* * *


Пролог




Ад полон добрыми намерениями и желаниями.

Джордж Герберт. Jacula prudentium





«Гха‑Гхрааа‑хм», — кашель, вызванный сильным волнением, постепенно исчезал. Вода била светло‑серой струей из крана по ладоням мужчины, превращаясь в тысячи мелких брызг. Его голова была припорошена седыми волосами, лоб расчерчен углубившимися с годами морщинами, плечи опущены из‑за болей в спине, а колени ни на минуту не переставали напоминать о былом безрассудстве. Но вот голубые глаза, пронесшие через десятилетия искру живого, увлеченного ума, горели, как в молодости. Сейчас доктор технических наук, Артур Фёдорович Радеев, член Академии биоинженерии, не мог оторвать взгляд от ручейков воды, что пересекали, обегали множество царапин на его ладонях, метки от ожогов на фалангах, родимое пятно на мизинце. Мысли распаляли Артура: кашель — это лишь небольшой отголосок того, что сейчас бушевало внутри. Он уже двадцать минут находился в мужской туалетной комнате на втором этаже Дворца науки. Впервые за долгие годы Артур был приглашен сюда в качестве номинанта на премию за вклад в биологию. Выплачиваемая при жизни премия, лавры благодетеля и посмертное признание — желанные награды в мечтах многих его коллег. Вот только он сейчас думал не о галстуке или давящих ботинках, и не о трибуне. Картины прошлого отражались в его сосредоточенном взгляде. События минувших лет переплелись с настоящим, и он не мог побороть в себе, казалось бы, забытую горечь. Он пытался отрешиться рассматриванием узоров — мелких шрамов на своих руках, но они лишь затянули его глубже в воспоминания. Это были узоры из истории его жизни:

«Вот этот — от падения с велосипеда в 7 лет, — беззвучно шептал он про себя, — этот — от ссадины о сучья, при прыжке с дерева в реку. Этот — от той драки». Но наконец все они сплелись в его первый шрам на сердце.





* * *


Артур был пятым ребенком в семье. Розовощекий мальчуган босиком — лето выдалось тёплым — вбежал по деревянным ступеням крыльца в дом. Он старался впопыхах наступать лишь на тёмные полосы половика, чтобы своими пыльными ступнями не оставить видимой грязи на веранде. Уже почти проскочив на кухню за пирожком, он чуть не налетел на человека в белом халате. Мальчишка резко затормозил и, потеряв равновесие, припечатался плечом к стене.

— Тише-тише, не убейся только, — незнакомый дядя с красным крестом на белой шапке помог подняться ребёнку. — Не ушибся? Больно?

Артурка с перепугу смог выдавить только: «Неа». Мужчина захлопнул кожаный портфель с блестящими инструментами и пузырчатыми бумажками и вышел из дома. Мальчуган прошёл чуть дальше, в комнату, огляделся и даже поначалу подумал, что ошибся калиткой, домом. Всё было как прежде, но какое‑то другое. Артур удивился, что папа не на работе в поле, а дома и что он почему‑то не обратил внимания на его шальной бег, как это обычно бывало. Отец сейчас сидел на табурете будто замерший, с глазами темнее ночи. Кошка Муся, как не своя, забилась под кровать, на которой сидела мама Артура. Мальчик впервые в жизни видел её такую — стонущую от горя, льющую слёзы прямо на пол. Артуру стало страшно. Его старшая сестра Надя лежала, прикрытая одеялом, бледная, как снег, с подёргивающимися от боли губами. Мама не переставала шептать сквозь плач одни и те же слова, будто заклятье: «Ну, за что? За что? За что?». И его вторую сестру Риту тоже будто бы подменили: вместо привычного, милого смеха сейчас были лишь подёргивания плечами и тихие всхлипывания. Она молча мешала суп поварёшкой, стоя у плиты, еле‑еле успевая стирать запястьем солёные капли, текущие по щекам. В тот момент Артурка даже не подумал, почему дома не было братьев: Никитки и Миши. Почему он не встретил их в деревне, безмятежно гуляя со своей детской сворой малышей. Слишком много странного было сейчас в родном доме. Слишком много поменялось с тех пор в этом доме.

Похороны Нади унесли в глубокую яму, под мрачный гранитный камень, его беззаботное детство. Он уже был достаточно взрослым, чтобы понять, что больше никогда не сможет услышать её прекрасного певчего голоса. Она никогда больше не поможет отчистить штаны после очередных ребячьих игр на улице. Никогда больше не заварит вкусного чая с малиной, никогда больше не придёт рассказывать сказки на ночь. Ее просто больше нет.

Затем Никитка. Хоть брат и лежал в городской больнице, на обследовании и лечении, но всё равно болезнь взяла своё. Не под силу было дядям в халатах его домой живым вернуть. Мама говорила постоянно, что тетя Нина также слегла в молодости, что это её проклятие. И что дядю Пашу также смерть забрала — он остался только на фотографиях, подростком лет десяти. Отец как-то рассказал Артурке, что живёт эта страшная болезнь в них самих, в каждом. В ком она проснётся — неизвестно.

Через пару лет и с Мишей произошла беда. Сначала брат просто не обращал внимания на странные боли в животе, затем всё чаще отсиживался, отлёживался, исхудал. Его увезла белая машина с красным крестом, а вернула несколькими днями позже уже чёрная, без крестов. Понимал ли Мишка, когда Наде за лекарством в город ездил, что его судьба где‑то рядом вьётся?

После Миши Артурка боялся и ждал, что у него тоже что‑то заболит, и он умрёт. А потом просто свыкся с тем, что их семейную болезнь, как и голубые глаза или курносый нос, породу свою, не вычеркнешь, не изменишь.





* * *


Артур перевёл взгляд с ладоней на зеркало, висящее над умывальником: «Вот же! Какие красные глаза, а?! Сейчас на люди выходить. Ну‑ка!».

Он набрал в пригоршню холодной воды и умыл лицо. «Брррр!», — мурашки пробежали по спине. Почти как тогда, в детстве, когда по телевизору показали аварию на каком‑то предприятии: чёрно‑белые кадры из новостной передачи с лицами пострадавших, умирающих от неизвестного недуга людей. Позднее таких называли облучёнными. А может мурашки были похожи и на те, что были на уроках в школе, когда он узнал, что у человечества есть способы подчинить себе маленькие‑маленькие частички в нашем мире, из которых всё состоит. Что в нас самих есть некий код, в каждой клетке нашего тела. Этот код переносит от поколения к поколению и цвет глаз, и крепость тела, и его болезни, и ещё много чего. Артур вспомнил, что точно так же у него бежали мурашки по спине в тот день, когда матери позвонили её друзья из города сообщить, что Радеев висит в списках поступивших абитуриентов. Подобные мурашки чувствовал Артур и во время самой учёбы в престижном вузе, представляя себя защитником всех людей от страшных бед. Бед, что можно обойти лишь знанием. И только знанием он преодолевал снобизм некоторых профессоров и доцентов, принимавших у него экзамены. Именно знанием он был вооружён, когда диссертационный совет не смог аргументированно выразиться против его доклада. Немудрено: его идеи шли вразрез с привычными, общепринятыми рамками и понятиями. А затем были годы отчуждения, неприятия, непонимания в научном сообществе. Это годы долгого боя с неизвестностью, с одной стороны, и насмешками коллег, с другой. Но именно в тот переломный момент он нашёл единомышленника и друга. Они с Яном Топольским объединили достижения своих наук. Наконец он воплотил мечту, с которой жил всё это время. Тогда, 10 лет назад, он, наконец, с облегчением выдохнул в лица завистников: «Я смог».

Смотря в усыпанное каплями зеркало, ощущая последние вздрагивания исчезающего беспокойства, Артур Фёдорович прошептал своему отражению: «Я смог».

От воспоминаний отвлёк стук в дверь мужской уборной. Удары были совсем нерезкими, скорее извиняющимися.

— Дорогой! С тобой всё хорошо? — послышался голос Ольги, жены Артура. Эта женщина стала для него верным другом и тёплой любовью ещё в годы их студенчества. Она не побоялась пойти за осмеянным многими людьми мужчиной, который так фанатично стремился вглубь науки. За эту верность он был ей пожизненно благодарен.

— Все нормально… гхэм! Сейчас иду! — сказал учёный, закрывая кран умывальника. Подойдя к сушилке, он добавил уже намного тише себе под нос: «Невпопад простыл. Хотя разве когда‑то было иначе?».

Артур старался больше не думать о причинах, заставивших его пару десятков минут слушать шум отдалённых, забытых фраз в журчании льющейся из крана воды. Под звуки ещё работающей сушилки, Артур подошёл к выходу из туалета, повернул ручку, открыл дверь и переступил через порог.





* * *



Радеев поднялся по обитым тёмно‑синим ковром ступеням на сцену. В центре неё стояла трибуна, за которой учёного ждал человек с микрофоном в левой руке. Широчайшая, неестественная, отрепетированная улыбка повисла на лице ведущего. У этого молодого мужчины были светлые волосы, убранные набок. Казалось, что и мимика, и причёска были призваны подсветить происходящее вместе с лучом прожектора. Светотехник мастерски перемещал пятно от прожектора следом за идущим учёным. Артур уже был однажды на подобной церемонии в качестве гостя. Ещё с прошлого раза он подметил утрированную торжественность, походящую на неприкрытую фальшь во всём происходящем. Тогда он не стал углубляться в эту крамольную мысль. Он принимал правила этой странной, но важной для него игры: поставленный голос объявлял фамилию и научное звание премируемого, после чего весь зал, сидя за небольшими круглыми столиками по пять‑шесть человек, создавал волну аплодисментов. Хлопки ладоней, лязганье пуговиц на манжетах, вереница еле заметных ударов столовых приборов о белую скатерть и затихающий шёпот дам сливались в шквал, что выталкивал очередного новатора от науки наверх, для торжественной речи. Речи, в которой отягчённый глубокими знаниями человек елейно благодарил всех за всё. Это был своеобразный ритуал, который повторялся из года в год в стенах этого большого помещения с синими знамёнами академий, свисавшими с потолка вдоль стен и красной ковровой дорожкой, раскатанной по центру.

— Гхэм! — Артур почувствовал, как волнение начинает проявлять себя с новой силой. Его зрачки постепенно привыкли к яркому свету, и он даже смог различить лица присутствующих.

— Сказать, что я сейчас чувствую радость — не сказать ничего! — он немного улыбнулся, а по залу прокатилась волна одобрительного смешка.

— Это приятная награда за победу, к которой я шёл всю свою жизнь! Я понимал, что останавливаться нельзя, что нужно обязательно достичь цели, двигаться к ней без отдыха и жалости к себе! Идти к лучшему будущему, которое откроется для людей! — его внимание перетекало с вечерних платьев женщин на галстуки мужчин, на цветы на столах, блики света на бокалах, пока не запнулось. Препятствием стала персона, что продолжала радовать свою глотку угощениями банкетного меню. Невозмутимый гость не проявлял ни толики интереса ни к докладчику, ни к докладу.

— И, — Артур не давал волю смятению, подкатывающему от увиденного недоразумения, — и конечно, это событие не могло… — тон его голоса становился более шатким. Он снова посмотрел на лица. А они выглядели уже совсем по-другому. Радеев не понимал как на них одновременно соединяются милые улыбки и уставшие, завистливые, пустые глаза.

— Гхэм!

«Почему такие лица? Я неправ? Разве я сделал что‑то не так?», — лихорадочно пытался понять причину учёный.

Он дважды сбился, но окружающие никак не отреагировали.

— Я без вас бы не сделал! — по инерции Артур ещё произносил слова заготовленной речи, но уже утихло чувство триумфа.

«Да им просто ни до чего нет дела!», — наконец он нашёл самое корректное объяснение. — «Они просто привыкли, что кто‑то совершает невозможное. Затем выходит на сцену, произносит благодарность, а окончив её, теряется в их памяти раньше, чем доходит до нижней ступеньки. После останутся лишь статьи и книги, что вылетят небольшой партией из печатных машин и попадут на полки университетских библиотек, где будут прозябать под слоем пыли. В лучшем случае труды будут отрыты молодыми искателями. Эти-то с энтузиазмом потратят силы и годы на точно такой же подъём к трибуне. А все сидящие передо мной административные свиньи, из раза в раз будут смотреть на них, как на шутов», — мысли пронеслись вихрем внутри профессора.

— Без вас бы… — голос сорвался из‑за вновь пересохшего горла.

В центре элитарной толпы сидел кто‑то, внимательно слушавший докладчика, но для Радеева это уже ничего не значило.

— Без вас… — слова не хотели собираться во внятное предложение.

Артур сжал кулак, закрыл глаза на секунду, и наконец, подчинив себе дрожащие связки, громко выпалил:

— И без вас было бы!

Последняя фраза вобрала в себя всю яркость отвердевшего от подкатывающего гнева голоса и породила тишину.

Послышались отработанные хлопки очнувшегося гурмана, что провёл всё выступление в собственной тарелке, расправляясь с салатом. Понимая, что делает что-то невпопад, он стал хлопать всё тише и тише, и тише, пока не перестал. Лица в зале изменились: натянутая дежурная гримаса восторга уступала недоумению. Артур прошёл мимо потерявшегося, побледневшего ведущего, и, спустившись по ступеням, направился к выходу. Его поступь, казалось, не только развеивает многолетнюю пелену самообмана, но и разрушает привычный уклад всех присутствующих.

— Да как он смеет? — шикнули где‑то на другом конце зала.

— Больной что ли? — чуть громче сказал кто‑то в центре.

Гений больше не видел святости в свисающих до пола разноцветных полотнах.





* * *


Дверь зала снова хлопнула спустя несколько секунд после спешного выхода Артура и Ольги Радеевых:

— Артур Фёдорович! — по коридору в их сторону шёл молодой подтянутый мужчина лет сорока в костюме‑двойке темно‑синего цвета и красной рубашке. Он аплодировал почти в такт своим шагам. Артур не мог вспомнить, где он видел это лицо: неприметные черты, но внимательный, выжидающий взгляд.

Незнакомец, улыбаясь, продолжил:

— Примите мои поздравления, профессор! Вы и впрямь подарили новое будущее всему человечеству!

— Простите, но я… — Артур был готов поклясться, что не знает имя неожиданного собеседника, но тот, подойдя, просто протянул ему руку.

— Дмитрий — ценитель талантов, — в глазах говорившего играла какая‑то бесовская искорка. — Артур Фёдорович, вы же понимаете, что вы только в начале пути? И перед вами ещё стоят сложные задачи?

— Гха… — Артур взволнованно улыбнулся, подавляя в себе вновь подкатывающие от начавшегося волнения спазмы. — А о каких задачах вы говорите, Дмитрий? Я, конечно, планирую развить ещё одну…

— Лично внедрить своё изобретение, — перебил его мужчина, отчеканив каждое слово. — Артур Фёдорович, буду откровенен: для промышленного производства устройств, работающих по этому принципу, пройдёт какое‑то время. Время — это зачастую приговор для людей с тяжелыми заболеваниями, вы это прекрасно понимаете. Я не хочу сказать о вас ничего плохого, но посильно ли будет вам работать с инвесторами, производственниками и чиновниками в одиночку? Искать их? Ловить на обмане? А это неминуемо произойдёт, если вы пойдёте в этот бой один, — голос Дмитрия был сосредоточенным, но вполне мирным. — Вы ведь хотите помочь людям, и я готов поспорить, что свои изыскания в науке вы начали из благих, благородных побуждений. Я же лишь только знаю, как вам помочь.

Артур почувствовал вновь подкатывающую волну эмоций, что были там — в зале.

— Что вы хотите мне предложить? — спросил профессор тихим голосом.

— Сотрудничество. С одной государственной организацией. Дело ваше, я не настаиваю. Но только подумайте о том, что вам будут предоставлены целые лабораторные комплексы! Штат сотрудников численностью с провинциальный городок! Мы дадим вам такие мощности, которые не под силу ни одной корпорации! От вас потребуется лишь хранить в тайне информацию, которой вы будете обладать. — Дмитрий выдержал паузу, пристально смотря в глаза Артуру. — Не только вы увидите лучшие блага нашей Родины, но и ваша семья. Современные медицинские технологии — бесплатно, образование для ваших усыновлённых детей — бесплатно, а в будущем их будут ждать вакансии в перспективных конторах, получающие госзаказы — всё это станет для всех вас реальностью.

Артур по-детски смущённо перевёл взгляд на стену, затем на пол, пытаясь сохранять спокойствие. Ему казалось, что удача наконец повернулась к нему лицом.

— Вам нужно время? — вновь спросил Дмитрий.

Учёный поднял глаза, посмотрел на жену: «Дорогая, вот это кажется Оно!».