Его сиятельство положил руку на плечо Дитриха:
— Это её выбор… Она знала, что делает… Как дети?
— Пока не знают.
* * *
Окончательно проснувшись, но ещё пребывая в состоянии, когда не хочется вставать, Наташа смотрела на серый переплёт окна. Ветер не торопился разгонять дождевые облака, низко нависшие, казалось, только над этой местностью и этим замком.
Полог со стороны двери и камина был задёрнут, но звуки, доносящиеся из умывальни, указывали на присутствие там прислуги.
Лёгкое колыхание тяжёлой портьерной ткани, топот ног и девушка, вскочив и найдя прореху, заглянула в образовавшуюся щель. Из умывальни показались мужчины с пустыми парящими вёдрами. Следом вышла Кэйти, почёсывая затылок, недовольно бубня:
— Наследили как…
Увидев движение со стороны ложа, она кивнула, делая книксен:
— Госпожа Наталья, хозяин распорядился выкупать вас и протопить камин.
Девушка раздвинула полог, падая назад в кровать, поднося руку к голове. Неприятные на ощупь спутавшиеся волосы. Ладонь скользнула к лицу. Под пальцами почувствовались бугры царапин. Руки… Длинные рукава платья защитили от ссадин, но не от синяков. Всё тело болело. Нос дышал с трудом. В горле першило. Полночи, проведённой под дождём, — и результат не заставил себя долго ждать.
Наташа смутно помнила, как её нашли собаки. Потом — провал.
Кэйти поправила складки балдахина и уложила в камине дрова, косясь на госпожу:
— На улице холодно. Дождь моросит… Идёмте, травы настоялись.
Непередаваемое блаженство от погружения в горячую воду навело на мысль, что не так уж всё плохо. Она не в подвале. Стали бы её мыть перед наказанием?.. Ой, стали бы… Она поперхнулась собственной мыслью, чувствуя, как тугой ком дерёт горло. Закашлялась.
— Я так и знала, — сочувственно произнесла служанка. — Выглядите вы не очень. И одеяние ваше… Платье порвано, сорочка тоже.
Госпожа и без неё знала, как она может выглядеть после случившегося. Поэтому досадливо стрельнула глазами в болтушку:
— Больше нечего сказать?
Охрипла! Низкий тембр голоса показался на удивление не противным. А даже каким-то соблазнительно-сексуальным. Господи, тут реветь впору, а она думает бог знает о чём. И кого тут соблазнять? Эту мумию средневековую, графа? Так все господа мужчины уже соблазнённые и стараться не нужно. К постельным утехам они готовы хоть сию минуту. Кстати о мумиях: у графьёв есть семейный склеп или хоронят на общем кладбище за деревней? Тьфу! Ну и мысли…
Кэйти нахмурилась:
— Жалко её.
— Отнеси швеям, пусть отремонтируют.
— Что отнести… — девочка таращила глаза.
— Сорочку… Сама же говоришь, что жалко.
— Я не про сорочку, а про госпожу Агну.
Наташа вздохнула. Свою отравительницу она не жалела. Детей, да, жалко. Всё же баронесса была заботливой матерью.
Кэйти рассматривала нижнее бельё госпожи:
— Это целое… И где её теперь похоронят?
Девушка уже не удивлялась особенности прислуги озвучивать конечные результаты своих мучительно долгих умозаключений. Злило неимоверно!
— Где-где! Хоронить можно, где угодно! — в сердцах хрипло рыкнула она.
— Что вы такое говорите, госпожа, — Кэйти крестилась. — Самоубиенных хоронят отдельно. Её положат рядом с госпожой Леовой. Та тоже выбросилась из окна.
— Самоубийц?.. Кэйти, ты невыносима! — Наташа чувствовала, как жар заполняет тело. Это то, о чём она только что подумала? — Давай с самого начала. Я не умею читать чужие мысли!
— А что с начала? — служанка закатила глаза.
— Kurica! — рявкнула госпожа, хлопнув по воде ладонью.
Дёрнувшись от незнакомого резкого слова, девочка отёрла брызги с лица передником:
— Так вы не знаете?
Наташа завыла, откидывая голову на край бадьи:
— Знаешь, пожалуй, я от тебя откажусь, — начала она вкрадчиво. — Видела на кухне рыженькую такую, голубоглазую девочку… Её возьму вместо тебя.
— Не-не, госпожа, её нельзя. Она не поймёт ни одного вашего слова. А я уже привыкла, — встретившись с прищуренными глазами иноземки, не сулящими ничего хорошего, затараторила: — Господин барон, как приехал с рудника, так и нашёл госпожу Агну мёртвой. — Она закрестилась. — Отравилась… Представляете, зелье выпила и всё, заснула тихонько. Он к ней, а она уже холодная.
Тихонько заснула … Девушка удивилась. Её-то вон как колбасило в каморе. А тут тихонько так, красиво. Значит, яд другой, быстродействующий. Перед глазами «проплыла» в кабинет графа вся в чёрном баронесса. Показалось странным: такая сильная личность, гордая, красивая женщина и отравилась. Это же грех, преступление перед Богом и своей душой! Разве в средневековье самоубийцы не боялись перспективы всю оставшуюся загробную жизнь гореть в аду и пройти через чистилище? Их не отпевают священники и после не поминают в молитвах. Их хоронят за оградой кладбища или на обочине дорог.
— И ещё божий ужас… — Кэйти уже шептала, наклонившись к уху госпожи, — голова фрейлейн Клары с шеста пропала.
Наташа вздрогнула и повернулась к говорившей, упершись удивлённым взглядом в её расширившиеся от ужаса глаза. Та медленно кивнула:
— Да-а-а… Пришли снимать, а снимать нечего. Пусто… — она развела руками. — И никто ничего не видел. Туман, как специально… И дождь… Был у нас один неупокоенный дух, теперь будет три.
Госпожа вздохнула:
— Ага, по одному на каждый этаж, — подумалось: «Подгнило что-то в Датском королевстве». (В. Шекспир «Гамлет»).
Глава 16
Наташа палочками ковыряла творог, нехотя размазывая его по мягкой лепёшке сдобного печенья. Кусочек утиного мяса, приготовленного по её рецепту не вызывал слюноотделения, хоть его запах честно щекотал ноздри. Госпожу предусмотрительно лишили горячительного. Она хмыкнула, покосившись на полбутылки вина на подоконнике и на горшочек с заживляющей мазью. Обработать царапины лишним не будет.
Жар от горящих дров из камина приятно окутывал расслабленное тело. Поджав под себя ноги, она сидела на сундуке в изножье кровати. Распущенные влажные волосы, перекинутые на грудь, свисали из-под надвинутого капюшона. Связанная узорная накидка, ещё не украшенная бахромой радовала уютным теплом и внешним видом. Получилась на славу. Под неё бы брючки. Сейчас же она, наброшенная на сорочку, чуть шерстила.
— Кэйти, принеси из кухни кастрюльку с кипятком и кубок, — хрипло крикнула в сторону умывальни.
Самое время заварить бабкины травы. А то снова эти трупы, головы, привидения…
Агна… Мысли крутились вокруг её самоубийства. Как-то не верилось, что она могла наложить на себя руки. Если баронесса планомерно шла к своей заветной цели завладеть всем имуществом брата мужа и стать хозяйкой, то отравиться она никак не могла. Может быть, Наташа изначально ошибалась в своих выводах? Ревность толкнула женщину на преступление, а затем она, потерпев неудачу, сдалась, предпочтя смерть пожизненной муке вдали от детей. Осознание того, что её любимый муж будет жить в своё удовольствие и здравствовать, а она будет замаливать грехи, может привести к отчаянию. Сиюминутная слабость — и тебя уже нет. Если у Агны был быстродействующий яд — почему она не воспользовалась им при отравлении предполагаемой соперницы? Быстро и надёжно. Значит, у неё не было такого яда. Или было мало, и она припасала только для себя на самый крайний случай. Умереть мгновенно и безболезненно, когда придёт время — это мечта каждого.
Может ли иметь место предположение, что баронессу могли отравить? Яд мог быть добавлен в еду. Девушка перестала жевать, подозрительно уставившись на поднос у своих ног. Кубок с морсом стоял нетронутым. Начинается всё сначала?.. Кто и за что мог отравить женщину? Кто и за что травил её саму в первый раз?
Госпожа скинула капюшон, разбирая подсохшие пряди. Запустив пальцы в волосы, приподняла их у корней. На стук двери повернула голову.
Неторопливо вошёл граф. С удовлетворением отметив, что его указания выполнены, придвинул стул, усаживаясь напротив девицы, подставляя спину жару из камина.
Наташа подобралась, выпрямляясь, настороженно вглядываясь в его лицо: злой или не очень? Понять трудно. Как всегда, подтянут, свежевыбрит и одет по классике офисного дресс-кода — тёмный низ, светлый верх, закрытая обувь. Она скосила глаза вниз на укороченные мягкие мужские полусапожки. Вместо кафтана короткая стильная кожаная безрукавка с распущенной впереди шнуровкой, один конец которой зацепился за рукоять кинжала с чёрным камнем на рукояти.
Из-за высоты сундука дева оказалась сидящей с господином на одном уровне: глаза в глаза. Отметив на ней красивое вязаное одеяние, он вскинул бровь:
— Вязать умеешь, иглу в руках держать можешь, готовишь вкусно, — покосился на нетронутую ножку утки. — Лечить обучена, с кинжалом управляешься ловко, дерёшься без оглядки, грамоту знаешь, находчивая, не трусливая, а вот… — Голос дрогнул.
Замолк, уставившись в её лицо, рассматривая глубокую короткую ссадину на подбородке, сеть мелких длинных и коротких царапин на щеках и лбу… Опустил глаза на руки, обнажённые по локти. На них синяки…
Девушка с волнением ожидала продолжения его слов. К чему он клонит — догадаться было несложно. Она мысленно продолжила: «…мозгов не хватает…» С готовностью ждала приговора его сиятельства, его уничижительных слов, которые перечеркнут зародившееся чувство, ещё слабое и такое ранимое. Ждала слов, которые навсегда разведут их в разные стороны. Сердце мучительно сжалось, ухнув к ногам, замерло.
Подняв глаза, мужчина столкнулся с её широко открытыми настороженными очами. Так смотрит поверженный человек, висящий над пропастью, который всё осознал и уже не ждёт пощады от стоящего над ним победителя. Он знает, что конец неизбежен и вместо руки помощи получит лишь толчок в плечи. Низвергнутый готов к смерти и примет её достойно. Причём девчонка знает, что виновата и не кается, не склоняет голову, не прячет глаз. Наказать? Следовало бы. Только толка никакого. Непокорная… В груди заныло. А тебе нужна покорная, тихая и смирная? Первая жена была тихая и смирная. Они были близки только до того момента, пока она не поняла, что ждёт дитя. Его это устроило. Набожная, пятнадцатилетняя воспитанница монастыря… Ни любви, ни привязанности… Тогда ему было шестнадцать. Она преставилась от родовой огневицы. Он не испытал ни сожаления, ни чувства утраты. Благодарен ей за сына, неизменно поминая мученицу в молитвах.
Граф смотрел в глаза девы, сидящей перед ним. Нет, если любить, то только такую… Когда всё горит, а не тлеет… Когда буря и ветер… Когда хочется кричать до хрипоты, раскинув руки, глядя в ночное небо! Смотреть в её очи, целовать её…
Он, аккуратно вытащив из пальцев Наташи палочки и отставив поднос в сторону, склонился к ней. Взял её ладони в свои. Поднеся к лицу, вдыхая знакомый запах, зашептал:
— Больше никогда не делай так, — поймал её взор.
Сердце девушки, словно очнувшись, подпрыгнуло, перекрыв дыхание. Руки в его ладонях дрогнули.
Он сжал их сильнее. Не отпустит… Приблизился к её лицу, коснулся губами раны на подбородке. Её горячее дыхание опалило его, разгоняя кровь, напрягая мышцы. Словно зверь в нём готовился к броску, чтобы поймать добычу и больше не выпустить. Рывком сдёрнул девчонку с крышки сундука, откидываясь с ней на спинку стула, стремительно завладел её губами.
Наташа не успела ахнуть, как оказалась на его коленях, в плену его рук, с силой до боли сжимающих её. Сладкая истома выворачивала тело. Оно выгибалось, рвалось ему навстречу, одновременно протестуя, изворачиваясь, не желая подчинения. В висках пульсировала кровь. Будто передумав, словно сдаваясь, руки ответно обвили его шею, пальцы погрузились в волосы на затылке, судорожно цепляясь за них, причиняя боль мужчине, которая только возбуждала его.
Он сминал её губы, упиваясь ответным сдавленным стоном. Его рука, проникнув под сорочку девицы, коснулась прохладной кожи ягодицы, тут же попав в крепкий захват её пальцев.
Она отстранилась, прервав поцелуй, упершись локтем в его плечи. Рука его сиятельства на её спине не давала отстраниться.
Они, тяжело дыша, не мигая, смотрели друг другу в глаза. Она — настороженно, он — чуть прищурившись, выжидающе.