***



— Пришел, — тихо сказала Таари, даже не глядя на него. Акайо показалось, что хриплый низкий голос растекся по залу, заполнив его жаркой, влажной дрожью воздуха тропического леса.

Она сидела на высоком деревянном столе, поджав одну ногу под себя, и перебирала в руках длинный кнут.

Акайо подошел ближе. Опустился на колени, затем склонился, коснувшись лбом пола. Таари засмеялась — странно, отрывисто, будто кашляя смехом. Пробормотала:

— Ты даже не знаешь, на что соглашаешься, глупый.

— Я знаю, — ответил Акайо в пол. Хотя в том смысле, который Таари вкладывала в слово “знаешь”, он лгал, в то же время он говорил правду.

Его спины коснулся развернувшийся кнут, Таари, спрыгнув со стола, встала над ним. Наклонилась к самому уху:

— Врешь. Плохой мальчик.

Вцепилась в воротник его рубашки так, что ткань впилась в горло… И вдруг отпустила. Отошла неверными шагами.

— Глупый, глупый мой Акайо. Так на самом деле нельзя. Ты ничего не знаешь о том, на что соглашаешься…

Он приподнял голову, решившись взглянуть на нее. Сказал так уверенно, как мог:

— Я знаю, чего я хочу.

Сказал — и, сглотнув, снова уткнулся в пол, дрожа от предчувствия удара.

Кнут обжег спину даже через рубашку, прокатившись волной чуть правей позвоночника. Таари, подойдя, вздернула его на ноги.

— Хочешь? Этого?

В ее глазах полыхало два безумных зеленых костра, в которых сгорало его благоразумие. Он выдохнул в такие близкие и желанные губы:

— Быть твоим.

Она оттолкнула его от себя, рванула собственный ворот, будто задыхаясь. Ожгла Акайо взглядом, и он понял вдруг, как отчаянно она старается погасить этот огонь в себе. Пытается защитить своего раба от того, чего боится сама. Но...

Говорят, люди боятся неизвестности.

Говорят, нужно знать, чего боишься.

Акайо снова опустился на колени. Он не знал, что может сказать ей. Как может доказать, что говорит правду.

Человек в лодке крутился в водовороте и не решался взять весла.

Он посмотрел на Таари, впитывая глазами образ, запечатлевая — пусть даже ничего не получится, но этот портрет навеки останется в его мыслях.

— Я люблю тебя.

Она издала странный клокочущий звук, шагнула к нему, прижала его голову к своему животу. Подняла за подбородок.

— Ты хочешь быть моим рабом?

Он смотрел в ее глаза, где костры, сжигающие все на своем пути, превращались в звезды.

— Да.

Она улыбнулась. И толкнула его к своим ногам.



***



Акайо лежал в кровати. Тело ныло, опустошенное и вымотанное, зато сознание его покачивалось на волнах совершенной гармонии.

Сверху устроилась Таари, играя с длинной иглой. У Акайо уже не было сил вздрагивать, когда холодная сталь касалась кожи.

— Извини за то, что было в магазине одежды. Это было неправильно. — Акайо сонно шевельнулся, обнял ее. Таари вздохнула, отложив иглу, щекой прильнула к его груди. — Бедный, ты даже не понял, что было не так. Я же тогда попыталась тебя сломать.

— Но не сломала же, — пробормотал он. Магазин вспоминался с трудом. Ну рубашка. Ну зеркало… Таари тихонько засмеялась.


— Вот и хорошо. А то на слабых сложно не нападать.

Он дернул уголком губ, постепенно просыпаясь. Значит, вот каким она его увидела. Слабым.

Она поняла. Приподнялась над ним, посмотрела в лицо сердито.

— Не глупи. Я не о том, — отвела взгляд, снова собираясь с мыслями. — Слабые будто сами просят — пни меня. Подчини. Ударь. Сделай больно и любуйся страхом в моих глазах. Слабых легко заставить носить тапки в зубах, ходить на четвереньках и получать удовольствие от чего угодно. — Она снова легла ему на грудь, в задумчивости пропустила прядь своих волос между пальцами. Вздохнула. — Но ты каждую секунду знаешь, что слабый врет. Он ничего такого не хотел. Это просто ты оказалась редкостной сукой.

Акайо понял, что знает, о чем она говорит. Вспомнилась невольно увиденная сцена в переулке — Тетсуи на коленях, в самом глубоком из поклонов распластался по земле, а Таари смотрит на него сверху, раскрасневшаяся, с горящими глазами. Как медленно поднималась точеная нога — вот-вот опустится на спину склонившегося раба. И как эта опасная искра вдруг потухла. Как побледнела Таари, наклонилась резко, чуть грубее чем надо подняла Тетсуи на ноги. И ее слова...

“Никогда не подчиняйся, если ты этого не хочешь. Никогда”.

Акайо вернулся из воспоминания и подавил желание вжаться в матрас. Таари вдруг оказалась прямо над ним, хитро заглядывая в глаза.

— А я догадалась, что ты тогда подглядывал!

Он покраснел и слегка кивнул, коснувшись лбом ее лба. Таари быстро потянулась к нему, поцеловала в губы — сначала с намерением тут же отстраниться, потом увлекшись. Засмеялась тихонько, почти не разрывая поцелуй.

— Ты знаешь, чего хочешь, м, Акайо?..

Он улыбнулся, прикрыв глаза, потянулся вверх, ища ее губы, позволяя ей перехватывать контроль. Подавлять его, будто само дыхание Таари было агрессивным захватчиком, и он покорялся ей так же легко и естественно, как земля покоряется плугу.

Земля хочет плодоносить. Земля дышит паром и говорит пахарю — возьми меня. Вырасти на мне рис.

Акайо хотел быть землей, глиной в длинных пальцах Таари. Хотел и дальше наблюдать за самим собой — как он становится спокойней, умней, уверенней в ее руках. Как она лепит из него другого Акайо.

Или, может быть, как она извлекает из комка глины его настоящего.





Глава 7





Утром Таари напечатала контракт. Если бы Сааль был хоть немного честней, они подписали бы бумаги еще на рынке — или, что вероятнее, отказались бы подписывать, создав безвыходную ситуацию. Однако покупательница документы не потребовала, Сааль напоминать не стал, и вышло так, что Таари до сих пор владела своими рабами на очень странных условиях.

— Теоретически я не могу вам приказывать ничего, кроме “стойте здесь” или “идите за мной”, как перекупщик. За то, что я сделала с Джиро, он мог обратиться в СКЧ, — сообщила Таари. Тут же фыркнула, — Впрочем, за то, что он сделал с тобой, вообще полагался курс поведенческой коррекции. Можно сказать, ему еще повезло.

Акайо кивнул, не став уточнять ни что такое СКЧ, ни про коррекцию. Это сейчас было не важно, к тому же куда больше неизвестных слов он обнаружил в контракте. К счастью, в конце был словарь.

Таари улыбалась, наблюдая, как он краснеет.

— Как мило! А когда вчера я кое-что из этого делала, ты смущался куда меньше, — рассмеялась, когда он вспыхнул еще сильнее и потупился.

Она была права, Акайо мог подписать эти бумаги, не читая, ведь прошедшая ночь ясно показала — они любят одно и то же, а если он попросит, Таари всегда остановится. Но…

Акайо не был уверен, что она разрешит. Что он вообще имеет право об этом просить. Какая-то его часть, та, что смотрела на Таари с обожанием, больше подходящим для имперской жены, хотела просто подписать, сказать "да, моя госпожа", и рухнуть в настоящие гаремные отношения. Не заботиться больше ни о чем, не беспокоиться, не бояться. Быть уверенным в правильности происходящего.

Акайо все еще было страшно от того, что он это чувствовал, что он внутри оказался таким. И он решился. Поднял взгляд на Таари, встретился с ней глазами.

— Я хочу иметь возможность сделать с тобой то же самое, что ты будешь делать со мной.

Он ожидал, что она онемеет, будет выглядеть ошарашенной, шокированной. Возможно, скривится в гримасе отвращения, подумав о том, что раб хочет иметь власть над ней.

Таари засмеялась и кивнула.

— Хорошо. Я очень надеюсь, что ты однажды используешь эту возможность. Но никто не должен об этом знать, ладно? Мне сейчас нельзя ни с кем из вас быть в равных отношениях, иначе придется нового раба заводить. Иначе не хватит "людей, которые зависят от кандидата" для диссертации.

***

Следующие дни были похожи на сон. Конечно, никуда не делись занятия с Джиро и остальными, и задания Нииши, и еще добавились тренировки, которые предложил Рюу. Но чем бы ни были заняты его дни, ночи принадлежали Таари. Он принадлежал, теперь во всей полноте этого слова, таял в ее руках, растворялся в восхитительной боли, которую она умела превращать в наслаждение столько острое, что он впервые за многие годы расплакался. Она тогда долго сидела, положив его голову себе на колени, вытирала слезы и улыбалась, словно довольная кошка. Он обожал такой ее взгляд. Он обожал ее всю, и поставленное им самим условие казалось глупым. Разве может корабль предлагать условия морю? А он не чувствовал себя даже кораблем. Щепкой разве что, той самой лодкой, чьи весла он недавно взял и вывел из заледеневшей реки в это бескойнее море, чтобы отдаться на волю волн, нежных, как шелк, и таких же надежных.

Однако верно было и обратное — как бы хорошо ему ни было ночью, вслед за этим наступал день. Он ничего не пытался скрывать, как и Таари, да это было бы и невозможно — она оставляла на нем следы, словно ставила недолговечное клеймо, подтверждая еженощно — он принадлежит ей. Никто ничего не спрашивал, только смотрели понимающе, как Иола, смущенно, как Тетсуи, или хмуро, как Джиро. Акайо понимал, что каждый из них думает что-то свое, и наверное как минимум Джиро не одобрял того, каким стал бывший генерал, но не задумывался об этом надолго. Это была его жизнь, которую наконец-то хотелось жить. Мысли окружающих удивительно мало значили по сравнению с такой удивительной легкостью.

Ночами казалось, что Таари так же, как и он, погружена в эту захватывающую легкость, никогда он не видел в ее глазах ни одной тени, могущей сказать, что она думает о чем-то более важном. Однако когда у него едва оставались силы, чтобы выполнять простейшие действия вроде купания, готовки и уроков с Джиро, Таари успевала больше.

Например, через неделю после подписания контракта она подарила Шоичи платье и несколько пачек таблеток, сопроводив это словами “чтобы ты наконец стала женщиной не только в своей голове”. Все подумали, что это шутка, насмешка, но Шоичи, вместо того, чтобы покраснеть, пылко поблагодарил хозяйку.

Положение спас Иола, деловито уточнив, в каком роде теперь к нему обращаться, и, услышав уверенное “в женском”, последовательно следовал этой просьбе. Большинство остальных, уже привыкших полагаться на Иолу и Акайо как на пример правильных действий, старались поступать так же. Самому Акайо было довольно странно обращаться к внешне мужчине как к женщине, хотя и невозможно было не признать, что в платье Шоичи выглядит лучше. Даже имя, которым она теперь себя называла, Тэкэра, означавшее “сокровище”, шло ей куда больше.

Без проблем, однако, не обошлось: Джиро и Рюу изменения игнорировали, Тэкэра игнорировала их в ответ, не отзываясь на обращения в мужском роде и старое имя. В конце концов, Акайо попросил обоих прийти к себе в комнату, закрыл дверь и спокойно сообщил: