Лэнгдон позволил Уинстону провести себя мимо окон к вместительной нише, где перед висевшим на стене большим комом высушенной грязи уже собралась группа гостей. Поначалу сей ком затвердевшей глины напомнил Лэнгдону ископаемый музейный экспонат. Но в этой грязи не было окаменелостей. Вместо этого в ней были грубо выгравированные отметины, похожие на такие, что мог бы вывести ребенок палкой в незастывшем цементе.

Толпа не впечатлилась.

— Это сделал Эдмонд? — заропотала одетая в норку женщина с увеличенными ботоксом губами. — Не понимаю.

В Лэнгдоне проснулся преподаватель.

— Вообще-то, это весьма умно, — вмешался он. — Пока что это мой любимый экспонат во всем музее.

Женщина повернулась, взглянув на него чуть ли не с презрением.

— Да неужели? Так просветите же меня.

— С удовольствием. — Лэнгдон приблизился к группе отметин, грубо нацарапанных на поверхности глины.

— Ну, прежде всего, — сказал Лэнгдон, — Эдмонд гравировал этот кусок глины в знак почтения к самому раннему письменному языку человечества — клинописи.

Женщина моргнула, с неуверенностью разглядывая.

— Три глубоких отметины в середине, — продолжил Лэнгдон, отображают слово «рыба» на ассирийском. Это называется пиктограммой. Если внимательно посмотреть, можно представить устремленный вправо открытый рыбий рот, а также треугольные чешуйки на ее теле.

Собравшаяся толпа подняла головы, изучая вновь эту работу.

— А если вы посмотрите сюда, — сказал Лэнгдон, указав на ряд углублений слева от рыбы, — то увидите, что Эдмонд сделал отпечатки в грязи, чтобы представить исторический эволюционный путь рыбы на землю.

Головы начали с благодарностью кивать.

— И наконец, — сказал Лэнгдон, — асимметричная звездочка справа — символ, который оказывается потребляет рыба — является одним из самых старых исторических символов для Бога.

Накачанная ботоксом женщина обернулась и хмуро посмотрела на него.

— Рыба ест Бога?

— Очевидно, так. Это — игривая версия Дарвинской рыбы — эволюционная религия потребления. — Лэнгдон непринужденно пожал плечами. — Как я сказал, довольно умно.

Уходя Лэнгдон слышал, как за спиной бормотала толпа, а Уинстон рассмеялся.

— Очень забавно, профессор! Эдмонд оценил бы вашу импровизированную лекцию. Не многие люди могут это расшифровать.

— Что ж, — сказал Лэнгдон, — вообще-то это моя работа.

— Да, и теперь я понимаю, почему мистер Кирш попросил меня считать вас экстра-специальным гостем. На самом деле он попросил меня показать вам то, что не придется испытать сегодня вечером ни одному из гостей.

— Боже, и что же это будет?

— Направо от главных окон вы видите коридор, который огорожен?

Лэнгдон пристально посмотрел направо.

— Вижу.

— Хорошо. Прошу следуйте за мной.

С сомнением Лэнгдон повиновался последовательным инструкциям Уинстона. Он пошел к входу в коридор, и убедившись дважды, что никто не наблюдает, осторожно протиснулся за стойки и проскользнул по коридору с глаз долой.

Теперь, оставив слева толпу атриума, Лэнгдон прошел тридцать футов к металлической двери с цифровой клавиатурой.

— Наберите эти шесть цифр, — сказал Уинстон, сообщив Лэнгдону код.

Лэнгдон ввел код, и дверь открылась.

— Отлично, профессор, прошу входите.

Лэнгдон постоял минуту, сомневаясь, что ожидать. Наконец, собравшись с духом, он открыл дверь. Пространство внутри было абсолютно темным.

— Я включу для вас свет, — сказал Уинстон. — Прошу входите и закройте дверь.

Лэнгдон медленно зашел, вглядываясь в темноту. Он закрыл за собой дверь, и замок щелкнул.

Постепенно по краям комнаты начал загораться мягкий свет, освещая необычайно похожее на пещеру пространство — одиночную зияющую камеру, вроде самолетного ангара для парка аэробусов.

— 34 тысячи квадратных метров, — сообщил Уинстон.


Комната полностью затмевала атриум.

Когда свет разгорелся ярче, Лэнгдон увидел группу массивных форм на полу — семь или восемь призрачных силуэтов — словно динозавров, пасущихся в ночи.

— Что, черт побери, я вижу перед собой? — потребовал объяснить Лэнгдон.

— Это называется «Материя времени». — Улыбающийся голос Уинстона прозвучал в наушниках Лэнгдона. — Это самое тяжелое произведение искусства в музее. Более двух миллионов фунтов.

Лэнгдон по-прежнему проявлял нетерпение.

— Но почему я здесь один?

— Как я говорил, мистер Кирш попросил показать вам эти замечательные объекты.

Свет разгорелся до полной силы, наполняя обширное пространство мягким свечением, и Лэнгдон в недоумении уставился на развернувшуюся перед ним сцену.

Он вошел в параллельную вселенную.





ГЛАВА 7




АДМИРАЛ ЛУИС АВИЛА прибыл к пропускному пункту музея и взглянул на часы — убедиться, что явился в назначенное время.

Точно вовремя.

Он представил свой Documento Nacional de Identidad* сотрудникам, ведущим список гостей. На мгновение пульс у Авилы ускорился — когда его фамилия не нашлась в списке. Наконец, ее нашли в самом низу — как добавленную в последний момент — и Авиле позволили войти.

* Государственное удостоверение личности (исп.)

«Точно, как обещал мне Регент». Как он совершил этот подвиг, Авила понятия не имел. Список гостей сегодняшнего вечера был железным.

Он проследовал к металлодетектору, где достал телефон и положил его на поднос. Потом с величайшей осторожностью извлек из кармана кителя необычайно громоздкий комплект четочных бусин и выложил его поверх телефона.

«Спокойно, говорил он себе. Очень спокойно».

Охранник сделал ему знак пройти через металлодетектор и перенес поднос с личными предметами на другую сторону.

— Que rosario tan bonito,* — заметил охранник, любуясь металлическими четками, состоявшими из прочной цепочки с бусинами и толстого скругленного креста.

* Какие красивые четки (исп.)

— Gracias,* — ответил Авила. Я их сам собрал.

* Спасибо (исп.)

Авила прошел через детектор без инцидентов. С другой стороны он забрал свой телефон и четки, аккуратно сунул их в карман, а потом проследовал на второй контрольный пункт, где ему предоставили необычную звуковую гарнитуру.

«Аудиоэкскурсия мне не нужна, — подумал он. — Мне нужно сделать свое дело».

Пройдя через атриум, он осторожно выбросил гарнитуру в мусорную корзину.

Сердце его заколотилось, когда он окинул взглядом здание в поиске уединенного места для встречи с Регентом, чтобы дать ему знать о своем благополучном проходе внутрь.

«Во имя Бога, страны и короля, — подумал он. Но во имя Бога прежде всего».

В этот момент, в самой глубине лунной пустыни за пределами Дубая, достопочтенный семидесятивосьмилетний Аллама, Саид аль-Фадл, напрягся в агонии, проползая по глубокому песку. Он не мог ползти дальше.

Кожа аль-Фадла была сожжена и вздулась, его горло настолько пересохло, что он едва мог перевести дыхание. Песчаные ветры ослепили его несколько часов назад, и все же он полз. В какой-то момент он подумал, что услышал отдаленный звук багги, но возможно это было просто завывание ветра. Вера аль-Фадла в то, что Бог спасет его, уже давно прошла. Грифы больше не кружили; они шли рядом с ним.

Убивший вчера аль-Фадла высокий испанец не произнес ни слова, когда пригнал машину Алламы в эту огромную пустыню. По прошествии часа езды испанец остановился и выкинул аль-Фадла из машины, оставив его в темноте без еды и воды.

Похититель аль-Фадла не оставил никаких указаний о своей личности или каких-либо объяснений своим действиям. Единственный возможный намек замеченный аль-Фадлом: странная метка на правой ладони человека — символ, который он не узнал.

Часами аль-Фадл пробирался сквозь песок и бесцельно кричал о помощи. Теперь, когда вконец обезвоженный клерик рухнул в обжигающий песок и почувствовал, как его сердце останавливается, он задал себе тот же вопрос, который он задавал часами.

«Возможно, кто-то хочет моей смерти?»

Пугало то, что он смог придумать лишь один логичный ответ.