По-прежнему никакой реакции со стороны Якоба. Он держал девушку на руках и, похоже, не имел при себе оружия. Патрик обдумывал, не толкнуть ли его, чтобы сдвинуться с мертвой точки. Волноваться, что пострадает девушка, не имело смысла. Слишком поздно.

Не успел он додумать мысль, как слева, у него из-за спины, выскочила высокая фигура. От неожиданности у него дрогнул палец на курке, и Патрик чуть не всадил пулю в Якоба или в Мартина. Он с ужасом смотрел, как высокая мощная фигура Эрнста пролетела по воздуху прямо на Якоба, который с тяжелым хлопком упал на землю. Йенни выпала у него из рук и приземлилась прямо перед ним с жутким безжизненным звуком, будто брошенный на землю мешок с мукой.

С торжествующим видом Эрнст заломил Якобу руки за спину. Тот не сопротивлялся, но его лицо сохраняло все то же изумленное выражение.

– Вот так, – произнес Эрнст и поднял взгляд, чтобы насладиться ликованием народа. Все стояли в оцепенении, и, увидев вздымавшееся перед лицом Патрика черное облако, он понял, что снова поступил не слишком обдуманно.

Патрик по-прежнему дрожал от того, что чуть не застрелил Мартина, и ему приходилось сдерживаться, чтобы не обхватить руками тонкую шею Эрнста и медленно задушить его. С этим они разберутся позже. Сейчас важнее заняться Якобом.

Йоста достал наручники, подошел к Якобу и надел их ему на запястья. Вместе с Мартином они резко подняли Якоба на ноги и вопросительно посмотрели на Патрика.

– Отведите его обратно в Вестергорден, – велел Патрик двум полицейским из Уддеваллы. – Я скоро приду. Проследите за тем, чтобы персонал «Скорой» нашел сюда дорогу, и скажите им, чтобы взяли с собой носилки.

Они взяли Якоба и уже собрались уходить, но Патрик остановил их:

– Хотя подождите, я просто хочу посмотреть ему в глаза. Хочу увидеть, как выглядят глаза человека, способного совершить такое, – он кивнул на безжизненное тело Йенни.

Якоб встретился с ним взглядом без раскаяния, а с по-прежнему растерянным выражением.

– Разве это не странно, – посмотрев на Патрика, произнес он, – что Бог совершает чудо вчера вечером, чтобы меня спасти, а сегодня просто позволяет вам меня взять?

Патрик старался увидеть в его глазах, всерьез он это говорит или просто играет, чтобы попытаться спастись от последствий собственных поступков. Взгляд Якоба был ясный, как зеркало, и он понял, что смотрит прямо в безумие.

– Это не Бог, – все-таки сказал Патрик. – Это Эфраим. Ты прошел тест с кровью, поскольку Эфраим отдал тебе во время болезни свой костный мозг. Это означало, что ты получил его кровь, а вместе с ней и его ДНК. Поэтому твой анализ крови не совпал с образцом ДНК, который мы взяли с тех… остатков… которые ты оставил на Тане. Мы поняли это, только когда эксперты из лаборатории установили все ваши родственные отношения и твоя кровь показала, что ты, как ни странно, приходишься отцом Юханнесу и Габриэлю.

Якоб лишь кивнул. Потом мягко сказал:

– Но разве это не чудо, скажите? – С этим его повели через лес.

Мартин, Йоста и Патрик остались стоять возле тела Йенни. Эрнст поспешил удалиться вместе с полицейскими из Уддеваллы, чтобы, наверное, постараться в ближайшее время не показываться на глаза.

Всем троим хотелось бы иметь куртку, чтобы прикрыть девушку. Ее нагота казалась такой откровенной, такой унизительной. Они видели раны на ее теле. Раны, идентичные тем, что были у Тани. Вероятно, такие же, как были у Сив и Моны, когда они умирали.

Юханнес, несмотря на импульсивный характер, оказался человеком методичным. Его записная книжка показывала, как тщательно он записывал, какие наносил своим жертвам раны, чтобы затем попытаться их исцелить. Он планировал все, как ученый. Те же повреждения у обеих, в том же порядке. Возможно, чтобы для самого себя представлять это именно как научный эксперимент. Эксперимент, в котором они были несчастными, но необходимыми жертвами. Необходимыми для того, чтобы Бог вернул ему дар исцеления, которым он обладал в детстве. Дар, которого ему не хватало всю его взрослую жизнь и который стал совершенно необходимым для воскрешения, когда заболел его первенец Якоб.

Злополучное наследство, оставленное Эфраимом сыну и внуку. Фантазия Якоба тоже разыгралась благодаря рассказам Эфраима о том, как Габриэль и Юханнес в детстве исцеляли людей. Добавленные Эфраимом ради эффекта слова, что он видит дар и у внука, породили идеи, получившие подпитку в годы болезни, от которой Якоб чуть не умер. Потом он когда-то нашел записи Юханнеса и, судя по затрепанности страниц, раз за разом возвращался к ним. Злосчастное совпадение, что Таня появилась в Вестергордене с вопросом о матери в тот самый день, когда Якоб получил смертный приговор, привело наконец к тому, что они теперь стояли и смотрели на мертвую девушку.

Когда Якоб уронил ее, она упала на бок, и казалось, свернулась, приняв положение эмбриона. Мартин и Патрик с удивлением смотрели, как Йоста расстегивает свою рубашку с короткими рукавами. Выставив напоказ белую, как мел, безволосую грудь, он, не говоря ни слова, расстелил рубашку на Йенни и попытался максимально прикрыть ее наготу.

– Негоже стоять и пялиться на девочку, когда она лежит в чем мать родила, – пробурчал он и скрестил руки на груди, чтобы защититься от влаги, образовавшейся в тени деревьев.

Патрик опустился на колени и инстинктивно взял ее холодную руку в свою. Умерла она в одиночестве, но ей незачем ждать одной.





⁂


Через несколько дней основная шумиха улеглась. Патрик сидел напротив Мелльберга, мечтая, чтобы все осталось позади. Шеф потребовал полный разбор дела, и хотя Патрик знал причину – Мелльберг собирался годами бахвалиться своим участием в расследовании дела Хультов, – его это особенно не волновало. После того как он лично сообщил родителям Йенни о ее смерти, ему было трудно воспринимать славу или похвалу, связанные с расследованием, и он с легким сердцем передавал это Мелльбергу.

– Но я по-прежнему не понимаю этой истории с кровью, – сказал Мелльберг.

Патрик, вздохнув, принялся объяснять в третий раз, теперь еще медленнее:

– Когда Якоб болел лейкемией, ему пересадили костный мозг от деда Эфраима. Это означало, что кровь, производившаяся в Якобе после пересадки, имела ту же ДНК, что у донора, то есть у Эфраима. Иными словами, Якоб после этого имел в теле ДНК двух человек. ДНК деда в крови и собственную – в остальных частях тела. Поэтому, анализируя кровь Якоба, мы получили генетический код ДНК Эфраима. А поскольку на жертве Якоб оставил ДНК в форме спермы, этот образец содержал его первоначальный генетический код. Соответственно, коды не совпадали. По словам судмедэкспертов, статистическая вероятность того, что подобное может произойти, настолько мала, что почти невозможна. Но только почти…

Мелльберг, похоже, наконец понял его рассуждение. Он удивленно покачал головой.

– Чертова научная фантастика. Да, чего только не услышишь, Хедстрём! Ну, должен сказать, мы чертовски хорошо поработали над этим делом. Вчера мне позвонил лично начальник полиции Гётеборга и поблагодарил за отличное расследование, и мне оставалось только согласиться.

Патрику было трудно счесть все это отличным, поскольку им не удалось спасти девушку, но он предпочел промолчать. Некоторые вещи складываются как складываются, и тут уж ничего не поделаешь.

Последние дни выдались тяжелыми. Они занимались, в каком-то смысле, печальной работой. Он продолжал плохо спать, его мучили картины, спровоцированные эскизами и записями в книжке Юханнеса. Эрика взволнованно ходила вокруг него кругами, и он ощущал, как она тоже вертится рядом с ним по ночам. Но он почему-то не мог протянуть к ней руку. Ему требовалось унять это самому.

Даже движениям ребенка в животе не удавалось пробудить у него ощущение благополучия, которое они всегда внушали ему раньше. Казалось, будто ему внезапно напомнили, как опасен внешний мир и какими злыми и безумными могут быть люди. Как он сможет защитить от всего этого ребенка? В результате он уклонялся от Эрики и ребенка. Уклонялся от риска когда-нибудь пережить боль, которую он видел на лицах Бу и Керстин Мёллер, когда стоял перед ними и, чуть не плача, сообщал им, что Йенни, к сожалению, мертва. Как может человек пережить такую боль?

В самые мрачные минуты по ночам он даже обдумывал возможность бегства. Просто взять свои вещи и сбежать. Прочь от ответственности и обязательств. Прочь от риска, что любовь к ребенку станет оружием, которое приставят ему к виску и медленно спустят курок. Он, всегда являвшийся олицетворением верности долгу, впервые в жизни всерьез обдумывал возможность прибегнуть к трусливому выходу. В то же время он знал, что Эрика сейчас нуждается в его поддержке больше, чем когда-либо. Она в отчаянии от того, что Анна с детьми переехала обратно к Лукасу. Он знал это, но все равно был не в силах протянуть к ней руку.

Перед ним продолжали шевелиться губы Мелльберга.

– Да, я не вижу причин, почему бы нам не получить дополнительные ассигнования в следующем бюджете, учитывая высокую оценку, которую мы получили…


«Бла-бла-бла, – подумал Патрик. – Поток бессмысленных слов. Деньги, почет, больше ассигнований и похвала от начальства. Бессмысленные мерила успеха». У него возникло желание взять свою чашку кофе и медленно вылить горячий напиток на аккуратно прикрытую волосами лысину Мелльберга. Просто чтобы заставить его замолчать.

– Ну, твой вклад, разумеется, будет отмечен, – проговорил Мелльберг. – Я вообще-то сказал начальству, что ты оказывал мне в процессе расследования потрясающую поддержку. Только не напоминай мне об этом, когда подойдет время переговоров о зарплате. – Мелльберг захохотал и подмигнул Патрику. – Меня беспокоит только та часть, которая касается смерти Юханнеса Хульта. Вы по-прежнему не имеете представления, кто его убил?

Патрик покачал головой. Они разговаривали об этом с Якобом, но тот, казалось, искренне пребывал в таком же неведении, как они. Это убийство по-прежнему числилось нераскрытым и, похоже, таковым и останется.

– Если бы вы сумели закрыть эту дырочку тоже, вышла бы вишенка на торте. Ведь маленькая золотая звездочка рядом с оценкой «отлично» не повредит? – весело продолжил Мелльберг. Потом опять принял серьезный вид. – Я, разумеется, принял к сведению критику действий Эрнста, но, учитывая его выслугу лет, считаю, что мы проявим великодушие и закроем глаза на этот маленький инцидент. Несмотря ни на что, все ведь кончилось хорошо.

Патрик вспомнил ощущения дрогнувшего на курке пальца, когда на линии стрельбы находились Мартин и Якоб. Державшая кофе рука задрожала. Как бы по собственному желанию она начала поднимать чашку и медленно вести ее в сторону прикрытой лысины Мелльберга. Стук в дверь заставил ее остановить движение. Вошла Анника.

– Патрик, тебя к телефону.

– Ты не видишь, что мы заняты? – прошипел Мелльберг.

– Я все-таки думаю, он захочет ответить на этот звонок, – сказала Анника, многозначительно взглянув на Патрика.

Он посмотрел на нее с удивлением, но она отказалась что-либо говорить. Когда они пришли к ней, Анника показала на лежащую на письменном столе трубку и деликатно вышла в коридор.

– Черт подери, почему у тебя не включен мобильный?!

Он посмотрел на телефон, висящий в чехле на поясе, и сообразил, что тот разрядился и не работает.

– Он разрядился. А что такого? – Он не понимал, почему Эрика так возмущена. Она ведь могла позвонить ему через коммутатор.

– Началось! А ты не отвечаешь ни по стационарному телефону, ни по мобильному, и тогда…

– Что значит «началось»? – растерянно перебил он ее. – Что началось?

– Роды, идиот! Начались боли, и отошли воды! Ты должен меня забрать, надо немедленно ехать!

– Но ведь он должен появиться только через три недели? – Он по-прежнему пребывал в растерянности.

– Ребенок явно об этом не знает, и он появится сейчас! – Послышались короткие гудки.

Патрик застыл на месте с трубкой в руке. Губы стали расплываться в глупой улыбке. Его ребенок на подходе. Их с Эрикой ребенок.

На трясущихся ногах он выбежал к машине и несколько раз растерянно подергал ручку дверцы. Кто-то постучал ему по плечу. Позади него стояла Анника с ключами от машины в руке.

– Наверное, будет быстрее, если ты сперва отопрешь машину.

Он выхватил у нее ключи, быстро помахал ей рукой, до отказа нажал на газ и помчался в направлении Фьельбаки. Анника посмотрела на оставшиеся на асфальте черные следы шин и со смехом пошла обратно на свое место.





Август 1979 года




Эфраим был озадачен. Габриэль продолжал упорно утверждать, что видел с исчезнувшей девушкой Юханнеса. Он отказывался этому верить, но в то же время знал, что Габриэль никогда не лжет. Правда и порядок для него важнее собственного брата, и поэтому Эфраиму было так трудно отмахнуться от этого. Он твердо держался за мысль, что Габриэль просто-напросто обознался. Его в сумеречном освещении подвело зрение, или обманули образовавшиеся тени, или что-нибудь подобное. Он сам слышал, насколько нереалистично это звучит. Однако он знал и Юханнеса. Его беспечный, безответственный сын шел по жизни играючи. Разве он способен кого-нибудь убить?

Опираясь на трость, он направился из господской усадьбы в Вестергорден. На самом деле трость ему не требовалась, физическая форма у него, по его собственному мнению, не уступала двадцатилетнему, но он считал, что это выглядит стильно. Трость и шляпа придавали ему подобающий помещику вид, и он пользовался ими при любом удобном случае.

Его мучило, что Габриэль с каждым годом все больше отдаляется от брата. Он знал, что Габриэль считает, будто он отдает предпочтение Юханнесу, и, по совести говоря, возможно, так оно и было. Просто иметь дело с Юханнесом было намного легче. Его шарм и открытость давали возможность обращаться с ним с мягкой снисходительностью, что позволяло Эфраиму чувствовать себя патриархом в правильном смысле этого слова. Юханнеса он мог сурово наставлять, благодаря ему он ощущал себя нужным, хотя бы для того, чтобы возвращать сына с небес на землю – ведь за ним постоянно бегало столько женщин. С Габриэлем все обстояло по-другому. Он всегда смотрел на него с презрением, что вынуждало Эфраима обходиться с ним с неким холодным превосходством. Он знал, что во многом виноват сам. В то время как Юханнес скакал от радости каждый раз, когда он проводил новую службу, где использовал мальчиков, Габриэль сжимался и увядал. Эфраим видел это и понимал, какую берет на себя ответственность, но делал это ради их же блага. После смерти Рагнхильд им оставалось рассчитывать только на его красноречие и шарм, чтобы не умереть с голоду. Благодаря счастливой случайности у него оказался такой природный дар, что все закончилось следующим: полоумная вдова Дюблинг завещала ему поместье и свое состояние. Габриэлю все-таки следовало бы побольше смотреть на результат, вместо того чтобы постоянно терзать его укорами за свое «ужасное» детство. Правда заключалась в том, что не приди ему в голову гениальная мысль использовать мальчиков на службах, они бы сегодня ничего этого не имели. Никто не мог устоять перед двумя очаровательными мальчиками, которые благодаря Божьему промыслу обрели дар исцелять больных и увечных. В сочетании с харизмой и даром красноречия, которыми обладал он сам, они были непобедимы. Эфраим знал, что по-прежнему считается в мире автономной церкви[25] легендарным миссионером, и его это невероятно радовало. Ему также нравилось, что народная молва наделила его вторым именем или, если угодно, прозвищем: Проповедник.

Однако его удивило, с каким огорчением Юханнес воспринял новость о том, что он перерос свой дар. Для Эфраима это был легкий способ покончить с обманом, и для Габриэля это тоже стало большим облегчением. А Юханнес горевал. Эфраим все время собирался рассказать им, что это просто была его придумка, и что люди, которых они «исцеляли», были совершенно здоровыми людьми, которым он приплачивал за участие в спектакле. Но по мере того как шли годы, он начал сомневаться. Юханнес иногда казался таким неуравновешенным. Поэтому Эфраим очень беспокоился по поводу этой истории с полицией и допросами Юханнеса. Он производил впечатление человека более сильного, чем на самом деле, и Эфраим не был уверен в том, как это на него повлияет. Поэтому ему пришло в голову прогуляться до Вестергордена и немного поговорить с сыном. Прощупать, как тот со всем этим справляется.

Губы Эфраима тронула улыбка. Неделю назад из больницы вернулся Якоб и часами просиживал у него в комнате. Он очень любил внука. Ему удалось спасти внуку жизнь, что навеки соединило их особой связью. Зато провести его было не так легко, как они думали. Габриэль, может, и верил, что Якоб его сын, но он-то, Эфраим, видел, что имеется на самом деле. Конечно же, Якоб – сын Юханнеса, он читал это в глазах Юханнеса. Ну да ладно, в это ему вмешиваться незачем. Но мальчик стал его отрадой на старости лет. Роберта и Юхана он, правда, тоже любил, но они были еще такими маленькими. Больше всего ему в Якобе нравились его умные рассуждения и то, с каким энтузиазмом он слушал истории Эфраима. Якоб обожал истории о том, как Габриэль и Юханнес были маленькими и повсюду с ним разъезжали. Он называл их «целительными историями». «Дедушка, расскажи целительные истории», – просил он каждый раз, когда приходил его навестить, и Эфраим ничего не имел против того, чтобы вновь окунуться в те времена. Как же им бывало весело! И ничего страшного, что он немного приукрашивал. Он взял в привычку завершать рассказы драматической театральной паузой, а потом указывал костлявым пальцем Якобу на грудь и говорил: «И ты, Якоб, тоже обладаешь этим даром. Где-то глубоко внутри он ожидает, чтобы его вызвали». Мальчик обычно сидел возле его ног с вытаращенными глазами и широко раскрытым ртом, и Эфраиму очень нравилось наблюдать его восхищение.

Он постучался в дверь дома. Никто не откликнулся. Стояла полная тишина, и, казалось, Сольвейг и мальчиков тоже нет дома. Ребят обычно слышно за несколько километров. Из амбара донесся какой-то звук, и Эфраим пошел туда, чтобы посмотреть. Юханннес возился с комбайном и заметил Эфраима, только когда тот уже стоял прямо перед ним. Он подскочил.

– Вижу у тебя много дел?

– Да, надо тут кое с чем разобраться.

– Я слышал, тебя опять вызывали в полицию, – сказал Эфраим, имевший обыкновение переходить прямо к делу.

– Да, – кратко ответил Юханнес.

– Что им понадобилось на этот раз?

– Разумеется, опять вопросы о показаниях Габриэля. – Юханнес продолжал заниматься комбайном и не смотрел на Эфраима.