Она вскрикивает от удовольствия, и сама подается навстречу, натягивается на меня, как похотливая самка.
Моя самка.
Несмотря на связанные руки, Анфиса громок скребет ногтями по покрывалу.
— Расслабься, — уже приказываю.
Чувствую, что пытается, но она слишком узкая и тугая. Словно с девственницей.
С ума сойти.
Я оттягиваю от себя ее бедра. Жадно смотрю, как член выходит из промежности, весь мокрый от ее влаги. Собсвтенная сперва уже на животе.
Мы какие-то животно-грязные.
И это заводит.
Простреливает мозги, как выстрел из винтовки.
Я почти чувствую вкус пороха на губах.
И когда почти выхожу — обратно, снова одним толчком.
Вонзаюсь пальцами в ее бедра, приподнимаю на себя, чтобы сменить угол. Выхожу — и обратно, с оттяжкой, на этот раз так сильно, что у самого в яйцах ломит от жесткого удара о ее бедра.
Анфиса мычит, умоляет еще раз.
Утром будет красная, как раз, когда напомню, что просила с ней сделать.
Я полностью натягиваю ее на свой член.
Снова и снова, глубокими рваными толчками.
Шлепками яйцами о влажную кожу.
Запрокидываю голову.
Еще сильнее подтягиваю к себе эти охуенные бедра все в маленьких синяках от моих ладоней.
Пусть будет.
Мои следы на моей женщине.
— Рэйн, давай, давай… — хнычет Анфиса, сама насаживаясь на мой член.
Я едва успеваю врубить тормоз и выйти из нее, когда Анфиса кончает — громко и сильно, маленьким землетрясением прямо передо мной.
И я снова кончаю на нее — на бедра, на отпечатки моих пальцев, на тугое колечко задницы.
Снова и снова, горячими, кажется, адски раскаленными струями спермы, помечаю эту женщину собой.
Глава 39: Анфиса
Я не знаю, сколько раз за ночь мы занимаемся любовью.
Кажется, засыпаем на полчаса, чтобы восстановить силы, снова просыпаемся, занимаемся сексом — нежно и медленно — и снова спим. А потом я сама тянусь к моему Дьяволу через кровать, трогаю его за плечо, чтобы через секунду оказаться на спине, под ним, распластанной и покоренной.
Только под утро проваливаемся в крепкий приятный сон.
Настолько крепкий, что когда открываю глаза, вижу спящую на моей половине кровати Капитошку.
Стыд приливает к щекам.
Господи, как я могла не услышать?!
Впервые в жизни не проснулась в ответ на шаги дочери.
Рэйн спит у меня за спиной, как-то очень по хозяйски забросив руку мне на бедро.
А Александра лежит передо мной, укрывшись одеялом, которое притащила с собой. Она и раньше так делала, потому что Марат не разрешал ей спать рядом, говоря, что одеяло одно, и оно для отца и матери. Со временем Капитошка научилась приходить ко мне ночью только когда муж ночевал у очередной любовницы, но так и не смогла избавиться от привычки приносить свое одеяло.
— Что ты делаешь? — сонно приподнимает голову Рэйн, когда я, выбравшись из постели и быстро одевшись в обрывки пижамы, пытаюсь завернуть Алексу в одеяло, чтобы перенести к ней в комнату. — Она ночью пришла, я трусы надел под одеялом.
Он слышал, как она пришла — и не стал мешать и будить меня, чтобы убрала ребенка из кровати?
— Марат… Он… — Рэйн выразительно хмурится, и я понимаю, что эту тему лучше сразу закрыть.
— Пусть ребенок спит, Монашка. Мне она не мешает, тебе — тем более.
Я нахожу майку взамен порванной верхней части пижамы и забираюсь обратно под одеяло. Кровать огромная и когда Капитошка раскладывает ручки и ножки, словно морская звезда, нам хватает места втроем. Хоть Рэйн тут же исправляет ситуацию и притягивает меня к себе, чуть не силой прижимая голову к своему плечу.
Мне страшно от этих нежностей.
У меня никогда такого не было: лежать с мужчиной в одной кровати, быть расслабленной и счастливой, чувствовать его потребность обнимать меня даже после того, как у нас уже не осталось сил даже шевелиться.
Островскому на все хватало пары минут. Раз в несколько месяцев. Потому что все остальное время от трахал своих бесконечных молоды любовниц и даже не скрывал этого. В последний год уже в открытую шутил, что я у него «для мебели».
— Когда был мелким — мне часто снились кошмары, — шепотом говорит Рэйн.
Чувствую, как напрягается пол одеялом, и чуть не поддаюсь желанию прижаться к нему сильнее. Нельзя привязываться. Нельзя даже думать о том, что я для него — кто-то особенный, потому что у нас нет ничего общего, кроме ребенка, о котором он знает лишь то, что она — «его сестра».
Сюжет как для турецкой мелодрамы.
Даже еще хуже.
— Я бы тогда душу продал за возможность просто спать рядом с людьми, которые меня любят. Чтобы ничего не боятся. Чтобы ночью, знаешь, протянуть руку, нащупать ладонь матери и вспомнить, что в этом мире есть люди, которым не наплевать на меня.
— Мне очень жаль, — говорю до противного шаблонную фразу, но мне действительно жаль. До настоящей боли в сердце, от которой сбивается дыхание.
— Сон на улице очень быстро избавляет от всяких детских фантазий, — пытается отмахнуться Рэйн, но мы оба знаем, что даже сейчас ему больно вспомнить прошлое.
Не такой уж он и двинутый, каким пытается показаться.
Живой. Из плоти и крови.
— Спи, Монашка. Я постерегу.
Когда я закрываю глаза, мне кажется, что эти четыре грубоватых слова — самое приятное и волшебное, что я слышала за всю свою жизнь.
Но засыпая у него на плече я даю себе обещание завтра утром вспомнить о реальности.
Обязательно.
Глава 40: Анфиса
Я не знаю, что будит меня раньше: приятный аромат поджаренного белого хлеба или счастливый смех моей Капитошки. Наверное, и то, и другое одновременно, потому что когда открываю глаза, мне хочется поставить этот сон на паузу и смотреть его до бесконечности, как заевшую на любимом куплете пластинку.
Почему-то в голову лезет фраза известного классика: «Остановись мгновенье — ты прекрасно…»
Все счастливые женщина одинаково громко думают всякие романтические глупости.
Приподнимаюсь на локтях и прислушиваюсь: кажется, Алекса учит Рэйна рисовать.
Судя по его интонации в его голосе — не очень удачно.
На тумбочке около кровати — накрытая салфеткой тарелка. Как любопытная девчонка заглядываю под нее и понимаю, откуда этот потрясающий запах: гренки перемазаны мягким сливочным сыром и медом, а отдельно — ржаные брускетты с красной рыбой.
Судя по оформлению — все это из ресторана. Я бы очень удивилась, если бы у Рэйна обнаружились еще и кулинарные таланты.
На подставке рядом — большая чашка капучино.
Я так быстро набрасываюсь на все это, что когда Рэйн заглядывает в комнату, застает меня всю в крошках, с набитым ртом и растерянной улыбкой.
— Доброе утро, Монашка. — Он осматривает «картину», смеется в кулак и садится на кровать рядом, нахально откусывая от моего тоста. — У тебя такой цветущий вид с утра, как будто трахалась всю ночь. Не стыдно тебе, пропащая женщина?
Моя самка.
Несмотря на связанные руки, Анфиса громок скребет ногтями по покрывалу.
— Расслабься, — уже приказываю.
Чувствую, что пытается, но она слишком узкая и тугая. Словно с девственницей.
С ума сойти.
Я оттягиваю от себя ее бедра. Жадно смотрю, как член выходит из промежности, весь мокрый от ее влаги. Собсвтенная сперва уже на животе.
Мы какие-то животно-грязные.
И это заводит.
Простреливает мозги, как выстрел из винтовки.
Я почти чувствую вкус пороха на губах.
И когда почти выхожу — обратно, снова одним толчком.
Вонзаюсь пальцами в ее бедра, приподнимаю на себя, чтобы сменить угол. Выхожу — и обратно, с оттяжкой, на этот раз так сильно, что у самого в яйцах ломит от жесткого удара о ее бедра.
Анфиса мычит, умоляет еще раз.
Утром будет красная, как раз, когда напомню, что просила с ней сделать.
Я полностью натягиваю ее на свой член.
Снова и снова, глубокими рваными толчками.
Шлепками яйцами о влажную кожу.
Запрокидываю голову.
Еще сильнее подтягиваю к себе эти охуенные бедра все в маленьких синяках от моих ладоней.
Пусть будет.
Мои следы на моей женщине.
— Рэйн, давай, давай… — хнычет Анфиса, сама насаживаясь на мой член.
Я едва успеваю врубить тормоз и выйти из нее, когда Анфиса кончает — громко и сильно, маленьким землетрясением прямо передо мной.
И я снова кончаю на нее — на бедра, на отпечатки моих пальцев, на тугое колечко задницы.
Снова и снова, горячими, кажется, адски раскаленными струями спермы, помечаю эту женщину собой.
Глава 39: Анфиса
Я не знаю, сколько раз за ночь мы занимаемся любовью.
Кажется, засыпаем на полчаса, чтобы восстановить силы, снова просыпаемся, занимаемся сексом — нежно и медленно — и снова спим. А потом я сама тянусь к моему Дьяволу через кровать, трогаю его за плечо, чтобы через секунду оказаться на спине, под ним, распластанной и покоренной.
Только под утро проваливаемся в крепкий приятный сон.
Настолько крепкий, что когда открываю глаза, вижу спящую на моей половине кровати Капитошку.
Стыд приливает к щекам.
Господи, как я могла не услышать?!
Впервые в жизни не проснулась в ответ на шаги дочери.
Рэйн спит у меня за спиной, как-то очень по хозяйски забросив руку мне на бедро.
А Александра лежит передо мной, укрывшись одеялом, которое притащила с собой. Она и раньше так делала, потому что Марат не разрешал ей спать рядом, говоря, что одеяло одно, и оно для отца и матери. Со временем Капитошка научилась приходить ко мне ночью только когда муж ночевал у очередной любовницы, но так и не смогла избавиться от привычки приносить свое одеяло.
— Что ты делаешь? — сонно приподнимает голову Рэйн, когда я, выбравшись из постели и быстро одевшись в обрывки пижамы, пытаюсь завернуть Алексу в одеяло, чтобы перенести к ней в комнату. — Она ночью пришла, я трусы надел под одеялом.
Он слышал, как она пришла — и не стал мешать и будить меня, чтобы убрала ребенка из кровати?
— Марат… Он… — Рэйн выразительно хмурится, и я понимаю, что эту тему лучше сразу закрыть.
— Пусть ребенок спит, Монашка. Мне она не мешает, тебе — тем более.
Я нахожу майку взамен порванной верхней части пижамы и забираюсь обратно под одеяло. Кровать огромная и когда Капитошка раскладывает ручки и ножки, словно морская звезда, нам хватает места втроем. Хоть Рэйн тут же исправляет ситуацию и притягивает меня к себе, чуть не силой прижимая голову к своему плечу.
Мне страшно от этих нежностей.
У меня никогда такого не было: лежать с мужчиной в одной кровати, быть расслабленной и счастливой, чувствовать его потребность обнимать меня даже после того, как у нас уже не осталось сил даже шевелиться.
Островскому на все хватало пары минут. Раз в несколько месяцев. Потому что все остальное время от трахал своих бесконечных молоды любовниц и даже не скрывал этого. В последний год уже в открытую шутил, что я у него «для мебели».
— Когда был мелким — мне часто снились кошмары, — шепотом говорит Рэйн.
Чувствую, как напрягается пол одеялом, и чуть не поддаюсь желанию прижаться к нему сильнее. Нельзя привязываться. Нельзя даже думать о том, что я для него — кто-то особенный, потому что у нас нет ничего общего, кроме ребенка, о котором он знает лишь то, что она — «его сестра».
Сюжет как для турецкой мелодрамы.
Даже еще хуже.
— Я бы тогда душу продал за возможность просто спать рядом с людьми, которые меня любят. Чтобы ничего не боятся. Чтобы ночью, знаешь, протянуть руку, нащупать ладонь матери и вспомнить, что в этом мире есть люди, которым не наплевать на меня.
— Мне очень жаль, — говорю до противного шаблонную фразу, но мне действительно жаль. До настоящей боли в сердце, от которой сбивается дыхание.
— Сон на улице очень быстро избавляет от всяких детских фантазий, — пытается отмахнуться Рэйн, но мы оба знаем, что даже сейчас ему больно вспомнить прошлое.
Не такой уж он и двинутый, каким пытается показаться.
Живой. Из плоти и крови.
— Спи, Монашка. Я постерегу.
Когда я закрываю глаза, мне кажется, что эти четыре грубоватых слова — самое приятное и волшебное, что я слышала за всю свою жизнь.
Но засыпая у него на плече я даю себе обещание завтра утром вспомнить о реальности.
Обязательно.
Глава 40: Анфиса
Я не знаю, что будит меня раньше: приятный аромат поджаренного белого хлеба или счастливый смех моей Капитошки. Наверное, и то, и другое одновременно, потому что когда открываю глаза, мне хочется поставить этот сон на паузу и смотреть его до бесконечности, как заевшую на любимом куплете пластинку.
Почему-то в голову лезет фраза известного классика: «Остановись мгновенье — ты прекрасно…»
Все счастливые женщина одинаково громко думают всякие романтические глупости.
Приподнимаюсь на локтях и прислушиваюсь: кажется, Алекса учит Рэйна рисовать.
Судя по его интонации в его голосе — не очень удачно.
На тумбочке около кровати — накрытая салфеткой тарелка. Как любопытная девчонка заглядываю под нее и понимаю, откуда этот потрясающий запах: гренки перемазаны мягким сливочным сыром и медом, а отдельно — ржаные брускетты с красной рыбой.
Судя по оформлению — все это из ресторана. Я бы очень удивилась, если бы у Рэйна обнаружились еще и кулинарные таланты.
На подставке рядом — большая чашка капучино.
Я так быстро набрасываюсь на все это, что когда Рэйн заглядывает в комнату, застает меня всю в крошках, с набитым ртом и растерянной улыбкой.
— Доброе утро, Монашка. — Он осматривает «картину», смеется в кулак и садится на кровать рядом, нахально откусывая от моего тоста. — У тебя такой цветущий вид с утра, как будто трахалась всю ночь. Не стыдно тебе, пропащая женщина?