Сейчас главное – пробраться в раздевалку, не попав на глаза преподавательскому составу. Те не одобряют, когда курсанты шастают по академии после занятий.

Осторожно, стараясь двигаться бесшумно, ступаю мягкими кроссовками по гладкому блестящему полу, по которому уже успели пройтись роботы-уборщики. На носу выпускные экзамены, мне ни к чему проблемы с преподавателями. Тем более на последнем смотре полковник Маккален выразил свою заинтересованность во мне. Служить в его подразделении – золотая мечта любого курсанта. Нужно быть осторожной.

Дверь женской раздевалки – следующая после двери в мужскую. А та приоткрыта, и оттуда доносятся голоса. Черт-черт-черт.

Влипаю лопатками в стену и задаюсь вопросом: а так ли нужен мне этот планшет? Подумаешь, без него не смогу подготовиться к завтрашним занятиям. Всегда можно завалиться к Нику и позаниматься в его веселой компании. Но после последней беседы с его матерью мне не очень-то хочется появляться в доме Валентайнов.

Мне нужен мой планшет.

Крадучись, по стенке, подхожу ближе.

Голоса знакомые: Хоппер и Флеукс. Флеукс – заведующий учебной частью, суровый, но справедливый мужик. Хоппер – тоже спец своего дела, но я терпеть его не могу с самого первого курса. Понимаю, что это было частью воспитательной работы с новичками, но до сих пор не могу забыть его: «Вставай или поедешь к мамочке печь пироги». Возможно, мне не было бы так обидно, пеки моя мать сдобу на самом деле.

– …Хопп, не юли, – продолжает Флеукс ранее начатый спор. – Мне нужно имя. Соревнования через неделю, понаедет народа с Альфа Крита, Лондора, даже Земля кого-то отправляет к нам. «Земляне – лучшие», все дела… – явно передразнивает. – Нам нужно выставить своего лучшего курсанта, чтобы не упасть в грязь лицом.

– Да знаю я. – У Хоппера всегда хриплый голос (должно быть, потому, что он много орет), а сейчас еще и недовольный. – Есть у меня… кандидат. Только выпускные экзамены – через неделю после твоих соревнований, загубим парню будущее.

– С чего бы? – удивленно крякает Флеукс. – Имя говори давай.

Даже не сомневаюсь, что за имя тот назовет.

– Валентайн, – с неохотой произносит Хоппер.

– Ник? – изумляется Флеукс.

– Знаешь такого?

– Ну да. На днях только помогал мне в проекте со стажерами. Парнишка с энтузиазмом. Энергии – через край, – хмыкает. – Не знал, что он силен в рукопашной. Тощий какой-то.

– Все с ним нормально, – огрызается Хоппер, будто оскорбили его лично. – Жила на жиле. С ним другая проблема – тормозов нет.

Пауза.

– В каком смысле? – следует затем вопрос Флеукса.

– Во всех, – отвечает главный инструктор по физподготовке. – Ни тормозов, ни инстинкта самосохранения. Выкладывается в ноль, так что потом хоть выноси. Ребята на втором-третьем спарринге сыплются, а этот – десять, и хоть бы хны, скачет бодренький. А потом «батарейка» садится – и зовите медперсонал.

Не люблю Хоппера, но в данном случае согласна с ним целиком и полностью: тормозить Ник не умеет.

– Хм… Интересный персонаж. Ну так… вдруг выиграет? Нам грант дадут.

Хоппер молчит.

– К нему Маккален присматривался, – заговаривает вновь через несколько минут. – Спрашивал меня про него. Я Старику сразу сказал: бери, не пожалеешь. Только за Валентайном глаз да глаз по первости нужен. Во-первых, с субординацией проблемы – результат даст лучше других, зато свое мнение, где надо и не надо, выскажет. Во-вторых, загонять себя может, если не остановить вовремя.

– Ну так возраст. Поумнеет со временем.

– Я так и сказал. Вот и не хочу его на твои соревнования – покалечится, потом экзамены завалит, и загубим талантливому парню карьеру.

Надо же, не ожидала подобного от Хоппера. Мне становится даже стыдно за то, что думала о нем слишком плохо все эти годы.

Вздрагиваю, когда по раздевалке и коридору эхом разносится резкий смех Флеукса.

– Ты еще скупую мужскую слезу пусти. Давай мне Валентайна. Медика к нему приставим, пусть заряд «батарейки» проверяет, – все еще посмеивается.

Хоппер сдается.

– Загубишь мне парня, сам тебе ноги переломаю, – припечатывает напоследок.

– Брось, – отмахивается заведующий учебной частью. – А в женскую кого поставим?

– Николс бери. – На этот раз Хоппер называет имя без лишних раздумий. – Эмбер Николс.

– Это которая?

– Блондинка, из первой группы. Кстати, подружка Валентайна.

– В каком смысле – подружка?

– Я что, свечку держал?! – рявкает Хоппер. Слышу тяжелые шаги по направлению к двери.

Коридор пуст, все двери заперты. Куда спрятаться? Хоть на потолок…


На принятие решения у меня меньше секунды. К черту планшет. К тому же самое время наведаться к Нику и поделиться тем, что случайно узнала.

Поправляю лямку своего рюкзака и мчусь к выходу.

Кажется, не заметили…



Просыпаюсь оттого, что мне жарко.

Я вся мокрая. Пытаюсь пошевелиться и не могу. Меня что-то держит. Или кто-то.

Вокруг темно.

Спросонья и еще при не вполне ясном сознании меня охватывает паника. Дергаюсь, мне становится нечем дышать. Тяну ладони к шее и… натыкаюсь на чужие руки, крепко обнимающие меня под грудью. Замираю, пытаясь осознать, где я и кто рядом со мной. Голова работает медленно, будто в ней крутятся несмазанные шестеренки.

Наконец воспоминания вчерашнего безумного дня возвращаются и паника отступает.

Пересмешник.

Аккуратно, чтобы не потревожить спящего, разжимаю захват его рук и выбираюсь в утреннюю прохладу комнаты.

Окно распахнуто настежь, слышен шорох ветра. Еще совсем темно, и я не могу даже предположить, сколько осталось до рассвета. Внутреннее ощущение времени сбито.

Провожу ладонью по влажной шее, понимаю, что все еще тяжело дышу. Глупая, испугалась так, будто ко мне никто и никогда не прикасался. Тем не менее даже в таких удушающих объятиях я прекрасно выспалась, и теперь сна ни в одном глазу.

Прислушиваюсь. Дыхание Пересмешника ровное – спит.

Тихонько отхожу к окну, стараясь не шуметь. Взбираюсь на подоконник и спрыгиваю вниз, во двор. В последнее время я зачастила с таким способом выхода из комнаты, но делать крюк по длинным коридорам не хочу.





* * *


Занимается рассвет. Вокруг стоит тишина, нарушаемая лишь время от времени поднимающимся ветром.

Река принимает меня в свои ледяные объятия. От холода захватывает дух, но я все равно несколько раз ныряю с головой.

Осознание того, что тайный люк находится совсем близко, там, ниже по течению, нервирует лишь первые несколько минут. Потом забываюсь и расслабляюсь. В конце концов, вряд ли незнакомцы обшаривают окрестности до самого утра, рискуя снова столкнуться с кем-нибудь из местных. Ну а мне есть над чем подумать, кроме странных людей в черном.

Прошлый сон-воспоминание был еще более ярким, чем предыдущие. Голоса, интонации, оттенки эмоций – все это я слышала так четко, как наяву. А еще увиденное только сильнее подтверждает мои подозрения, что Пересмешник не кто иной, как Ник Валентайн.

Но боже мой, с чего в моей голове вообще появились эти безумные подозрения? По сути, это всего лишь предположения, основанные… ни на чем. Я ни разу не видела лица Ника, не слышала его голоса.

Что заставило меня думать, что Пересмешник – это Валентайн? Тип фигуры? Но если быть объективной, то тот же Зяблик такого же роста и телосложения. И Дергач…

Выбираюсь на берег. Стираю платье, выжимаю так крепко, как только могу, и надеваю на себя мокрым – пусть, высохнет и так.

Волосы тоже выжимаю, перекидываю через одно плечо и с ботинками в руке, босиком, бреду обратно к бараку.

…Нет ни шрама, ни какой-либо татуировки или родимого пятна, которые стали бы неопровержимым доказательством. То, что Пересмешник сразу обратил на меня внимание и принялся спасать? Так он говорит о симпатии. И так тоже бывает. И к чему кривить душой, она действительно взаимная.

Будь Пересмешник Валентайном, он бы обязательно попробовал со мной поговорить. Разве не так? Хотя бы прощупать почву, намеками выяснить, помню ли я хоть что-то. Однако на тему прошлого не было сказано ни полслова. Единственное, к чему можно было бы придраться, – реакция Пересмешника, когда я назвала его Ником. С другой стороны, а кто бы не растерялся, если бы к нему обратились чужим, незнакомым именем?

Но если зайти еще и с третьей стороны, то кто я для своих бывших коллег? Агент под прикрытием, проваливший задание и сгинувший два года назад. Заслуживаю ли я доверия в их глазах? Определенно нет. Что, если Пересмешник – все-таки Николас Валентайн, но не признается потому, что не доверяет мне?

В одной моей руке – ботинки, второй, свободной, тру лоб. Как и всегда, когда начинаю пытаться заглянуть в прошлое, начинает болеть голова.

Так что это? Больная фантазия и попытка подсознания выдать желаемое за действительное? Или все же неслучайные подозрения?

Не зря же память так услужливо показала мне подслушанный разговор про Ника и соревнования? Или все произошло с точностью до наоборот: вчерашние соревнования просто вызвали из воспоминаний что-то на похожую тему, и то, что происходило в Полицейской академии много лет назад, не имеет к Пересмешнику, новому жителю Птицефермы, никакого отношения?

Только голова болит сильнее, будто кто-то сдавливает тисками виски.

Назад возвращаюсь через главный вход. Еще слишком рано, барак спит, и мне удается добраться до комнаты незамеченной.

Медленно открываю и закрываю дверь, стараясь, чтобы она не издала скрипа, и вхожу. Пересмешник до сих пор спит. Лежит на боку, подложив одну руку под голову, дышит ровно.

Сажусь рядом.

Что бы за мазь вчера ни дала мне Сова, та сделала свое дело превосходно – отек с лица Пересмешника почти полностью спал. Осталась ссадина на щеке, кривой шов моей ручной работы на брови и опухшая разбитая нижняя губа. Но в сравнении с тем, что было вчера, это настоящее волшебство. Жаль, что сломанные ребра не срастутся так просто.