– Правила пайщикам кассы заранее известны… Все с ними согласны… Никто не возражает…

– Иными словами, деньги остаются в кассе, – сказал Пушкин.

Фекле Маркеловне вдруг стало душно. Хотя в окна залетал свежий ветерок. Она тяжело задышала, но секундной слабости не поддалась, осталась стоять.

– Взносы малы, а приданое выплачивать надо… Что тут поделать… Но какая вам в этом печаль?

– Вам наверняка известно, что вчера погибла мадемуазель Юстова, барышня, которую вы сосватали…

– Такое несчастье… И такая нелепая смерть: погибнуть от удара утюга. Мне Гая Федоровна рассказала, – выразила печаль мадам Капустина.

– У вас неверные сведения. Мадемуазель Юстова была отравлена.

Мадам Капустина картинно прижала руки к груди.

– Как? Как это возможно?

– Сегодня в салоне Жанны Вейриоль погибла другая вкладчица кассы взаимопомощи, невеста мадемуазель Бутович, – продолжил Пушкин, не замечая волнения женщины. – Она тоже была отравлена. Вам не кажется это странным?

Отодвинув себе стул, Фекла Маркеловна буквально упала на него. И принялась мотать головой, будто отгоняла муху.

– Какое ужасное известие… Бедная Марина… У нее завтра свадьба.

– Выдача приданого в тысячу рублей, – напомнил Пушкин. – Точно такого, как у мадемуазель Юстовой. Теперь в кассе экономия на две тысячи. Существенная сумма. Как полагаете?

Фекла Маркеловна посмотрела на человека, с которым связалась. За что трижды прокляла свою глупость. Верно про него сказано: безжалостный и холодный. Тетку родную не пожалеет, не то что сваху…

– Алексей Сергеевич, да чего же вы от меня хотите?

Пушкин оглянулся на резной буфет, занимавший целую стену гостиной.

– Прошу показать ваши бокалы…

Капустина поняла, что спорить с этим господином бесполезно, заставила себя встать, подойти к буфету и распахнуть створку.

– Вот, полюбуйтесь, если желаете.

В секции хранились начищенные бокалы для шампанского. С золотой каемочкой. Точно такой же прятался в кармане сюртука Пушкина.

– Сколько у вас бокалов?

– Было двенадцать, как для стола полагается, да два разбились, – ответила Фекла Маркеловна. – Такая жалость, ценность величайшая, лет двадцать назад по случаю были куплены… И в осколки. Изволите пересчитать?

– Бокалы вчера разбились?

– Какое там… Давно уже… – тут ее охватила внезапная слабость, Фекла Маркеловна пошатнулась и вынужденно оперлась о буфет. – Господин Пушкин, не мучайте… Хватит ходить кругами… Хватит намеков, говорите напрямик.

– Я тоже предпочитаю напрямик, – ответил чиновник сыска. – Госпожа Капустина, факты указывают на того, кому выгодно преступление. Вчера вы оказались в салоне Вейриоль как раз в то время, когда в примерочной находилась мадемуазель Юстова. А сегодня, как нарочно, когда в той же примерочной надевала свадебное платье мадемуазель Бутович… Совпадение чрезмерное.

Мороз пробрал Феклу Маркеловну, как будто не весна на дворе.

– Да… Может быть… Я же не знаю… – путаясь в языке, проговорила она. – Может, они там и были… Ничего не знала… Мне какое дело… У меня была забота к Жанне… Да при чем тут я?

– Поговорив с мадам Вейриоль, вышли из салона, повернули за угол и через сад вошли в примерочную. Девушки вам обрадовались, – продолжил Пушкин. – Почему они ждали вас? Простой ответ: договорились с ними, что принесете деньги и оцените свадебное платье, чтобы сделать сюрприз родителям и женихам. Поэтому барышни не пригласили ни дружек, ни матерей. Юстовой принесли сельтерской, Бутович расщедрились на бутылку «Moët & Chandon». Невест отравили сильным ядом. После чего вышли в сад никем не замеченной. Вопрос: как заставили их выпить отраву?

Мадам Капустина погрузилась в пучины ужаса. Или как там принято говорить в слезливых романах?

– Вы… Вы… – только и могла проговорить она. Хорошо буфет не давал ей упасть в обморок, а так хотелось.

– Вам достались две тысячи. Убивают ради меньших денег, – закончил Пушкин. – Соберите вещи, мадам. Едем в сыскную полицию, сниму с вас показания, после чего будете арестованы до суда…

Фекла Маркеловна с размаху хлопнула дверцей буфета так, что зазвенели бесценные бокалы.

– Да что же это! – закричала она. – Погибать мне, что ли, из-за нее!

В гостиную высунулась испуганная горничная.

– Уйди! Немедленно вон! – крикнула Капустина.

Девушка исчезла.

Сваха, прижимая руку к блузке и тяжело ступая, дошла до стола и села. Когда нестарая женщина изображает сердечный припадок, это выглядит немного комично. Вдобавок Фекла Маркеловна оперлась головой о подставленную руку. Ни дать ни взять изваяние печали.


– Раз так, Алексей Сергеевич, уж не знаю, за что на меня взъелись, что я вам плохого сделала. Кажется, и невеста, и приданое лучше не придумаешь…

– Жду чистосердечного признания, госпожа Капустина, – напомнил Пушкин.

– Признание… Будет вам признание, – сокрушенно ответила она. – Не могу больше… Хватит… Ни капли не совру… Кассу невест держит Авива Капитоновна Бабанова. Пятнадцать лет назад от скуки придумала и меня уговорила. Ей самой, как жене известного купца, деньги брать неприлично, так для этого есть сваха… Принимаю у людей, отдаю ей. Она в банк кладет. Проценты получает. Совсем от жадности помешалась. Все ей мало, такое наследство от мужа получила, а давай еще и еще…

– Мадам Бабанова – ваша родственница?

– Племянница… Что скрывать, и так бы узнали…

– У вас слишком мала разница лет.

– Четыре года… Я поздний ребенок, она – ранний. Такая вот тетка с племянницей… Астра и Гая меня тоже тетушкой величают… Но за Авиву нести вину не желаю…

– Обвиняете в убийствах мадам Бабанову?

– Да как вы могли такое удумать! – на глазах Капустиной появились настоящие слезы, про болящее сердце она уже забыла. – Слово даю: не будет Авива ради денег убивать… Жадная она, но чтоб девиц травить – и подумать нельзя… Да и в кассе у нас все по-честному: никого еще не обманули, приданое всегда выдаем: хоть триста, хоть пятьсот, хоть тысячу… Даже если недостаток имеется… Авива, бывает, своими покрывает, пока взносы донесут… А вот процент банковский, тут уж скрывать нечего, прикарманивает…

– Что делали вчера и сегодня в салоне?

Фекла Маркеловна молитвенно сложила руки. С заплаканными глазами она выглядела жалостливо. Любое сердце дрогнуло бы, но только не сердце сыскной полиции.

– Алексей Сергеевич, голубчик, ну хотите, поклянусь жизнью… – Тут она запнулась. – Жизнью своей поклянусь, спасением своей души и вечными муками, что к Жанне у меня было такое обстоятельство, какое не могу раскрыть… К девочкам бедным оно вовсе никакого касательства не имеет… Клянусь вам… Хоть режьте, не могу сказать…

Пытать и резать в полиции давно уже не принято. Прошли добрые времена, когда подозреваемого жгли каленым железом или охаживали кнутом, пока не признается. Теперь – адвокаты и суд присяжных. Возвращаться в темное прошлое Пушкин не стал.

– Расскажите про вашу племянницу, – попросил он.

Ощутив, что угроза ареста немного ослабла, Капустина утерла слезы.

– Что знать желаете?

Пушкин желал знать подробности истории семейства Бабановых. Фекла Маркеловна ничего не скрывала.

…Старый Козьма Бабанов потребовал от старшего сына Федора немедленно жениться. Иначе передаст фирму младшему, Дмитрию. По крестьянскому обычаю старик требовал, чтобы невеста была молодухой – тринадцать лет. Тогда потомство будет здоровое. То, что Федору было двадцать пять, Козьму не беспокоило, разницу в возрасте считал полезной. Сосватать такую невесту в Москве было сложно. По соседству нашлась Авива, хотя почти без приданого. Священника уговорили деньгами, молодых обвенчали. Через год родились Астра и Гая. Федор Козьмич ждал сына, но после двойни Авива Капитоновна родить не смогла. Любви между ними никогда не было, да еще и тяжелый характер Федора Козьмича. После того как Авива наследника не родила, Федор Козьмич жену от себя отдалил, но разводиться не думал, стал жить своей жизнью. Говорят, имел много любовниц…

– Внебрачные дети есть?

– Нет… Неизвестно, – поспешно ответила Капустина. – Да какая теперь разница, завещание оглашено, все досталось Авиве. А дочерям приданое.

– Смерть Федора Козьмича никому не показалась странной? – спросил Пушкин.

Мадам Капустина ответила красноречивым взглядом.

– Упал прямо за праздничным столом… Объелся блинами, – ответила она. – Да и то сказать: ел так, будто в последний раз, кажется, блинов тридцать осилил, не меньше… Доктор нашел причину в несварении желудка…

– Но вы так не считаете?

Фекла Маркеловна окончательно овладела собой.

– Не моего ума дело… Я сваха, счастье людям дарю… Астре Федоровне графа сосватала, да и Гая Федоровна, надеюсь, получит чудесного жениха. Умного, молодого и красивого… Остальное приложится…

– Астре Федоровне может угрожать опасность, – сказал Пушкин.

Капустина насторожилась.

– Это еще что такое?

– Она не слишком горит желанием выходить за графа. С матерью у нее не лучшие отношения…

– Ах, вы об этом. – Фекла Маркеловна с облегчением усмехнулась. – Ее дело телячье: куда прикажут, туда и пойдет… У нас, купцов московских, так приято… А если девице волю давать, вот тут и будет опасность… Ну, Алексей Сергеевич, все из меня вытянули? Чего еще желаете?

Пушкин желал ознакомиться с припасами на кухне. Мадам Капустина вынуждена была согласиться.

Раскрыв дверцы кухонного шкафчика настежь, Пушкин стал вытаскивать склянки с белым содержимым и спрашивал: «Что это?» Капустина устало объясняла: соль, сахар, зубной порошок, пекарский порошок, поташ… Даже готова была попробовать. Пока Пушкин не достал из глубин шкафчика аптечную склянку темного стекла.

– Что это? – спросил он, держа на ладони.

Капустина задумалась, как будто не могла вспомнить.

– Маменька, осторожно, мышьяк! – раздался голос.

В дверном проеме виднелась горничная. Фекла Маркеловна замахнулась на нее и рыкнула:

– Уйди с глаз долой!