— Поговори, — грубо приказывает охранник, протягивая мне телефон.

Ничего не понимая, прикладываю телефон к уху. Островский не дал бы попрощаться с дочерью, даже если бы это была последняя минут моей жизни.

Я просто молчу.

— Анфиса?

— Рэйн? — Я сглатываю

— Теперь все будет хорошо, Красотка. — У него твердый сухой и уверенный голос. Взрослый. Немного хриплый, но самый мужественный, что я слышала. — Верь мне. Пожалуйста.

Я боюсь верить.

Так устала все время на те же грабли, все время по минному полю без металлоискателя.

До боли в запястье сжимаю телефон, перебираю в уме тысячу фраз, которые хочу сказать, но все они гаснут под хмурым взглядом надзирателя, который, сложив руки перед собой, всем видом дает понять, что любой чих без согласования выйдет мне боком.

— Я заберу тебя, поняла? — Рэйн как будто улыбается сквозь стиснутые зубы. — Я дал обещание дочери. И сдержу его.

Киваю, хоть он, конечно, не может этого видеть.

«Я тебя люблю очень-очень…» — шепчу то ли в динамик, то ли просто в своей голове, но в любом случае, слова не доходят до адресата, потому что цепной пес Островского отбирает у меня телефон и выходит, снова закрыв дверь на замок.

Сажусь в угол, обхватываю колени и, раскачиваясь, как больная, пою любимую колыбельную моей малышки. Где Капитошка? Что с ней?

Реву и вою в полный голос, и слова песни срываются то в глухой рык, то в истерику.

Я думала, что когда Марат ломал мне ребра — больнее быть уже не может.

Когда он обещал отдать меня своим дружкам на «субботник» — это самое страшное.

Но теперь я знаю, что пережила бы все это, если надо, не по одному разу. Лишь бы Алекса была рядом со мной — живая и здоровая.

Сколько времени проходит, прежде чем я слышу где-то вдалеке шум работающего двигателя, шорох въезжающего во двор кортежа Островского: у него всегда три машины в сопровождении, любит ездить королем автострады. В комнате, где меня держат, пара зарешеченных окон, но они выходят на задний двор, так что бесполезно даже пытаться что-то рассмотреть.

Остается снова ждать.

Рэйн чем-то держит Марата, раз нам разрешили целый, хоть и короткий, телефонный разговор.

Рада ли я этому?

Нет, потому что слишком хорошо знаю, каким становится Островский, когда что-то идет не по его. А от шантажа и попыток его прогнуть, звереет и впадает в бешенство.

Но сегодня что-то будет.

Я скрещиваю пальцы, мысленно, как заклятие от злых духов, повторяю слова Рэйна:

— Все будет хорошо, все будет хорошо, все будет…

Вскоре слышу шаги на лестнице, голоса, стук трости Марата, от которого пробирает до костей.

Полоса света под дверью.

Лязг ключа в замочной скважине.

Сначала входит охрана — на этот раз двое. Дергают за руки, поднимают, осматривают, словно пока их не было, я успела изготовить из грязи и палок взрывное устройство со смертельным радиусом поражения.

Потом один из них вкручивает лампочку в настенный светильник и выносит в центр комнатушки стул, помогает Островскому сесть.

Щурюсь, потому что от света слезятся глаза.

Есть еще кто-то у него за спиной.

Светлана? Напрягаю зрение, но как бы я ни старалась — у женщины все то же лицо. Моей сестры.

— Откроешь рот, пока я говорю — устрою тебе несчастный случай с падением с лестницы, — предупреждает Марат, опираясь на тяжелое оголовье трости, откуда на меня смотрят черненые в бронзе глаза хищника. — Назовем это нашей семейной традицией — кувыркаться с лестницы.

Молчу. Знаю, что Марат не любит, когда его вроде как игнорируют, поэтому в знак согласия добавляю кивок.

Сестра делает шаг в комнату, становится у него за спиной и даже кладет руку на плечо, но Островский нервно ее стряхивает. Как могу, сдерживаю усмешку: Светлана правда думала, что стоит ей появиться — и Марат из куска дерьма превратиться в душистое сливочное маслице? А еще говорят, что это я слишком наивна.

Но лучше сейчас держать чувства при себе, как и любые комментарии.


Потому что нужно выжить любой ценой. Чтобы моему Рыжему Дьяволу было кого спасать.





Глава 52: Анфиса




— Для начала, — Островский кивает охраннику и мне протягивают очередной документ. — Ты подпишешь вот это. Иначе наш разговор закончиться не начавшись.

Снова подписать себе смертельный приговор?

Это даже не смешно.

Но когда замечаю, что это — документы о разводе, руки начинают предательски дрожать, выдавая меня с головой.

Развод?

Вот так — без напутственного могильного камня где-то под березками?

Или все так и задумано: снять с себя подозрения, чтобы, наконец, исполнить угрозу?

— Я не буду это подписывать, пока не увижу дочь и ты не разорвешь мой от нее отказ.

Это я сказала?

Мысли путаются, как спугнутые птицы, но как-то очень быстро рассаживаются по местам, чтобы в открывшемся свободном пространстве, появилась та самая я, которая не побоялась выступить против Островского, не побоялась хотя бы попытаться его обыграть, не испугалась ничего, потому что хотела выжить и вырваться на свободу.

Я всегда восхищалась той Анфисой.

И даже как-то стыдно, что сыграла в эту машину времени и позволила вернуть себя на четыре года назад, когда шарахалась даже от собственной тени.

— Ты это серьезно? — подается вперед Островский, и дорогой паркет подгибается под «пяткой» его трости. — Думаешь, раз ублюдок тявкнул на меня, имеешь право вести себя, как блядина с гонором?

Что-то не так.

Я прожила с этим человеком четыре года под одной крышей.

По одной его интонации могу понять, когда, как и чем он будет меня бить.

Сейчас Островской, хоть и корчит царя, но… даже почти вежлив. Насколько вежливость и Островский вообще могут быть совместимы.

— Я серьезно, Марат, — стараясь выдержать ровный тон. — Что хочешь подпишу, только отдай мне дочь.

Мне кажется, он даже готов подумать над моим предложением, но тут Светлана наклоняется к его уху и что-то шепчет, поглядывая в мою сторону как нарочно для того, чтобы у меня и мысли не было думать, что речь не обо мне.

Островский снова от нее отмахивается.

Светлана поджимает губы и скрещивает руки в явном выражении недовольства. Забыла ща годы вольной жизни, что тут у нас не южные страны, Европы и демократия. Это — другая реальность, где прав тот, у кого золотой МастерКард, счета в офшорах и застолья в компании «верхов».

— Подписывай, Анфиса, и выйдешь отсюда прямо сейчас, даже на своих ногах.

«Я заберу тебя, верь мне…» — как соломинка, за которую держусь из последних сил, слова Рэйна.

— Сначала верни Александру, Марат.

Он долго и пристально смотрит мне в глаза, пугает этим своим непроизнесённым: «Ты совсем страх потеряла?!»

Не сдаюсь. До боли, до рези в ладонях сжимаю кулаки.

Что-то точно поменялось. Марат «убивал» меня и за меньшее.

Значит, теперь нужно стоять на смерть.

— Приведиье мелкую, — наконец, поддается Островский, и я не знаю, кто в эту минуту удивлен больше — он сам, я или Светлана.

У сестры совершенно белое от злости лицо. С чего бы?

Какое ей дело до нас с Капитошкой, если сама же просила отодвинуться?

Но все попытки понять ситуацию, гаснут, когда охранник приводит мою сонную малышку. Она трет глаза кулаками, осматривается и только когда понимает, что не спит, бросается ко мне, чтобы крепким вьюнком обхватить за ноги.