– В нас кто-то врезался.
Дорога делала крутой поворот. Свет фар выхватил из темноты невысокое ограждение.
– Забуксовал, наверное, – сказал я. – Бывает.
– Останавливаться будешь? – спросил Гейб.
Следующий мощный удар вытолкнул машину на встречную полосу. На мгновение у меня оборвалось сердце. Я крутанул руль, поворачивая обратно. В ту же секунду еще один сокрушительный удар швырнул нас вперед.
– Это не случайность! – заорал Гейб.
Я вперился в зеркало заднего вида, пытаясь разглядеть, кто сидит за рулем преследующей нас машины. Однако заднее стекло было безнадежно заметено снегом. Я ничего не мог разглядеть.
– Тормози! – кричал Гейб. – Тормози! Он пытается нас убить!
– Здесь негде тормозить, – проговорил я срывающимся от страха голосом. – Нет обочины.
БУМ-М-М-М.
Мощный толчок сзади отправил машину юзом прямо к ограждению, за которым находился крутой обрыв.
– Не может быть! Не верю! – Я вывернул руль влево, резко крутанул, и машина вернулась на дорожную полосу.
Гейб крепко зажмурился, вцепившись руками в колени.
– Не может быть, – бормотал он, – это тот самый больной кретин…
Договорить он не успел.
Я вцепился в рулевое колесо, замедляясь до почти черепашьей скорости, моя нога замерла над педалью тормоза. Но осторожность нас не спасла.
Очередной сокрушительный удар от преследователя – и мы неудержимо заскользили вперед. Впереди выросло защитное ограждение. В свете фар возникли низенькие железные перила, в которые машина врезалась с оглушительным звоном и скрежетом.
Удар пришелся со стороны Гейба. Я видел, как его подбросило на сиденье. Видел, как запрокинулась его голова. Он испуганно вскрикнул.
Железная ограда высекла из борта сноп искр – потерявший управление автомобиль стремительно набирал скорость. Дребезжащий грохот ворвался в уши. Словно вопль. Вопль металла, раздираемого о металл. Я, как безумный, выкручивал руль…
Но было уже поздно.
Сквозь занесенное снегом лобовое стекло я видел, как ограждение лопнуло, пропуская машину. Автомобиль прорвался через пролом и вылетел в пустоту. Ощущение было такое, словно мы взмыли в ночное небо.
Дребезжащий грохот стих, как отрезанный. Воцарилась тишина. С мгновение кругом не было ничего, кроме клубящейся черноты.
А потом мы с Гейбом заорали в голос – машина ухнула вниз. Мы сорвались с обрыва и теперь падали, падали, кувыркаясь, на скалистый берег внизу, во мрак, какого я в жизни не видел…
30
Очнулся я в больнице. Голова шла кругом, перед глазами мелькали вспышки. Тем не менее я сразу сообразил, где нахожусь. Увидел трубку, выходящую из руки, прозрачный пакет с раствором на капельнице у кровати, попискивающий монитор на стене. Я понимал, где я, находился в сознании, но не был уверен в том, что готов… готов говорить с людьми, готов к встрече с окружающим миром…
Как я сюда попал? Сколько я уже здесь? Все ли со мной в порядке? Все ли в порядке с Гейбом? А родители знают о произошедшем?
Вопросы давили нестерпимой тяжестью. Слишком много вопросов… Слишком силен пережитый ужас… Слишком…
Я зарылся в теплые мягкие простыни и закрыл глаза. Спустя какое-то время я услышал голоса родителей, они тихо перешептывались рядом. Один из голосов сказал:
– Кажется, Майкл очнулся. Глаза открыл.
Другой прошептал:
– Слава богу.
Счастье нахлынуло на меня, когда я понял, что родители здесь, со мной. Счастье и облегчение. Я жив, и со мной родители.
Я открыл глаза, прочистил горло:
– Мама? Папа?
Как только их лица возникли надо мной, в памяти вспыхнуло воспоминание о случившемся. Вспомнилось ужасное чувство полета, когда автомобиль, пробив заграждение, вылетел в небо. Вспомнилось, как мы вопили, пока машина летела вниз, а затем сокрушительный удар, скрежет металла, звонкий треск бьющегося стекла, ошеломляющая боль и запредельный шок.
Мама и папа склонились над моей койкой. Глаза у обоих красные, лица усталые, на щеках подсохшие дорожки от слез.
Я несколько раз моргнул. Попытался заговорить, но не смог издать ни звука. Я был так счастлив видеть их, что хотелось сразу и смеяться, и плакать, и кричать.
Через несколько секунд их лица обрели четкость. А ко мне наконец вернулась речь.
– Что у меня сломано? – Вопрос сорвался с губ непроизвольно. Он испугал даже меня самого.
Мама приложила ладонь к моей щеке:
– Ты цел, Майкл. У тебя ничего не сломано. Ты в порядке. И уже очнулся. Слава богу, ты очнулся.
Я кивнул. Голова была как булыжник, но двигал я ею безо всяких проблем. Руки тоже слушались, да и ноги я чувствовал.
– Ты ничего себе не сломал, – подхватил папа со слезами на глазах. Он даже не пытался их вытереть. – Доктор говорит, это просто чудо. Ты будто несокрушимый.
– Какое-то время ты, наверное, будешь страдать от ломоты во всем теле, – сказала мама. – Твои мышцы перенапряглись. Ничего, об этом физиотерапевты позаботятся. А еще, Майкл, ты заработал пару синяков. Но все-таки ничего не сломал и не отбил.
Она нежно похлопала меня по укрытой одеялом груди. В ярком свете больничных ламп я увидел, что ее щеки тоже блестят от слез.
– Ты в порядке. С тобой все будет хорошо, – приговаривала она дрожащим голосом.
– Ты счастливчик, – сказал папа. – Машина разбита в хлам. Ты помнишь, как это случилось?
Я еще раз кивнул.
– Я помню, – проговорил я. – Но… я… так хочу спать… Моя голова… Все будто в тумане…
Мама снова похлопала меня по груди:
– Ничего страшного. У нас будет еще много времени поговорить.
– Да. Потом поговорим, – сказал папа и отступил на пару шагов от кровати.
– Тебе что-нибудь принести? – спросила мама. – Есть хочешь?
– Не-а, – проговорил я и закрыл глаза. И уже проваливаясь в темноту, вдруг спохватился.
– Эй, – проговорил я, – подождите. Вы не сказали… Где Гейб? Как он себя чувствует?
Родители как-то резко втянули в себя воздух. Мама побледнела. Они переглянулись.
– Э… – открыла было рот мама, но тут же умолкла.
– Мне очень жаль, Майкл, – произнес папа, избегая моего взгляда. – Гейб не выжил. Он… он разбился насмерть.
31
Гейб.
Следующие два дня в больнице прошли очень странно. Я то проваливался в сон, то снова просыпался, не понимая, отчего мне так грустно, – и вдруг вспоминал о Гейбе. Гейб, мой верный друг… где же он?
А потом возвращалась память. Гейб умер, твердил я себе снова и снова, и все равно это казалось невозможным. Разве можно смириться со смертью лучшего друга?
Поначалу я лишь сгорал от тоски по Гейбу и от жалости к себе, но со временем горе переросло в гнев. Я хотел найти Ангела, хотел, чтобы он заплатил за содеянное.
Я хотел убить его.
Я понял, что пора признаться. Рассказать обо всем полиции. Принять все необходимые меры, чтобы Ангел не мог больше ни убить, ни искалечить никого из нас.
В день, когда меня выписали, мы с Пеппер встретились с полицейскими. Наши родители тоже присутствовали. Мы все собрались дома у Пеппер.
– Они придут с минуты на минуту, – сообщил отец Пеппер, засучивая рукава серой фуфайки. Он работает на дому – выполняет какие-то исследования для инженерного факультета в муниципальном колледже, и я никогда не видел его одетым во что-нибудь другое, кроме серого спортивного костюма. У него густая седая шевелюра, голубые глаза с прищуром, румяные щеки, а еще весьма своеобразное чувство юмора. Обычно невозмутимый и сыплющий остротами, сегодня он был тих и молчалив, а взгляд его тревожно блуждал из стороны в сторону.
Войдя в гостиную Дэвисов, я уселся между мамой и папой на черный кожаный диван. Отец Пеппер стоял у окна, выглядывая во двор через щель между занавесками.
Дорога делала крутой поворот. Свет фар выхватил из темноты невысокое ограждение.
– Забуксовал, наверное, – сказал я. – Бывает.
– Останавливаться будешь? – спросил Гейб.
Следующий мощный удар вытолкнул машину на встречную полосу. На мгновение у меня оборвалось сердце. Я крутанул руль, поворачивая обратно. В ту же секунду еще один сокрушительный удар швырнул нас вперед.
– Это не случайность! – заорал Гейб.
Я вперился в зеркало заднего вида, пытаясь разглядеть, кто сидит за рулем преследующей нас машины. Однако заднее стекло было безнадежно заметено снегом. Я ничего не мог разглядеть.
– Тормози! – кричал Гейб. – Тормози! Он пытается нас убить!
– Здесь негде тормозить, – проговорил я срывающимся от страха голосом. – Нет обочины.
БУМ-М-М-М.
Мощный толчок сзади отправил машину юзом прямо к ограждению, за которым находился крутой обрыв.
– Не может быть! Не верю! – Я вывернул руль влево, резко крутанул, и машина вернулась на дорожную полосу.
Гейб крепко зажмурился, вцепившись руками в колени.
– Не может быть, – бормотал он, – это тот самый больной кретин…
Договорить он не успел.
Я вцепился в рулевое колесо, замедляясь до почти черепашьей скорости, моя нога замерла над педалью тормоза. Но осторожность нас не спасла.
Очередной сокрушительный удар от преследователя – и мы неудержимо заскользили вперед. Впереди выросло защитное ограждение. В свете фар возникли низенькие железные перила, в которые машина врезалась с оглушительным звоном и скрежетом.
Удар пришелся со стороны Гейба. Я видел, как его подбросило на сиденье. Видел, как запрокинулась его голова. Он испуганно вскрикнул.
Железная ограда высекла из борта сноп искр – потерявший управление автомобиль стремительно набирал скорость. Дребезжащий грохот ворвался в уши. Словно вопль. Вопль металла, раздираемого о металл. Я, как безумный, выкручивал руль…
Но было уже поздно.
Сквозь занесенное снегом лобовое стекло я видел, как ограждение лопнуло, пропуская машину. Автомобиль прорвался через пролом и вылетел в пустоту. Ощущение было такое, словно мы взмыли в ночное небо.
Дребезжащий грохот стих, как отрезанный. Воцарилась тишина. С мгновение кругом не было ничего, кроме клубящейся черноты.
А потом мы с Гейбом заорали в голос – машина ухнула вниз. Мы сорвались с обрыва и теперь падали, падали, кувыркаясь, на скалистый берег внизу, во мрак, какого я в жизни не видел…
30
Очнулся я в больнице. Голова шла кругом, перед глазами мелькали вспышки. Тем не менее я сразу сообразил, где нахожусь. Увидел трубку, выходящую из руки, прозрачный пакет с раствором на капельнице у кровати, попискивающий монитор на стене. Я понимал, где я, находился в сознании, но не был уверен в том, что готов… готов говорить с людьми, готов к встрече с окружающим миром…
Как я сюда попал? Сколько я уже здесь? Все ли со мной в порядке? Все ли в порядке с Гейбом? А родители знают о произошедшем?
Вопросы давили нестерпимой тяжестью. Слишком много вопросов… Слишком силен пережитый ужас… Слишком…
Я зарылся в теплые мягкие простыни и закрыл глаза. Спустя какое-то время я услышал голоса родителей, они тихо перешептывались рядом. Один из голосов сказал:
– Кажется, Майкл очнулся. Глаза открыл.
Другой прошептал:
– Слава богу.
Счастье нахлынуло на меня, когда я понял, что родители здесь, со мной. Счастье и облегчение. Я жив, и со мной родители.
Я открыл глаза, прочистил горло:
– Мама? Папа?
Как только их лица возникли надо мной, в памяти вспыхнуло воспоминание о случившемся. Вспомнилось ужасное чувство полета, когда автомобиль, пробив заграждение, вылетел в небо. Вспомнилось, как мы вопили, пока машина летела вниз, а затем сокрушительный удар, скрежет металла, звонкий треск бьющегося стекла, ошеломляющая боль и запредельный шок.
Мама и папа склонились над моей койкой. Глаза у обоих красные, лица усталые, на щеках подсохшие дорожки от слез.
Я несколько раз моргнул. Попытался заговорить, но не смог издать ни звука. Я был так счастлив видеть их, что хотелось сразу и смеяться, и плакать, и кричать.
Через несколько секунд их лица обрели четкость. А ко мне наконец вернулась речь.
– Что у меня сломано? – Вопрос сорвался с губ непроизвольно. Он испугал даже меня самого.
Мама приложила ладонь к моей щеке:
– Ты цел, Майкл. У тебя ничего не сломано. Ты в порядке. И уже очнулся. Слава богу, ты очнулся.
Я кивнул. Голова была как булыжник, но двигал я ею безо всяких проблем. Руки тоже слушались, да и ноги я чувствовал.
– Ты ничего себе не сломал, – подхватил папа со слезами на глазах. Он даже не пытался их вытереть. – Доктор говорит, это просто чудо. Ты будто несокрушимый.
– Какое-то время ты, наверное, будешь страдать от ломоты во всем теле, – сказала мама. – Твои мышцы перенапряглись. Ничего, об этом физиотерапевты позаботятся. А еще, Майкл, ты заработал пару синяков. Но все-таки ничего не сломал и не отбил.
Она нежно похлопала меня по укрытой одеялом груди. В ярком свете больничных ламп я увидел, что ее щеки тоже блестят от слез.
– Ты в порядке. С тобой все будет хорошо, – приговаривала она дрожащим голосом.
– Ты счастливчик, – сказал папа. – Машина разбита в хлам. Ты помнишь, как это случилось?
Я еще раз кивнул.
– Я помню, – проговорил я. – Но… я… так хочу спать… Моя голова… Все будто в тумане…
Мама снова похлопала меня по груди:
– Ничего страшного. У нас будет еще много времени поговорить.
– Да. Потом поговорим, – сказал папа и отступил на пару шагов от кровати.
– Тебе что-нибудь принести? – спросила мама. – Есть хочешь?
– Не-а, – проговорил я и закрыл глаза. И уже проваливаясь в темноту, вдруг спохватился.
– Эй, – проговорил я, – подождите. Вы не сказали… Где Гейб? Как он себя чувствует?
Родители как-то резко втянули в себя воздух. Мама побледнела. Они переглянулись.
– Э… – открыла было рот мама, но тут же умолкла.
– Мне очень жаль, Майкл, – произнес папа, избегая моего взгляда. – Гейб не выжил. Он… он разбился насмерть.
31
Гейб.
Следующие два дня в больнице прошли очень странно. Я то проваливался в сон, то снова просыпался, не понимая, отчего мне так грустно, – и вдруг вспоминал о Гейбе. Гейб, мой верный друг… где же он?
А потом возвращалась память. Гейб умер, твердил я себе снова и снова, и все равно это казалось невозможным. Разве можно смириться со смертью лучшего друга?
Поначалу я лишь сгорал от тоски по Гейбу и от жалости к себе, но со временем горе переросло в гнев. Я хотел найти Ангела, хотел, чтобы он заплатил за содеянное.
Я хотел убить его.
Я понял, что пора признаться. Рассказать обо всем полиции. Принять все необходимые меры, чтобы Ангел не мог больше ни убить, ни искалечить никого из нас.
В день, когда меня выписали, мы с Пеппер встретились с полицейскими. Наши родители тоже присутствовали. Мы все собрались дома у Пеппер.
– Они придут с минуты на минуту, – сообщил отец Пеппер, засучивая рукава серой фуфайки. Он работает на дому – выполняет какие-то исследования для инженерного факультета в муниципальном колледже, и я никогда не видел его одетым во что-нибудь другое, кроме серого спортивного костюма. У него густая седая шевелюра, голубые глаза с прищуром, румяные щеки, а еще весьма своеобразное чувство юмора. Обычно невозмутимый и сыплющий остротами, сегодня он был тих и молчалив, а взгляд его тревожно блуждал из стороны в сторону.
Войдя в гостиную Дэвисов, я уселся между мамой и папой на черный кожаный диван. Отец Пеппер стоял у окна, выглядывая во двор через щель между занавесками.