– С чего вы взяли, что девушки с кем-то встречались? – резко ответила она. – Что за глупейшее предположение?

– Это не предположение, а очевидный факт: устроили в модном салоне тайный дом свиданий. Полученные деньги откладываете на приданое дочерей.

Вейриоль стиснула губы так, что они превратились в тонкие побелевшие полоски.

– Повторю вопрос: с кем у барышень было свидание вчера и сегодня?

– Это возмутительно! – прошипела мадам. – Немыслимо! Выдумали такую гадость и требуете моего признания? Слышала, что в полиции готовы на любую ложь, чтобы обвинить невинного человека, но чтобы подобное… Какая мерзость! Какое беспримерное коварство! А еще приличный с виду мужчина! И вам не совестно?

– У меня доказательства.

– Доказательства? Предъявите их! – потребовала хозяйка салона, возмущенная и покрасневшая, как переспелый помидор.

Пока Пушкин не готов был предъявить ничего.

– Факты расследования не разглашаются, – ответил он.

– Нет у вас никаких фактов, господин Пушкин! – заявила Вейриоль. – А если бы были, уже тащили бы меня в сыск… Перестаньте пугать беззащитную женщину, а то и на вас управу найду…

– В котором часу заезжала мадам Капустина? – как ни в чем не бывало спросил он.

– Около одиннадцати, – огрызнулась Вейриоль и поняла, что проговорилась.

– Не далее часа назад говорили иное.

– Да, я немного придумала, чтобы не лезли в женские дела… Поверьте, это мои сугубо личные отношения с Феклой Маркеловной… Имеют касательство только меня…

– Следовательно, мадемуазель Бутович вошла в примерочную около четверти двенадцатого, – закончил Пушкин. – Что можете сообщить о вашей клиентке?

Хозяйка салона переживала, что попалась в такую глупейшую ловушку, и тут подвернулся повод немного отыграться. Пусть наглый господин сам выясняет, она ему не помощник.

– Почти ничего… Взяла у нее заказ из жалости, платье дешевое, всего пятьдесят рублей… Взяла потому, что Бутович напомнила мне себя в юности: такая же бедность и жажда счастья… Живет с матерью на Пречистенке, в Полуэктовском переулке, замуж выходит за какого-то чиновника городской управы… Более ничего.

Примерно такой ответ Пушкин ожидал.

– Humpty Dumpty sat on a wall, Humpty Dumpty had a great fall, – сказал он.

Дама выразила на лице брезгливое удивление: совсем чудит господин сыщик.

– Что, простите?

– Друзья называют вас матушка Гусыня. Любите английские стишки?

Вейриоль вспыхнула:

– Что за вздор? Как вам не стыдно говорить такое даме… Манеры полиции совсем не знакомы…

Пушкин узнал все, что мог.

– Мадам Вейриоль, вам запрещено покидать Москву без разрешения сыскной полиции. Приставу фон Глазенапу будет поручено надзирать за исполнением распоряжения.

Оставив хозяйку салона переживать, Пушкин подошел к примерочной и постучал. Доктор выглянул сразу, будто дожидался под дверью.

– Да, но нет, – ответил он на немой вопрос чиновника сыска.

– Да, но нет? – повторил Пушкин, ожидая иного. – Как это понимать?

– Запишите в свой блокнот, что… – Преображенский поманил Пушкина и стал что-то нашептывать на ухо.

Пристав обменялся с помощником взглядами: о чем этот птичий разговор? Мало того что хлопот навалили, так еще секретничают. Ротмистр искренно не одобрял ни убийства невест, ни тайны сыска. Ему с Вановским протокол оформлять, улики собирать и тело в участок везти. А господам лишь бы языком почесать.

Закончив шептать, доктор многозначительно кивнул.

– Сомнений нет, – громко сказал он. – Приберусь там немного…

И он затворил за собой дверь. Пушкин протянул ротмистру бокал.

– Улика важнейшая и хрупкая. Берегите как зеницу ока…

Прежде чем прикоснуться, пристав вытер ладони о форменный кафтан. Дело ответственное, браться надо со всей серьезностью…






* * *


Зефирчик был поражен в самое сердце и заливался соловьем. С ним всегда случалась такая неприятность, когда ему нравилась девушка. Агата между тем помалкивала, ела яичницу и загадочно улыбалась бесконечному рассказу, как из дионисийских вакханалий произошла современная опера.

Ванзаров поглядывал на товарища, ему было стыдно: Зефирчик влюбился сломя голову. При этом он заметил, что мадемуазель Керн не просто так завтракает. И вскоре окончательно убедился: она наблюдает за господином в светлом пиджаке, который сидел за ближним столиком к эстраде. Ванзаров видел его спину и не мог узнать, кто такой.

Догадка стала уверенностью, когда Ванзаров напомнил Зефирчику, что у них много дел, и был вынужден вытаскивать друга из-за стола. Зефирчик уходить не желал, а желал продолжить приятное знакомство. Ванзарову пришлось применить силу, против чего Зефирчик всегда был беспомощен. Мадам Керн очень мило сказала, что за завтрак платит она и остается – дескать, не напилась кофе. То есть продолжает следить. Можно предположить, что она наметила очередную жертву и ждет, чтобы свидетели убрались. Ванзаров, конечно, мог помешать, но раз сам начальник сыска дал понять, что воровка – бесценный агент, то снова испытывать судьбу не захотел. В конце концов, московские дела его не касаются. Пусть случится что угодно. Поклонившись на прощанье непобедимой преступнице, Ванзаров выволок упиравшегося Зефирчика из ресторана.

Агата принялась за кофе. На четвертой чашке в голове у нее раздался звон колоколов, быть может, с чьей-то свадьбы, но граф Урсегов так и не закончил поздний завтрак. Она наслаждался сигарой, читал газету, попивал вино и вообще чудесно проводил время. Кажется, само время текло для него по-другому, не так, как для всех.

Наконец, по прошествии полутора часов, не меньше, Урсегов расплатился, кинув официанту крупную ассигнацию на чай, оглядел зал и неторопливо направился к выходу. Когда Агата выскочила на Никольскую, граф уже отъехал. К счастью, у гостиницы дожидались еще три пролетки. Запрыгнув, Агата приказала следовать за той, что уже следовала на Красную площадь, и о деньгах не думать: заплатит щедро.

Пролетка графа выехала на Тверскую улицу и остановилась около дома, внутри которого Агата не побывала, общаясь у дверей с горничной: роскошный особняк в три этажа принадлежал семейству Бабановых. Урсегов покуривал в пролетке. Через четверть часа из дома торопливо вышла дама в модном платье, которое подчеркивало достоинства ее фигуры. Головку ее украшала шляпа парижской модели Daphnis с листками плюща, цветочками и большим светлым бантом впереди, а лицо пряталось под обильной белой вуалью. Дама перебежала Тверскую и без помощи графа зашла в пролетку. Мадам Бабанову Агата не видела, но подумала, что это наверняка она. Если, конечно, не родственница или сестра.

Правила приличия ничего не говорили про общение жениха с будущей тещей. Возможно, потому, что правилам такое и в голову не приходило. Ну в самом деле: о чем говорить с будущей тещей наедине в пролетке? Приданое обсудили, а иных тем не имеется. Агата решила, что граф, маскируя преступный план, попросил помочь с выбором подарка для невесты и тем усыпить бдительность мадам Бабановой. Наверняка поедут в ювелирный магазин.

Однако пролетка графа не свернула направо, к Кузнецкому мосту, а отправилась в дальний путь: за Ямскую слободу в Петровский парк. Следуя за ними, Агата искала и не могла найти ни одной разумной причины, для чего Урсегов везет будущую тещу в весенний парк. Уж не собирается ли покончить с ней и бросить тело под кустом? На всякий случай Агата спросила у извозчика: нет ли у него свистка? Чем сильно удивила. «Ванька» про себя решил, что мадемуазель с придурью, как бы на деньги не обманула. На самый крайний случай Агата решила вступить в бой. И хоть силы будут неравны, но хоть успеет поднять крик и спасет мадам Бабанову.

Между тем граф помог даме сойти, предложил ей руку, и они отправились гулять как близкие друзья. Агата держалась в некотором отдалении, за кустами и деревьями, и не могла слышать, о чем между ними шел разговор.

Парочка углубилась в парк достаточно далеко, вокруг не было ни души. Лучше не придумаешь, чтобы исполнить преступнее планы. Агата приготовилась к худшему. Граф встал перед мадам Бабановой и приобнял за плечи. Оставалось совсем немного, чтобы схватить доверчивую женщину за горло и начать душить. Мадам Бабанова не понимала, что ей угрожает. Она смотрела на графа и даже закинула вуаль на шляпку. На лице ее была улыбка.

Агата поддернула юбку, чтобы удобнее бежать через кусты. Но тут случилось то, чего она никак не ожидала. Мадам Бабанова привстала на цыпочки и поцеловала графа в губы совсем не родственным поцелуем. Урсегов сжал ее в страстных объятиях, и они слились в таком поцелуе, что Агате стало стыдно. Отпустив юбку, она пошла обратно к своей пролетке. То, чему она стала свидетелем, было не только омерзительно, но и ужасно: мать приговорила родную дочь. Вот в чем дело… Нет никакого купца с несметным приданым, а есть коварная мать, которая пойдет на преступление ради похоти. Мадам Бабанова дала согласие на брак дочери, но сама влюбилась в графа… бедная Астра Федоровна, что ее ждет? Если не убьют до свадьбы, любовницей мужа будет ее мать.

К горлу подкатил комок, Агата исторгла на кусты все чашки кофе и завтрак. Она была великой воровкой, честно грабила богатых мужчин, которые жаждали получить романтическое приключение на стороне. Но ничего подобного ей и в голову не приходило. Какой же надо быть стервой, чтобы предать счастье дочери ради собственной похоти? Агату передернуло от отвращения.

Она уселась в пролетку. Следить дальше не имеет смысла: увидела главное. Пусть Пушкин сам ищет «Клуб веселых холостяков», которые будут исполнять прихоть графа. Агата приказала поворачивать назад. Пролетка выехала из парка.

Как часто бывало, Агата настолько разозлилась на графа и Бабанову, что назло им решила продолжить слежку и приказала остановиться. Дождавшись, когда их пролетка проехала мимо, Агата потребовала держаться за ними. Извозчик уже почти не сомневался, что барышня малость того…

Мадам Бабанова сошла в начале Тверской, а граф отправился дальше. Он приехал в Театральный проезд, отпустил извозчика и зашел в кофейную «Эйнем». Агата приказала извозчику ждать и зашла следом. Она заняла дальний столик. Урсегов попивал шоколад из маленькой чашечки. Официанту Агата заказала чай, видеть кофе она уже не могла.

Граф поглядывал на вход. Кажется, у него назначена встреча. Неужели убийцы невест любят горячий шоколад? С них станется. Однако вместо членов шайки за столик Урсегова подсела дама. Хотя она старательно закрыла лицо летней вуалью, Агата узнала ее. Мадам Вейриоль отказалась от угощения и, нагнувшись через столик, сказала графу что-то такое, от чего улыбка стекла с его лица. Урсегов стал серьезен, оглянулся и вдруг погрозил собеседнице пальцем, что-то строго выговаривая. Как ни старалась Агата, разобрать слова не получалось. Вейриоль резко встала и покинула кофейную, как женщина, глубоко оскорбленная в своих чувствах. Посидев немного, граф бросил на стол горсть мелочи и вышел. Теперь Агата решила следовать за ним куда угодно. Урсегов явно переменил планы. Взяв извозчика, он доехал до Рождественского бульвара и вошел в доходный дом. Адрес Агате сообщил портье Сандалов: граф вернулся к себе домой.

Агата посчитала, что теперь ее совесть чиста. Сидеть в пролетке под его окнами расхотелось. До вечера граф никуда не денется. Есть надежда, что с Астрой Федоровной сегодня ничего не случится. Пора и о себе подумать. Агата приказала ехать на Кузнецкий мост.





* * *


Мадам Капустина не сменила уличного платья. Не до того ей было. Она ходила по гостиной и не могла успокоиться. Волнение было столь велико, что попавшаяся под руку любимая вазочка была брошена об пол и разлетелась на осколки. Фекла Маркеловна выругалась так крепко, как нельзя ожидать от красивой и приятной женщины. Но и это нисколько не помогло. Тревога разрасталась, безжалостно терзая сердце и душу, как принято писать в дамских романах. Беспокойство, если честно не назвать его паникой, возникло потому, что Капустина решительно не знала и даже не понимала, что теперь делать. В такое ужасное положение она еще никогда не попадала. Да и попала не по своей воле. И как из него выбираться?

Вдобавок к имевшимся неприятностям зазвонил дверной колокольчик.

– Кого еще нелегкая принесла? – пробормотала Фекла Маркеловна и пошла открывать. Глупо делать вид, что никого нет дома, если окна раскрыты, а цветы в горшках выставлены под весеннее солнце.

Нелегкая выбрала гостя, какого Капустиной видеть не хотелось решительно.

– Алексей Сергеевич, какая приятная неожиданность! – улыбнулась она из последних сил, при этом замечая мокрые следы на его сюртуке. – Сегодня утром имела удовольствие завтракать у вашей очаровательной тетушки. Кухня у нее бесподобная.

Жаль, что сваха не знала простого правила: в доме повешенного не говорят о веревке, а Пушкину не хвалят завтраки Дарьи, которых он лишен навеки. Но кто может угадать чужие мысли? Продолжая осыпать комплиментами Агату Кристафоровну, Капустина проводила Пушкина в гостиную. И должна была извиниться, когда под его ботинком хрустнуло стекло.

– Моя горничная такая неряха, не дождешься, чтобы подмела пол, – добавила она, предложила чаю и всего прочего, что предлагает радушная хозяйка, которая ждет не дождется такого дорогого гостя.

Пушкин отказался, чем поставил хозяйку в неловкое положение.

– Могу ли я быть вам полезной? – спросила она, не решившись сесть. Что-то не нравилось ей в этом непроницаемом господине. Что-то такое новое и опасное почудилось в его спокойствии. – Или желаете разведать какие-нибудь секретики о Гае Федоровне? Не можете дождаться вечера?

И Фекла Маркеловна игриво подмигнула.

– Я желаю узнать сведения о кассе взаимопомощи невест, – ответил Пушкин.

Слова эти для мадам Капустиной прозвучали как предвестие большой беды. Чего и следовало ожидать в такой день.

– Да что там интересного, все на виду, – ответила она. А сердце ее сжалось нехорошим предчувствием.

– Если невеста умирает раньше срока получения приданого, куда уходят взносы?

Мадам Капустина невольно вздрогнула.