Она всегда рада нас видеть и всегда очень ласково обращается с Александрой, но не до такой степени, чтобы изображать из себя бабушку, которая впервые увидела внучку.

Предчувствие колет где-то под ребрами.

Делаю шаг назад, но из-за двери появляется бритоголовое тело в черном.

Два тела.

Даже три.

Я хочу закричать, но не успеваю, потому что тот, что вышел первым, словно куклу хватает Александру под подмышку и закрывает ей рот ладонью. Двое других за руки втягивают меня в квартиру, и я только теперь замечаю, что есть еще и четвертый, который все это время держал няню на прицеле.

Капитошка сучит руками и ногами, и когда я порываюсь к ней, но что-то тяжелое, словно таран из фильма про осаду неприступной крепости, ударяет мне в затылок.

Качаюсь, шатаюсь. Мозг перестает обрабатывать информацию.

Капитошка все-таки кричит и мужской раздраженный бас произносит: «Да заткни ты ее… Не покалечь только, а то мало ли».

— А с этой что? — ловлю обрывки слов позади. — Живучая какая, тут мужика с ног валил запросто, а эта держится.

Перед глазами появляется размытая щетинистая тень.

Пустые, как в фильме ужасов, глаза.

И еще один удар.

В висок на этот раз.

Я падаю и выключаюсь.





Глава 43: Анфиса




Я прихожу себя в маленькой закрытой комнате.

Голова раскалывается от боли: тупые удары чередуются с частыми острыми приступами, словно в меня вколачивают то кол, то кувалду.

Сажусь.

Несколько секунд пытаюсь подавить приступ рвоты, но в конце концов меня выкручивает прямо на пол. Странно, но это приносит небольшое облегчение.

Александра.

Осматриваюсь, как собака, ползая на корточках, потому что подняться просто не хватит сил.

Дочери нет.

Но эта комната мне хорошо знакома: она в подвале загородного дома Островского. Когда-то, после очередного приступа ревности, Марат притащил меня сюда за волосы и сказал, что если я не перестану «блядовать», то проведу здесь остаток жизни: на цепи и питаясь самой дешевой собачьей едой.

Я знала, что как бы безумно и бесчеловечно это не звучало — он на это способен.

Доползаю до двери из-под которой выбивается тусклая полоса света. Слабо, но насколько хватает сил, начинаю стучать и просить не трогать мою Александру. Звать на помощь бессмысленно: у Островского нет лишних сердобольных людей. Он как-то хвастался, что все его псы проходят проверку на «человечность». Мне не хватило смелости уточнить, как именно. Но даже самое ужасное, что бы я могла себе представить, наверняка было бы просто «цветочками».

Понятия не имею, сколько времени провожу вот так: стоя на коленях перед дверью, сбивая кулаки в кровь, а горло — в хрип. Но в конце концов, слышу шаги, лязг ключа в замочной скважине и перед моим носом оказываются начищенные до блеска мужские туфли.

— Где моя дочь? — осипшим от крика голосом, спрашиваю я.

Вместо ответа меня рывком и за шиворот, как котенка, ставят на ноги.

И пинками толкают к лестнице, придерживая за локоть, чтобы хоть как-то перебирала ногами.

Когда прохожу мимо окна, сквозь зашторенные окна замечаю оранжевую полосу рассвета.

Я провела здесь половину дня и всю ночь…

Когда-то давно, примерно через пару месяцев после того, как я убедилась в том, что беременна, Марат очень рано вернулся с работы. Был злым и взвинченным, и целый вечер только то и делал, что искал повод ко мне прицепиться. Я старалась вообще не попадаться ему на глаза, но в конечном итоге Островский сказал, что ему не нравится форма моей задницы и начал требовать, чтобы я «что-то с ней сделала».

Я сказала, что обязательно разучу пару безопасных во время беременности упражнений.


И он меня ударил.

Влепил затрещину, от которой потемнело в глазах, а во рту появился вкус соли и железа.

Тогда мне не хватило ума отмолчаться. Я полезла грудью вперед, пытаясь докопаться — за что?! И он ударил снова. И снова: ладонями по щекам, как истеричку.

После того случая я поняла, что Островскому не нужен повод, чтобы избить меня, унизить или просто отдать приказ отвезти куда-нибудь и сделать его вдовцом по экспресс-программе. Он всегда делал только то, что хотел.

Даже если бы я была идеальной, носила хиджаб и не поднимала взгляд от пола, он все равно нашел бы за что меня избить. Потому что хотел и мог. Потому что в отличие от предыдущих жен, за меня совсем некому было заступиться.

Так что, поднимаясь по лестнице в его комнату, я не чувствую страха за свою жизнь. Я готова принять побои, новые переломы и даже, возможно, смерть.

Я боюсь лишь одного.

Того, что эта тварь может сделать с моей дочерью.

Ведь теперь, когда Рэйн «сознался», чья она дочь, у Островского развязаны руки. Его прекрасный породистый щенок больше не той породы.

В комнате, куда меня заводят, плотно закрыты жалюзи, пахнет медикаментами и противно монотонно, но на разный лад, пикают огромные медицинские системы. На койке — совсем как из американских фильмов про врачей — опираясь на подушки, сидит Марат. Весь утыканный трубками, словно оживленная мумия. Вот только выглядит очень даже ничего как для человека, который провел в отключке не один день. Его состояние выдают только заметно полысевшая голова и впалые щеки. Но так он внушает еще больше ужаса.

Справа, вся в строгом и черном — Алекс.

Она бы еще нимб прикупила, чтобы все окружающие точно поверили в перевоплощение.

Она смотрит на меня снисходительно, словно знает мой приговор. Кстати, возможно, не только знает, но и принимала участие в его обсуждении.

— Анфиса, — нарочно протягивая мое имя, хрипло и немного глухо басит Островский.

Подзывает меня пальцем, а когда не двигаюсь в ответ, один из охранников толкает меня в спину. Если бы не страз за дочь, я бы нашла повод довести их, чтобы мне свернули шею до того, как начнется это неинтересное кино. Чтобы не доставлять Островскому и его «новой» старой жене повод радоваться моему унижению.

Не знаю, как Островский, а эту гадина точно не упустит минуту заслуженного триумфа.

Марат осматривает меня с ног до головы. Долго и как-то уж очень пристально.

Ведет головой — и Александра уже тут как тут: заботливо взбивает ему подушку, помогает сесть выше.

Я стараюсь сдержать смех, но позволяю себе легкую сочувствующую улыбку.

Для кого весь этот цирк?

— Рад, что ты, как послушная жена, прибежала по первому моему зову, — иронизирует Островский. Не очень в удовольствие, потому что в воздухе висит и чувствуется, как ему до чертиков хочется меня избить, и невозможность это сделать наверняка намного больнее, чем воткнутые в его умирающую тушу иглы. — Ничего, что я помог?

— Спасибо, твои шавки были очень любезны, когда били меня по голове, — тем же тоном отвечаю я.

Выть хочется, но нельзя.

Улыбайся, Анфиса, пусть он не думает, что все в этом мире вертится вокруг его вялого члена.

— Где моя дочь, Марат? — спрашиваю, как только нам всем надоедает корчить милую беседу. — Если ты хоть пальцем ее…

— То… что? — зло перебивает он. Пытается наклонится, но трубки держат у постели, словно марионетку. — Побежишь жаловаться любовнику? Этому борзому щенку, возомнившему, что меня можно поиметь и ничего не получить взамен?!

— Рэйн не имеет к этому никакого отношения. Отдай Александру, и мы просто уйдем. Вот так, в чем есть. Мне ничего не нужно. Забирай все.

— Я и так все забрал, — довольно пыжится Островский. — Или ты думала, что я ничего не знаю про твои счета, визы и… ту милу квартирку в Лондоне с видом на Темзу?

Внутри все холодеет.

Я изо всех сил пытаюсь держать себя в руках и не давать ему радоваться триумфу, но паника подступает к горлу, вызывая приступ удушья, словно меня укрыло волной и уже не всплыть. Дышу ртом, но легкие пусты. Они просто высохли и не могут удержать ни капли кислорода.

У меня была последняя надежда.

Та квартира, где мы с дочерью были бы недосягаемы для щупалец Островского, и где могли бы, наконец, перестать бояться и жить полной жизнью.

Я была уверена, что все люди, которые занимались этим делом — не один месяц, чтобы замести следы и отвести подозрение — верны мне до конца. Я, черт подери, платила им за закрытые рты!

Но в конечном счете, меня просто использовали.

Абсолютно все.

И даже Рэйн — мой несостоявшийся принц на белом коне и в сверкающих доспехах.

Ему я была нужна только чтобы в очередной раз насолить отцу.

Ни для чего больше.