.

— А как же всё то, что ты сделала с тех пор? — шепчет она и прикладывает ткань к ране.


Перед глазами появляются красные вспышки, и я едва успеваю подавить крик. Не хочу, чтобы Марго с Эстебаном услышали и снова сочли меня слабой.

— Сейчас постарайся не двигаться, — Саида ждёт, когда я возьму себя в руки, а затем вставляет нитку в иголку. Я закрываю глаза и задерживаю дыхание, когда тонкий металл пронзает кожу, а за ним следует шёлковая нить.

Моё дыхание прерывистое и тяжёлое. Ноющая боль пульсирует в висках. Нужно держать Серость под контролем. Старейшины считают, что там может хранится нечто такое, что поможет переломить всю ситуацию в противостоянии мориа и короля. Но глубоко в душе я подозреваю, что занятия с Илланом не помогли, потому что я не хочу возвращения этих воспоминаний.

В отличие от других шепчущих, я провела часть детства во дворце, но не в качестве заключённой, а как гостья короля и Правосудия. Или скорее домашний зверёк. Десять лет назад Правосудие начало разыскивать детей с даром робари по всему королевству, чтобы использовать их как оружие. И хотя нас было мало — робари редкий, но не вымерший вид, — я не помню никого из них. Может быть, они были старше и смогли отказаться выполнять задания Правосудия, а затем были казнены за сопротивление. В отличие от меня. Я исполняла приказы.

Меня заприметил судья Мендес. Он выделил для меня покои во дворце и приносил подносы с разными деликатесами на выбор. Утверждал, что моя способность забирать воспоминания самая могущественная из всех, что он когда-либо видел. Тогда я ещё не знала, что не могу возвращать их обратно. Или что могу украсть слишком много. Ведь когда я заканчивала — забирала все воспоминания до единого, — от человека оставалась одна лишь тень. Оболочка. Пустышка.

Я не знала, что была главным орудием Правосудия в первые месяцы Королевского Гнева, когда тысячи мориа — включая моих родителей, как я потом узнала — были убиты за использование магии против короля и жителей Пуэрто-Леонеса.

— Вот так, — Саида заканчивает работу и напоследок наносит травяную мазь, которая охлаждает мою горящую кожу. Она улыбается, осматривая результат своих трудов. — Теперь ты должна продержаться до Анжелеса.

— Если мы доберёмся до туда, — бормочет Эстебан, выхватывая флягу из руки Саиды, прежде чем она успевает её убрать.

— Какой ты оптимист! В тебе настолько мало веры, что я смогу вернуть тебя домой? — в голосе Деза звучит веселье, но я слышу вызов, стоящий за этим вопросом.

— Тебе я доверяю свою жизнь, Дез. Но меня беспокоит, что последствия ошибки этой мусорщицы ещё нас нагонят, — Эстебан проводит рукой по своим жёстким вьющимся волосам.

— Так уж получилось, что эта мусорщица — единственная во всём Анжелесе, кто может прочитать камень альман, — произносит Дез со сталью в голосе, — Если только ты не открыл в себе неизвестные мне таланты.

— Если ты называешь проклятие талантом.

Я резко поднимаюсь и ухожу. Не из-за Эстебана, я уже свыклась с его издёвками, как со шрамами на ладонях. Я бросаю взгляд на Деза и уверена, что он последует за мной. Я иду вдоль реки, удаляясь от нашего лагеря, пока мы не оказываемся вне пределов слышимости. Фигура Деза маячит за спиной, он подстраивается под мой шаг.

— Эстебан перегнул палку, — говорит он, когда я окончательно останавливаюсь и поворачиваюсь к нему лицом. — Я с ним поговорю.

— Он всегда перегибает, — сухо отвечаю я. — Не хочу, чтобы ты с ним разговаривал. Я желаю, чтобы ты позволил мне самой разобраться с этим.

Дез озадаченно смотрит в небо.

— Позволь мне помочь тебе.

— Неужели ты не видишь, что это не помогает? — делаю глубокий вдох, потому что со всеми этими событиями в Эсмеральдас и рвущимися из Серости воспоминаниями, я чувствую себя слишком напряжённой. — Они не примут меня, если ты каждый раз будешь вставать на мою защиту.

— Ты всё ещё самый ценный человек в отряде. Во всём Анжелесе. Без тебя мы окажемся в беспросветной тьме.

— Ты не понимаешь, — качаю головой я. — Речь не о ценности моего дара.

Он улыбается. И от одного его взгляда мне хочется сделать что-нибудь безрассудное.

— Тогда объясни мне. Я не могу читать твои мысли, не то чтобы не пытался.

— Ты можешь изменить прошлое?

Он берёт меня за руку, и мне даже кажется, что я чувствую тепло его ладони сквозь мягкую кожу своих перчаток.

— Рен…

— Я серьёзно.

Его улыбка меркнет на мгновение.

— Ты всегда серьёзна, Рената. Уверен, ты уже родилась такой убийственно серьёзной.

— Ответственность за тысячи смертей может сделать девушку серьёзной.

— Ты не просто девушка, — опровергает он, поглаживая мои плечи. — Ты — тень. Сталь. Возмездие в ночи. Шепчущая из мятежных мориа.

Знаю, что он хочет сделать комплимент. В отрядах шепчущих ты хорош настолько, насколько хороша твоя способность. Но когда он говорит мне, что я шёпот смерти, а не простая девушка, мне в сердце будто вонзается стрела. Я смотрю в его глаза, желая, чтобы он был чуть менее безрассудным. Хотя тогда это был бы уже не Дез.

— Ты не ответил на мой вопрос.

— Нет, Рената, — вздыхает он. — Я не могу изменить прошлое. Если вспомнить отцовские сказки на ночь, то есть только один способ это сделать. С помощью клинка памяти.

Если я родилась серьёзной, то Дез — совершенно бесстыжим. Я смеюсь. Клинок памяти, ну надо же. Нож, настолько острый, что может срезать разом целые ряды воспоминаний, даже годы или вековые истории. Традиционная сказочка для детей мориа.

— Ты не можешь всё исправить, Дез. Но я могу.

Он грозит мне пальцем.

— Как любезно напомнила нам Марго, по моей вине мы потеряли нашу последнюю крепость. Я не смог одолеть Кровавого Принца. Если ей нужно направить на кого-то свой гнев, то пусть это буду я.