Габриэль встал и указал на входную дверь:
– Вон отсюда! Я не желаю видеть вас здесь снова, пока у вас не будет соответствующей бумаги и пока я не позвоню своему адвокату. А до тех пор можете убираться к черту!
Он сыпал ругательствами со все большей легкостью, и в уголках рта образовались пузырьки слюны. Патрик и Мартин, знавшие, когда их присутствие долее нежелательно, собрали вещи и вышли. Входная дверь с глухим ударом захлопнулась у них за спиной, и последнее, что они слышали, был голос Габриэля, вопившего на дочь: «Чем это ты, черт возьми, занимаешься!»
– В тихом омуте…
– Да уж, никак не думал, что под этой поверхностью таится такой вулкан, – подхватил Мартин.
– Впрочем, его все-таки можно понять. Если взглянуть с его стороны… – Мысли Патрика вновь вернулись к утреннему мощному фиаско.
– Кончай об этом думать, я же тебе сказал. Ты сделал что мог, и нельзя без конца барахтаться в жалости к себе, – резким тоном проговорил Мартин.
Патрик посмотрел на него с удивлением. Мартин, почувствовав его взгляды, с извиняющимся видом пожал плечами.
– Прости. Наверное, стресс добрался и до меня.
– Нет-нет. Ты совершенно прав. Сейчас не время жалеть себя. – Он на миг оторвался от дороги и посмотрел на коллегу. – И никогда не извиняйся за честность.
– О’кей.
На некоторое время воцарилась неловкая тишина. Когда они проезжали мимо поля для гольфа, Патрик, чтобы разрядить атмосферу, сказал:
– Не пройти ли тебе быстренько начальный курс, чтобы мы могли сразиться?
Мартин задиристо улыбнулся.
– А ты решишься? Вдруг окажется, что у меня природный талант, и я тебя обставлю.
– Как-то не верится. Я ведь своего рода ас.
– Ну, тогда придется поторопиться, а то потом скрестить клюшки нам удастся уже не скоро.
– Что ты имеешь в виду? – с искренним удивлением на лице спросил Патрик.
– Ты, возможно, забыл, но у тебя через пару недель ожидается ребенок. Тогда у тебя едва ли будет много времени для подобных развлечений.
– Ах, решение всегда найдется. Ведь младенцы так много спят, а значит, гольф мы втиснуть как-нибудь сумеем. К тому же Эрика понимает, что мне необходимо иногда вырываться делать что-нибудь свое. Когда мы решили заводить ребенка, то непременным условием посчитали, что должны давать друг другу время на собственные занятия, а не только быть родителями.
Когда Патрик закончил излагать свою мысль, у Мартина от смеха уже слезились глаза. Он прямо булькал от смеха, одновременно качая головой.
– Да, да, у вас точно будет масса времени для собственных занятий. Младенцы ведь так много спят, – передразнил он Патрика, расхохотавшись еще больше.
Патрик, знавший, что у сестры Мартина пятеро детей, несколько встревожился – его заинтересовало, что же такое известно Мартину, чего не знает он сам. Но спросить он не успел, поскольку у него зазвонил мобильный телефон.
– Хедстрём.
– Привет, это Педерсен. Я тебя от чего-нибудь отрываю?
– Нет, подожди только, пока я найду место для парковки.
Они как раз проезжали кемпинг Греббестада, отчего лица у обоих помрачнели. Патрик проехал еще несколько сотен метров, добрался до парковки возле моста, свернул туда и остановился.
– Я припарковался. Вы что-нибудь нашли?
Он не смог не выдать голосом нетерпения, а Мартин весь напрягся. Мимо их машины потоком проходили туристы – кто-то направлялся в магазины или кафе, кто-то выходил оттуда. Патрик с завистью наблюдал за их пребывающими в счастливом неведенье лицами.
– И да и нет. Мы сейчас начнем обследовать подробнее, но, учитывая обстоятельства, я подумал, что тебе, наверное, приятно будет услышать, что проведенная тобою, как я понимаю, несколько поспешная эксгумация, все-таки дала кое-что полезное.
– Да, мне трудно это отрицать. Я чувствую себя немного дураком, так что меня интересует все, что у тебя есть. – Патрик затаил дыхание.
– Во-первых, мы сверились с зубной формулой, и парень в гробу, вне всяких сомнений, Юханнес Хульт, так что в этом отношении ничем порадовать тебя не могу. Зато… – Педерсен не смог противостоять искушению и сделал маленькую паузу, чтобы слегка усилить эффект, – чистейший нонсенс, что он умер в результате повешения. Его ранний уход скорее объясняется тем, что он получил чем-то жестким по затылку.
– Что ты, черт возьми, говоришь?! – От крика Патрика Мартин подпрыгнул. – Что за жесткий предмет? Его убили ударом по голове или что ты имеешь в виду?
– Что-то в этом роде. Но он лежит у нас на столе, и, как только узнаю что-нибудь еще, я тебе перезвоню. Пока у меня не появилась возможность внедриться и посмотреть подробно, я больше, к сожалению, ничего сказать не могу.
– Я тебе очень благодарен за то, что ты так быстро позвонил. Набери меня, как только узнаешь еще что-нибудь.
Патрик торжествующе захлопнул крышку телефона.
– Что он сказал, что он сказал? – с бесконечным любопытством спросил Мартин.
– Что я не законченный дурак.
– Да, для установления этого, пожалуй, требуется врач, а кроме того? – устало проговорил Мартин, поскольку не любил, когда его держат в напряжении.
– Он сказал, что Юханнеса Хульта убили.
Мартин наклонил голову к коленям и принялся обеими руками тереть лицо, изображая отчаяние.
– Нет, с меня, черт возьми, хватит, я ухожу из этого проклятого расследования. С ума сойти можно! Значит, ты говоришь, что главный подозреваемый в исчезновении или смерти Сив и Моны теперь, оказывается, сам был убит?
– Именно это я и говорю. И если Габриэль Хульт думает, что может заорать достаточно громко, чтобы заставить нас отказаться от копания в их грязном белье, он определенно ошибается. Теперь у нас есть доказательство того, что семейство Хульт что-то скрывает. Держу пари: кто-то из них знает, как и почему убили Юханнеса Хульта и как это связано с убийством девушек! – Он ударил кулаком о ладонь и почувствовал, как утренний упадок духа сменяется новой энергией.
– Только надеюсь, мы сумеем выяснить это достаточно быстро. Ради Йенни Мёллер, – произнес Мартин.
Его замечание подействовало на Патрика как вылитое на голову ведро холодной воды. Нельзя позволять соревновательному инстинкту брать верх. Нельзя забывать о том, во имя чего они работают. Они немного посидели, наблюдая за проходящими мимо людьми. Потом Патрик снова завел машину и продолжил путь в отделение.
⁂
Кеннеди Карлссон полагал, что все началось с имени. Больше возлагать вину было, собственно, не на что. У многих других парней имелись хорошие оправдания: у них родители напивались и били их. А у него вроде как только имя.
Его мать после школы провела несколько лет в США. Раньше у них в поселке считалось событием, если кто-то уезжал в Штаты. Но в середине восьмидесятых, когда поехала мать, билет в США уже давно не означал поездки в один конец. Тогда во многих семьях молодежь уезжала в крупные города или за границу. Неизменным осталось лишь то, что, если кто-нибудь покидал защищенный мир маленького поселка, злые языки говорили, что ничего хорошего из этого получиться не может. В случае матери они в каком-то смысле не ошиблись. Проведя пару лет в благословенной стране, она вернулась с ним в животе. О своем отце он никогда ничего не слышал. Но даже это не служило хорошим оправданием. Еще до его рождения мать вышла замуж за Кристера, который стал ему не хуже настоящего отца. Нет, все дело в имени. Он предполагал, что ей хотелось выпендриться и показать, что, хоть ей и пришлось вернуться домой, поджав хвост, она все-таки побывала в большом мире. Сын должен был ей об этом напоминать. Она не упускала шанса рассказать кому-нибудь, что ее старший сын назван в честь Джона Кеннеди, «поскольку в годы жизни в США она так им восхищалась». Его интересовало, почему она в таком случае не могла назвать его просто Джоном.
Его сестре и братьям они с Кристером уготовили лучшую судьбу. Для них сгодились такие имена, как Эмили, Микаэль и Тумас – обычные почтенные шведские имена, благодаря которым он еще больше выделялся среди остальных детей. К тому же его отец был черным, что не улучшало положение вещей, но Кеннеди тем не менее не считал, что особенным его делает именно это обстоятельство. Он был уверен, что всему виной проклятое имя.
В свое время он очень ждал момента, когда пойдет в школу. Он это отчетливо помнил: волнение, радость, горячее желание начать что-то новое, увидеть совершенно новый мир. Буквально за один или два дня это желание из него вышибли. Из-за проклятого имени. Он быстро усвоил, какой грех отличаться от остальных. Странное имя, необычная прическа, немодная одежда – не имеет значения. Это показывает, что ты не такой, как другие. В его случае к тому же считалось отягчающим обстоятельством то, что он, по мнению других, ставил себя выше остальных, поскольку обладал таким оригинальным именем. Будто он сам его выбрал. Если бы выбирать дали ему, он хотел бы зваться, например, Юханом, или Оскаром, или Фредриком – любым именем, открывавшим ему вход в коллектив.
После кошмара первых дней в первом классе последовало продолжение. Колкости, драки, отчуждение привели к тому, что он выстроил вокруг себя крепкую, как гранит, стену, а вскоре за мыслями пошли действия. Накопившийся за стеной гнев начал просачиваться наружу через маленькие дырочки, которые становились все больше и больше до тех пор, пока его гнев не оказался на виду у всех. Тогда было уже поздно. Школа была для него потеряна, доверие семьи тоже, а в друзьях оказались вовсе не те, кому следовало.
Сам Кеннеди смирился с судьбой, дарованной ему именем. На лбу у него имелась татуировка «проблемы», и ему требовалось лишь оправдывать ожидания. Легкий, но, как это ни парадоксально, все-таки трудный способ жить.
Все изменилось, когда он против воли попал на хутор Булларен. Ему поставили это условием, когда он угодил в тюрьму за неудачную кражу машины, и он поначалу намеревался оказывать как можно меньше сопротивления, чтобы потом при первой возможности оттуда выбраться. Но тут он встретился с Якобом, а через Якоба встретился с Богом.
В его глазах они, правда, были почти одним и тем же.
Произошло это не в результате чуда. Кеннеди не слышал громогласного голоса свыше, не видел, чтобы у него перед ногами ударила молния с небес в доказательство того, что Он существует. Но в результате проведенных с Якобом часов за беседами перед ним постепенно начал проступать образ Бога Якоба. Точно пазл, который медленно образует картину, показанную на лицевой стороне коробки.
Поначалу он противился. Сбегал и бесчинствовал с приятелями. Напивался до бесчувствия, и его позорно притаскивали обратно, чтобы на следующий день он с раскалывающейся головой встречался с мягким взглядом Якоба, в котором, как ни странно, всегда отсутствовал упрек.
Он пожаловался Якобу на свое имя, объяснив, что оно виной всему, что он совершил. Однако Якоб сумел разъяснить ему, что в его имени есть нечто положительное, некое указание на его жизнь в будущем. Оно – бесценный дар. По словам Якоба, выходило, будто предначертание ему с первого мига рождения уникальной идентичности означало лишь, что Бог сделал его своим избранником. Имя делало его особенным, а не странным.
Кеннеди впитывал в себя все слова с рвением изголодавшегося за обеденным столом. До него стало медленно доходить, что Якоб прав. Его имя – дар. Оно делает его особенным и показывает, что у Бога есть для него, Кеннеди Карлссона, особый план. И ему следовало благодарить Якоба Хульта за то, что он узнал об этом прежде, чем стало поздно.
Его тревожило, что в последнее время Якоб выглядел очень обеспокоенным. От него не укрылись сплетни о том, как его семью связали с убитыми девушками, и он думал, что понимает причину беспокойства Якоба. Ему довелось на себе испытать коварство общества, почуявшего запах крови. Теперь лакомой добычей явно стала семья Хульт.
Он осторожно постучал в дверь Якоба. Ему показалось, что изнутри доносятся возмущенные голоса, и, когда он вошел, Якоб как раз положил телефонную трубку с расстроенным выражением лица.
– Как дела?
– Просто кое-какие семейные проблемы. Пусть это тебя не беспокоит.
– Якоб, твои проблемы – это мои проблемы. Ты же знаешь. Ты не можешь рассказать, в чем дело? Полагайся на меня, как на себя.
Якоб устало провел рукой по глазам и словно бы съежился.
– Просто все это так глупо. Из-за глупости, которую мой отец совершил двадцать четыре года назад, полиция вообразила, что мы имеем какое-то отношение к убийству немецкой туристки, про которую писали в газетах.
– Но это же ужасно.
– Да, и сегодня утром они раскопали могилу дяди Юханнеса.
– Что ты говоришь? Они нарушили неприкосновенность могилы?
Якоб криво усмехнулся. Год назад Кеннеди сказал бы: «могильную эту… как, черт возьми, ее там?»
– К сожалению, да. От этого страдает вся семья. Но мы ничего не можем поделать.
Кеннеди почувствовал, как в груди поднимается знакомый гнев. Хотя сейчас ощущение было лучше. Теперь ведь это был гнев Бога.
– А вы не можете заявить на них? За преследования или что-то подобное?
– Вон отсюда! Я не желаю видеть вас здесь снова, пока у вас не будет соответствующей бумаги и пока я не позвоню своему адвокату. А до тех пор можете убираться к черту!
Он сыпал ругательствами со все большей легкостью, и в уголках рта образовались пузырьки слюны. Патрик и Мартин, знавшие, когда их присутствие долее нежелательно, собрали вещи и вышли. Входная дверь с глухим ударом захлопнулась у них за спиной, и последнее, что они слышали, был голос Габриэля, вопившего на дочь: «Чем это ты, черт возьми, занимаешься!»
– В тихом омуте…
– Да уж, никак не думал, что под этой поверхностью таится такой вулкан, – подхватил Мартин.
– Впрочем, его все-таки можно понять. Если взглянуть с его стороны… – Мысли Патрика вновь вернулись к утреннему мощному фиаско.
– Кончай об этом думать, я же тебе сказал. Ты сделал что мог, и нельзя без конца барахтаться в жалости к себе, – резким тоном проговорил Мартин.
Патрик посмотрел на него с удивлением. Мартин, почувствовав его взгляды, с извиняющимся видом пожал плечами.
– Прости. Наверное, стресс добрался и до меня.
– Нет-нет. Ты совершенно прав. Сейчас не время жалеть себя. – Он на миг оторвался от дороги и посмотрел на коллегу. – И никогда не извиняйся за честность.
– О’кей.
На некоторое время воцарилась неловкая тишина. Когда они проезжали мимо поля для гольфа, Патрик, чтобы разрядить атмосферу, сказал:
– Не пройти ли тебе быстренько начальный курс, чтобы мы могли сразиться?
Мартин задиристо улыбнулся.
– А ты решишься? Вдруг окажется, что у меня природный талант, и я тебя обставлю.
– Как-то не верится. Я ведь своего рода ас.
– Ну, тогда придется поторопиться, а то потом скрестить клюшки нам удастся уже не скоро.
– Что ты имеешь в виду? – с искренним удивлением на лице спросил Патрик.
– Ты, возможно, забыл, но у тебя через пару недель ожидается ребенок. Тогда у тебя едва ли будет много времени для подобных развлечений.
– Ах, решение всегда найдется. Ведь младенцы так много спят, а значит, гольф мы втиснуть как-нибудь сумеем. К тому же Эрика понимает, что мне необходимо иногда вырываться делать что-нибудь свое. Когда мы решили заводить ребенка, то непременным условием посчитали, что должны давать друг другу время на собственные занятия, а не только быть родителями.
Когда Патрик закончил излагать свою мысль, у Мартина от смеха уже слезились глаза. Он прямо булькал от смеха, одновременно качая головой.
– Да, да, у вас точно будет масса времени для собственных занятий. Младенцы ведь так много спят, – передразнил он Патрика, расхохотавшись еще больше.
Патрик, знавший, что у сестры Мартина пятеро детей, несколько встревожился – его заинтересовало, что же такое известно Мартину, чего не знает он сам. Но спросить он не успел, поскольку у него зазвонил мобильный телефон.
– Хедстрём.
– Привет, это Педерсен. Я тебя от чего-нибудь отрываю?
– Нет, подожди только, пока я найду место для парковки.
Они как раз проезжали кемпинг Греббестада, отчего лица у обоих помрачнели. Патрик проехал еще несколько сотен метров, добрался до парковки возле моста, свернул туда и остановился.
– Я припарковался. Вы что-нибудь нашли?
Он не смог не выдать голосом нетерпения, а Мартин весь напрягся. Мимо их машины потоком проходили туристы – кто-то направлялся в магазины или кафе, кто-то выходил оттуда. Патрик с завистью наблюдал за их пребывающими в счастливом неведенье лицами.
– И да и нет. Мы сейчас начнем обследовать подробнее, но, учитывая обстоятельства, я подумал, что тебе, наверное, приятно будет услышать, что проведенная тобою, как я понимаю, несколько поспешная эксгумация, все-таки дала кое-что полезное.
– Да, мне трудно это отрицать. Я чувствую себя немного дураком, так что меня интересует все, что у тебя есть. – Патрик затаил дыхание.
– Во-первых, мы сверились с зубной формулой, и парень в гробу, вне всяких сомнений, Юханнес Хульт, так что в этом отношении ничем порадовать тебя не могу. Зато… – Педерсен не смог противостоять искушению и сделал маленькую паузу, чтобы слегка усилить эффект, – чистейший нонсенс, что он умер в результате повешения. Его ранний уход скорее объясняется тем, что он получил чем-то жестким по затылку.
– Что ты, черт возьми, говоришь?! – От крика Патрика Мартин подпрыгнул. – Что за жесткий предмет? Его убили ударом по голове или что ты имеешь в виду?
– Что-то в этом роде. Но он лежит у нас на столе, и, как только узнаю что-нибудь еще, я тебе перезвоню. Пока у меня не появилась возможность внедриться и посмотреть подробно, я больше, к сожалению, ничего сказать не могу.
– Я тебе очень благодарен за то, что ты так быстро позвонил. Набери меня, как только узнаешь еще что-нибудь.
Патрик торжествующе захлопнул крышку телефона.
– Что он сказал, что он сказал? – с бесконечным любопытством спросил Мартин.
– Что я не законченный дурак.
– Да, для установления этого, пожалуй, требуется врач, а кроме того? – устало проговорил Мартин, поскольку не любил, когда его держат в напряжении.
– Он сказал, что Юханнеса Хульта убили.
Мартин наклонил голову к коленям и принялся обеими руками тереть лицо, изображая отчаяние.
– Нет, с меня, черт возьми, хватит, я ухожу из этого проклятого расследования. С ума сойти можно! Значит, ты говоришь, что главный подозреваемый в исчезновении или смерти Сив и Моны теперь, оказывается, сам был убит?
– Именно это я и говорю. И если Габриэль Хульт думает, что может заорать достаточно громко, чтобы заставить нас отказаться от копания в их грязном белье, он определенно ошибается. Теперь у нас есть доказательство того, что семейство Хульт что-то скрывает. Держу пари: кто-то из них знает, как и почему убили Юханнеса Хульта и как это связано с убийством девушек! – Он ударил кулаком о ладонь и почувствовал, как утренний упадок духа сменяется новой энергией.
– Только надеюсь, мы сумеем выяснить это достаточно быстро. Ради Йенни Мёллер, – произнес Мартин.
Его замечание подействовало на Патрика как вылитое на голову ведро холодной воды. Нельзя позволять соревновательному инстинкту брать верх. Нельзя забывать о том, во имя чего они работают. Они немного посидели, наблюдая за проходящими мимо людьми. Потом Патрик снова завел машину и продолжил путь в отделение.
⁂
Кеннеди Карлссон полагал, что все началось с имени. Больше возлагать вину было, собственно, не на что. У многих других парней имелись хорошие оправдания: у них родители напивались и били их. А у него вроде как только имя.
Его мать после школы провела несколько лет в США. Раньше у них в поселке считалось событием, если кто-то уезжал в Штаты. Но в середине восьмидесятых, когда поехала мать, билет в США уже давно не означал поездки в один конец. Тогда во многих семьях молодежь уезжала в крупные города или за границу. Неизменным осталось лишь то, что, если кто-нибудь покидал защищенный мир маленького поселка, злые языки говорили, что ничего хорошего из этого получиться не может. В случае матери они в каком-то смысле не ошиблись. Проведя пару лет в благословенной стране, она вернулась с ним в животе. О своем отце он никогда ничего не слышал. Но даже это не служило хорошим оправданием. Еще до его рождения мать вышла замуж за Кристера, который стал ему не хуже настоящего отца. Нет, все дело в имени. Он предполагал, что ей хотелось выпендриться и показать, что, хоть ей и пришлось вернуться домой, поджав хвост, она все-таки побывала в большом мире. Сын должен был ей об этом напоминать. Она не упускала шанса рассказать кому-нибудь, что ее старший сын назван в честь Джона Кеннеди, «поскольку в годы жизни в США она так им восхищалась». Его интересовало, почему она в таком случае не могла назвать его просто Джоном.
Его сестре и братьям они с Кристером уготовили лучшую судьбу. Для них сгодились такие имена, как Эмили, Микаэль и Тумас – обычные почтенные шведские имена, благодаря которым он еще больше выделялся среди остальных детей. К тому же его отец был черным, что не улучшало положение вещей, но Кеннеди тем не менее не считал, что особенным его делает именно это обстоятельство. Он был уверен, что всему виной проклятое имя.
В свое время он очень ждал момента, когда пойдет в школу. Он это отчетливо помнил: волнение, радость, горячее желание начать что-то новое, увидеть совершенно новый мир. Буквально за один или два дня это желание из него вышибли. Из-за проклятого имени. Он быстро усвоил, какой грех отличаться от остальных. Странное имя, необычная прическа, немодная одежда – не имеет значения. Это показывает, что ты не такой, как другие. В его случае к тому же считалось отягчающим обстоятельством то, что он, по мнению других, ставил себя выше остальных, поскольку обладал таким оригинальным именем. Будто он сам его выбрал. Если бы выбирать дали ему, он хотел бы зваться, например, Юханом, или Оскаром, или Фредриком – любым именем, открывавшим ему вход в коллектив.
После кошмара первых дней в первом классе последовало продолжение. Колкости, драки, отчуждение привели к тому, что он выстроил вокруг себя крепкую, как гранит, стену, а вскоре за мыслями пошли действия. Накопившийся за стеной гнев начал просачиваться наружу через маленькие дырочки, которые становились все больше и больше до тех пор, пока его гнев не оказался на виду у всех. Тогда было уже поздно. Школа была для него потеряна, доверие семьи тоже, а в друзьях оказались вовсе не те, кому следовало.
Сам Кеннеди смирился с судьбой, дарованной ему именем. На лбу у него имелась татуировка «проблемы», и ему требовалось лишь оправдывать ожидания. Легкий, но, как это ни парадоксально, все-таки трудный способ жить.
Все изменилось, когда он против воли попал на хутор Булларен. Ему поставили это условием, когда он угодил в тюрьму за неудачную кражу машины, и он поначалу намеревался оказывать как можно меньше сопротивления, чтобы потом при первой возможности оттуда выбраться. Но тут он встретился с Якобом, а через Якоба встретился с Богом.
В его глазах они, правда, были почти одним и тем же.
Произошло это не в результате чуда. Кеннеди не слышал громогласного голоса свыше, не видел, чтобы у него перед ногами ударила молния с небес в доказательство того, что Он существует. Но в результате проведенных с Якобом часов за беседами перед ним постепенно начал проступать образ Бога Якоба. Точно пазл, который медленно образует картину, показанную на лицевой стороне коробки.
Поначалу он противился. Сбегал и бесчинствовал с приятелями. Напивался до бесчувствия, и его позорно притаскивали обратно, чтобы на следующий день он с раскалывающейся головой встречался с мягким взглядом Якоба, в котором, как ни странно, всегда отсутствовал упрек.
Он пожаловался Якобу на свое имя, объяснив, что оно виной всему, что он совершил. Однако Якоб сумел разъяснить ему, что в его имени есть нечто положительное, некое указание на его жизнь в будущем. Оно – бесценный дар. По словам Якоба, выходило, будто предначертание ему с первого мига рождения уникальной идентичности означало лишь, что Бог сделал его своим избранником. Имя делало его особенным, а не странным.
Кеннеди впитывал в себя все слова с рвением изголодавшегося за обеденным столом. До него стало медленно доходить, что Якоб прав. Его имя – дар. Оно делает его особенным и показывает, что у Бога есть для него, Кеннеди Карлссона, особый план. И ему следовало благодарить Якоба Хульта за то, что он узнал об этом прежде, чем стало поздно.
Его тревожило, что в последнее время Якоб выглядел очень обеспокоенным. От него не укрылись сплетни о том, как его семью связали с убитыми девушками, и он думал, что понимает причину беспокойства Якоба. Ему довелось на себе испытать коварство общества, почуявшего запах крови. Теперь лакомой добычей явно стала семья Хульт.
Он осторожно постучал в дверь Якоба. Ему показалось, что изнутри доносятся возмущенные голоса, и, когда он вошел, Якоб как раз положил телефонную трубку с расстроенным выражением лица.
– Как дела?
– Просто кое-какие семейные проблемы. Пусть это тебя не беспокоит.
– Якоб, твои проблемы – это мои проблемы. Ты же знаешь. Ты не можешь рассказать, в чем дело? Полагайся на меня, как на себя.
Якоб устало провел рукой по глазам и словно бы съежился.
– Просто все это так глупо. Из-за глупости, которую мой отец совершил двадцать четыре года назад, полиция вообразила, что мы имеем какое-то отношение к убийству немецкой туристки, про которую писали в газетах.
– Но это же ужасно.
– Да, и сегодня утром они раскопали могилу дяди Юханнеса.
– Что ты говоришь? Они нарушили неприкосновенность могилы?
Якоб криво усмехнулся. Год назад Кеннеди сказал бы: «могильную эту… как, черт возьми, ее там?»
– К сожалению, да. От этого страдает вся семья. Но мы ничего не можем поделать.
Кеннеди почувствовал, как в груди поднимается знакомый гнев. Хотя сейчас ощущение было лучше. Теперь ведь это был гнев Бога.
– А вы не можете заявить на них? За преследования или что-то подобное?