— Доктор, я хочу знать сколько времени Марат проведет в таком состоянии? Когда он придет в себя?

У этого человека морщинистое лицо и какие-то неестественно гладкие маленькие руки. Он потирает ладони друг о друга, словно белая чистоплотная муха, и для полного «образа» не хватает только фасеточных глаз и «умываний». Но, хоть мне хочется тряхнуть его, чтобы перестал изображать вот эту вселенскую задумчивость, держу себя в руках и жду.

Мне нельзя показывать, что ответ имеет для меня значение.

Может, я излишне перестраховываюсь, но будет лучше, если даже в теории никто из всех этих людей даже не подумает, что за моими вопросами стоит что-то большее, чем искренняя забота о муже.

— Анфиса…? — Он вопросительно смотрит, ждет, когда подскажу отчество.

— Алексеевна, — немного нервно отвечаю я. И уже по словам, давая понять, что еще одна пауза убьет остатки моего терпения. — Что. С моим. Мужем? Четко и ясно, или через полчасавы не будете здесь работать. И не получите место нигде на территории Российской Федерации. Я вам обещаю.

Нельзя сказать, что эти четыре года рядом с Островским ничему меня не научили.

Точнее — совсем наоборот. Я научилась многому, можно сказать, прошла курс молодого бойца по основам выживания. Но самое главное, что стоит в моем списке сданных на «отлично» дисциплин — ничего не подстегивает человека говорить по существу, как хорошо взвешенная угроза.

Я прочувствовала ее эффективность на собственной шкуре.

И ненавижу себя за то, что мне приходится поступать так же.

Но, увы, угроза, как и всегда, приносит молниеносный результат.

— Анфиса Алексеевна, ваш муж находится в коме. В данный момент мы сделали все возможное, чтобы стабилизировать его и подготовить к операции. Она будет сложной и мне необходимо ваше разрешение, чтобы провести ее даже с учетом всех рисков.

— Каких рисков?

«Он может умереть?!»

Я поджимаю губы.

Нет. Нет. НЕТ, черт тебя подери!

Проклятый Островский, ты не можешь поступить со мной вот так! Когда я почти вырвалась из твоей паутины — ты не имеешь права сдохнуть до того, как перепишешь завещание.

— Ваш муж может никогда не выйти из комы, — отвечает доктор. — А с учетом его основного диагноза…

Видимо, мое отчаяние, вызванное совсем другой причиной, слишком очевидное, раз вдруг лезет ко мне, пытаясь приобнять и утешить.

Отодвигаюсь. Взглядом даю понять, что эти фамильярности мне не по душе.

Этого достаточно, чтобы между нами снова образовалась проплешина в пару метров.

Основной диагноз. Глиобластома [2].На четвертой стадии. Островскому оставалось жить максимум полгода. Полгода — и я стала бы свободной.

— Эта операция действительно так необходима?

— С оглядкой на весь мой предыдущий опыт подобных случаев…

— Мне нужно еще одно мнение, — перебиваю его абсолютно бессмысленное вступление. — Вы знаете, кто мой муж и знаете, как много зависит от его максимально быстрого восстановления.

— Но…

— Я не дам вам вскрыть ему череп только потому, что вам что-то там кажется. Пока постарайтесь сделать так, чтобы его жизни ничего не угрожало или, обещаю, за вашу халатность в этой клинике заплатят все.

Уверена, что когда выхожу и дверь закрывается за моей спиной, он проклинает меня всеми известными ему способами.

Еще пару лет назад подобное меня задевало.

Пока однажды, когда я не угодила в эту же клинику с побоями и сломанными ребрами, мне даже не дали телефон, чтобы позвонить и узнать, как дочь. Потому что так им приказал «барин» Островский. Потому что он боялся, что я повторю ту выходку с заявлением о побоях. Которая стоила ему просто одного неприятного разговора, длиною в тридцать секунд, а мне — новой порции синяков.

Это стало хорошим уроком на будущее: у Марата есть все деньги мира и все связи в кулаке, а у меня — только мозги и огромная тяга к жизни. И хорошему будущему для себя и моей Капитошки.

Я на минуту останавливаюсь, даю себе секунду на выдох.

Четыре года прошло.

А тот единственный раз… Он до сих пор в моей голове, на моем теле — как невидимое тату, как отрава в венах. И смотрит на меня теми же голубыми глазами.

У них, кажется, даже веснушки одинаковые.

И именно они — маленькие поцелуи солнца на носу и щеках моей Капитошки — разрушили все то, что я так усердно, кирпичик за кирпичиком, выстраивала на протяжении всех этих лет.

Хочется выть от бессилия.


Я уже почти чувствовала вкус свободы: сладкий, сумасшедший, пахнущий дождями и туманами Лондона, где у меня есть маленькая квартирка с видом на Темзу. Даже вспоминать не хочу, чего мне стоило купить ее в обход зоркого взгляда Марата.

Мне нужно полчаса, чтобы все организовать: вызвать охрану и секретаршу Марата, позаботиться о том, чтобы новость обо всей этой мерзости не всплыла в ближайшем выпуске новостей, отдать распоряжения насчет его строчных дел. Марат не пускал меня в мир своих важных мужицких дел, но я он не мог запретить мне слушать, слышать и учиться.

Еще через час у меня есть согласие пары ведущих специалистов приехать в клинику в срочном порядке. За одним отправляю личный джет Марата, другого заберут вертолетом.

Главное, не думать о том, что будет, если Марат умрет, так и не приходя в сознание.

Потому что две недели назад он вдруг «случайно увидел веснушки» Алексы, избил меня, обозвал шлюхой и… вычеркнул нас с дочерью из завещания.

Вдруг вспомним о том, что у него есть еще один наследник.

И все, абсолютно все, даже мою маленькую ювелирную империю, которую, конечно же, мне пришлось оформить на него, иначе я не получила бы денег на развитие, завещал… Рэйну.

Даже не догадываясь, кто именно «виновник» тех подозрительных веснушек.



И когда я начинаю думать, что подстраховала все тылы и по крайней мере выторговала себе пару дней, чтобы придумать, что делать дальше, в коридоре появляется парочка, которую я хотела бы видеть меньше всего.

Моя «любимая» падчерица Лиза и ее мать — Александра.

Обе прут в ногу, как солдаты на муштре.

И прямо на меня, всем своим негодованием. И «праведным гневом» само собой, потому что, конечно же, до последнего будут делать вид, что на самом деле одна полна любви к отцу, а другая до сих пор раскаивается и сделает все, чтобы заслужить прощение святого Марата Островского.

Но им обоим всегда было нужно только одно.

Деньги.

Их единственный Бог.

— Ты, сука, вообще собиралась позвонить?! — чуть не с кулаками налетает на меня Лиза, но между ней и мной влезает огромный почти двухметровый охранник. — Ты мразь! Он же мой отец!

Александра держится чуть в стороне и выжидает. Это ее классическая тактика: она сначала смотрит, прикидывает и оценивает, а потом, как хамелеон, мгновенно мимикрирует под обстоятельства. Она всегда знает что сказать и как сказать, практически идеально играет с интонациями и оттенками голоса. Я бы сказала, что из всех существ на планете, Александра Островская — идеальный хищник. Но, как у всех самоуверенных плотоядных, у нее есть один существенный недостаток, который перекрывает все заслуги: она так привыкла, что у нее все получается с первого раза, что часто перестает стараться. Повторяет старые и проверенные временем «фишки», забывая, что со временем даже легкодоступная добыча начинает замечать и учиться.

— И тебе здравствуй, Лиза, — говорю, глядя не на падчерицу, а на ее мать. — Александра.

Она сдержанно кивает, и начинает вертеть головой, видимо вспомнив, что они здесь не для того, чтоб меня оскорблять.

— Ты это сделала?! — продолжает орать Лиза.

В отличие от матери, у нее напрочь отсутствует выдержка.

И смекалка.

Даже странно, что в первую встречу — на нашей с Маратом свадьбе — я подумала, что Лиза может сделать мою жизнь невыносимой. Пока что эта порядком обнищавшая «золотая девочка» не может справиться даже со своей.

— Лиза, если ты немедленно не закроешь рот, я скажу охране вышвырнуть себя вон, — отвечаю, на этот раз глядя прямо в ее запухшие с сеточкой красных капилляров глаза. — Ты меня знаешь — я не буду повторять. Так что либо ты закрываешь рот и прекращаешь скучную клоунаду, либо в эту больницу ты сможешь просочиться только через канализацию.

Она знает, что за годы жизни рядом с Островским я кое-чему научилась.

Например, не бросать слов на ветер.

Падчерица озирается на мать в поисках поддержки, но Александра продолжает отмалчиваться.

Есть только один человек который мог сказать этим змеям, что Марат попал в больницу.

Моя надзирательница Агата.

Потому что меня она ненавидит больше, чем не уважает эту сладкую парочку.

— Спасибо, что хотя бы иногда ты способна понимать с первого раза, — не без иронии говорю я, и делаю знак охраннику, чтобы отошел в сторону. — Вам обеим нечего здесь делать. Буду признательна, если уберетесь так же быстро, как и пришли.

— Он мой отец, — сквозь зубы цедит Лиза. — Я имею право быть здесь.

Александра выразительно растягивает губы в тонкую полосу — у нее нет такого козыря, хотя даже Лизу я запросто могу вытолкать взашей.

— Марат не хотел бы видеть здесь ни одну из вас.

Лизу в том числе, потому что последние два года она только то и делает, что вляпывается в какие-то зависимости, а потом «героически» от них лечится: наркотики, алкоголь, сексуальное распутство. Никто так не гадит на попытки Островского вывести себе «породу», как Лиза, благодаря которой его фамилию то и дело склоняют в специализирующихся на грязном белье социальных сетях.

Насколько я знаю, он уже полгода не дает ей ни копейки, так что неудивительно, что сегодня «золотая девочка» заявилась в туфлях от Джимми Чу с позапрошлой коллекции.

— Ты не заставишь меня уйти, — продолжает шипеть падчерица.