— Детская площадка? Аптеки в каком радиусе?

Пока она нахваливает товар, листаю фото: выглядит действительно достойно. Большая светлая спальня с минимумом мебели, комната, которая может стать детской, гостиная, где хоть конем, как говорится. Кухня, по крайней мере на фото, обустроена современной техникой. С ванной та же фигня.

Я уже знаю, что куплю ее для Монашки и ее ребенка.

Когда уеду, хочу быть уверен, что их жизнь обустроена максимально комфортно.

Что ее ребенку не придется скитаться по улицам и заглядывать в витрины кондитерских. Хоть к этому и нет никаких предпосылок и все это — просто мой личный детский страх, но именно так и поступлю. Я слишком хорошо себя знаю, чтобы игнорить определенные «звоночки».

Но говорить об этом при ней, конечно, не стоит.

И так вся чуть не в обмороке.





Глава 32: Анфиса




Квартира, которую показывает риелтор, очень красивая и, несмотря на минималистический стиль интерьера и явный недостаток «обжитости». А еще прекрасный вид из окна: с одной стороны на набережную, с другой — в обустроенный внутренний двор, «зеленый» и приспособленный для детей. Даже сейчас на площадке гуляет детвора и я невольно прикусываю губу, когда вспоминаю, что сегодня мне придется познакомить Алексу и ее… отца.

Нужно придумать какую-то отговорку всему этому безумию.

В уме вертится пара подходящих вариантов, но я все время цепляюсь за то, что не имею права так злоупотреблять этим «приятным отношением ко мне» со стороны Рэйна. Кто знает, что будет, если он разозлится. Кровь не вода, а чья кровь в его венах — мне хорошо известно.

— Это подходит для ребенка? — слышу за спиной его вопросительный голос и, не оборачиваясь, киваю.

Алексе здесь понравится и, кажется, будет компания с кем лепить куличики.

— Есть еще пара вариантов… — вклинивается риелтор. Слышно же, что ей не очень хочется увозить нас в менее «рыбное» место, но свою работу выполняет и пытается изобразить видимость непредвзятости.

Поворачиваюсь, прохожу мимо них обоих к двери, на ходу еще раз бросая: «Это подходит».

Жду Рэйна на площадке и ловлю себя на том, что сбиваю каблуком плитку пола.

Нужно придумать, что сказать дочери. Кто такой Рэйн?

Братик? Меня подташнивает даже от мысленной формулировки, а вслух я это точно не произнесу — язык в узел свернется.

Мой троюродный брат?

Одна версия ужаснее другой.

И подходящего варианта нет даже когда спустя полчаса мы садимся в машину и Рэйн протягивает мне ключи от квартиры. Я долго смотрю на них, почему-то представляя, что именно здесь пролегает черта невозврата. Моя жизнь. Еще пару дней назад налаженная и с четким планом, скатилась до роли «содержанки» у рыжего мальчишки, который младше меня на шесть лет. Хоть с учетом всех «прелестей», разница в возрасте не в мою пользу, волнует меньше всего. Ну а его, судя по всему, не волнует вообще.

Я беру ключи, называю водителю адрес и снова отворачиваюсь к окну.

Хорошо, что Алекса совсем на него не похожа.

Только глазами и веснушками, но мало ли у кого в наших намешанных генах могли быть такие глаза и «поцелуи солнца»? Это Марату везде мерещились подмены и обманы. Если бы Капитошка была похожа на него как две капли воды, он бы нашел родинку, которую посчитал бы подозрительной. Если бы не нашел родинку — измерил бы длину пальцев. Даже на ногах.

Рэйн ничего не заподозрит.

Для него та ночь прошла транзитом.

И меня это убивает. Уничтожает. Прокалывает насквозь, до кровоточащей дырки в груди.

Потому что для меня наш секс был единственным, что не давало сойти с ума, когда Островский устраивал сеанс исполнения «супружеского долга».

А для Дьявола не стоил даже того, чтобы «проснуться».

Галина Николаевна встречает нас с вежливой сдержанной улыбкой. Она хорошая славная женщина, заслуженный учитель и «мама» для многих, уже давно повзрослевших первоклашек. Я доверяю ей дочь без страха, потому что Капитошка не просто так взяла за привычку называть ее «бабушкой».

Мою мать она видела от силы десяток раз и для Алексы она «тетя». Даже по имени не помнит. А я не стремлюсь натянуть сову на глобус, потому что моя мать не создана быть даже матерью, а уж бабушкой — тем более. Уверена, что когда мы с дочкой уедем в Лондон, единственная причина, по которой мать будет о нас вспоминать, будет связана только с внезапно иссякшим потоком денег. А никак не с тоской, слезами и внезапно проснувшимся чувством любви.

— Галина Николаевна. Роман. — Представляю их друг другу без пассажей и глупых пояснений. Меньше говоришь — умнее выглядишь.

Рэйн кивает.

Няня тоже и предлагает нам пройти, пока Александра собирает вещи.


Я так и не успела придумать, что сказать дочери и не спешу проходить дальше коридора, чего нельзя сказать о Дьяволе. Он обходит меня и очень четко, хоть в квартире четыре комнаты, понимает, куда идти.

Это инстинкт? Зов крови?

Я спешу следом, но все равно не успеваю загородить собой вход в комнату.

Замираю на пороге.

Капитошка сосредоточенно складывает в коробку баночки с гуашью своими перепачканными в радугу пальцами.

Слышит шаги и оборачивается. Всегда, когда замечает меня, улыбается до глубоких ямочек на щеках, и всеми своими мелкими, как у мышки, зубками.

— Мам, я лисовала! — восторженно пищит, откладывая свое занятие, чтобы поднять высоко над головой что-то, нарисованное на альбомном листе. Похоже на смесь колобка и медведя. — Тебя!

Я невольно улыбаюсь.

Вот так — мама, оказывается, похожа на большой мохнатый шар с лапами.

Но веселье тут же улетучивается, стоит Алексе заметить Рэйна и с любопытством сунуть палец в рот.

Хочу сказать, что она обещала не грызть ногти и что у нее все руки в краске, но не успеваю.

Рэйн присаживается на корточки, берет ее руку и уверенно отводит от лица.

Это какая-то медитация.

Что-то сверх простого понимания.

Потому что, хоть Алекса — та еще болтушка и не шарахается от посторонних, но вот так, первому встречному, никогда не даст до себя дотронуться. Сразу поднимет крик. Я ее так научила. На тот случай, если Островский свихнется настолько, что решит исполнить свою угрозу. И это не паранойя. Он говорил и делал достаточно, чтобы у меня был реальный, а не надуманный повод бояться.

— У тебя руки грязные, Единорожка, — говорит Рэйн. — Не надо их в рот, хорошо?

Она внимательно выслушивает и сосредоточенно кивает, соглашаясь.

— Меня Рэйн зовут, — представляет он и протягивает мизинец вместо «рукопожатия».

— А-ле-кса-н-дла, — по слогам, нараспев и злясь, что до сих пор не может освоить твердое «р», отвечает дочка. — Ты знакомый моей мамы?

— Типа того, — уклончиво отвечает Дьявол.

— Ты холосый? — переспрашивает она.

Рэйн утвердительно кивает.

— И хлаблый?

Еще один утвердительный кивок.

Они минуту смотрят друг на друга.

Я уверена — даже если это противоречит природе человека — что на всю эту длинную минуту мое сердце перестает биться.

Потому что они похожи друг на друга больше, чем две капли воды.

И чтобы понять это, достаточно просто посмотреть на эти одинаковые профили: носы, разрез глаз, улыбку.

Словно на моих глаза происходит какая-то мутация.

Это невозможно.

Мне просто кажется.

Это «говорит» паника.

Александра наклоняется к уху Рэйна и шепчет что-то.

Он поднимает на меня взгляд.

Какой-то тягучий, совершенно непроницаемый.

— Сделаесь так? — настойчиво требует Алекса.

Господи, что она уже придумала?!