Захлопнув подшивку, Пушкин оставил ее конторщику.
– Печатайте. Теперь другое дело…
– Что угодно-с?
– Записка со вчерашним письмом женихов сохранилась?
Чего-то подобного Иванов ожидал. Он безропотно полез в глубины письменного стола, долго шуршал там и, наконец, вылез с тонкой папкой. Развязав тесемки, он бережно вынул лист обычной писчей бумаги. Письмо женихов было написано резким, характерным почерком. Пушкин не столько читал, сколько всматривался в слова. Без помощи доктора Преображенского он не был окончательно уверен.
– Что-то не так-с? – услужливо спросил Иванов.
– Это письмо необходимо изъять.
Иванов тут же протянул папку, чтобы не помять ценный документ.
– Понимаем-с… Как же иначе… Раз такая необходимость… Чем могу-с еще помочь?
– Кто оплатил публикацию?
– Сию минутку-с…
Не позволив себе присесть, Иванов стал листать конторскую книгу. Он принялся водить пальцем и наткнулся на нужную строчку. Развернув книгу, Иванов указал на запись.
– Вот, извольте-с… Повышенный тариф в жирной рамке…
Росчерк подателя был путаным, а фамилия, записанная небрежной рукой, читалась отчетливо. Судя по дате, письмо женихов подали в субботу, 23 апреля.
– Подала та же мадемуазель, что сегодня принесла новое объявление? – спросил Пушкин, все еще рассматривая письмо, наделавшее такой переполох.
– Прошу простить, не могу знать, – ответил Иванов с поклоном. – В субботу принимал сменщик. И два дня до того…
– Он сейчас в редакции?
– Никак нет-с… Отпросился на свадьбу в Саратов… Будет через неделю… Но ежели желаете узнать… – тут Иванов замялся.
– Проходит много людей, запомнить трудно, – помог Пушкин.
Иванов благодарно кивнул.
– Именно так-с… Весь день слова считаешь, чтобы не ошибиться… А то издатель из нашего кармана недостачу берет… Куда уж лица запоминать…
– Где подпись мадемуазель Бабановой?
Конторщик с готовностью перевернул лист и указал на незаконченную колонку. Не требовалась лупа, чтобы обнаружить, как сильно изменились закорючки за прошедшие три дня. Ничего похожего, даже близко.
– Чем еще могу-с помочь, господин Пушкин?
Желание было удовлетворено. Пушкин приказал не давать никаких сведений о письме женихов, даже если будет спрашивать чрезвычайно милая баронесса. Особенно не показывать подпись той, кто оплатил публикацию. А если появится барышня, которая захочет напечатать еще одно объявление об уроках жизни, задержать под любым предлогом и срочно сообщить в сыск.
Иванов дал слово чести, что исполнит все и не подведет полицию. Как может поклясться только очень испуганный человек.
Выйдя в переулок, Пушкин решил пройтись до Малого Гнездниковского, чтобы сделать записи в блокнот. Из-за угла появилась пролетка с пассажиркой. Он успел отойти в сторону, чтобы остаться незамеченным. Пассажирка приказала ждать и торопливо вошла в редакцию «Московского листка». Пушкин счел нужным изменить план и дождаться ее возвращения. И тут в переулок въехала другая пролетка. Судя по таинственному виду господина, который прятал нос за поднятым воротником, назревала драма.
Театр Пушкин не любил, но этот спектакль захотел досмотреть до конца.
* * *
Агата проснулась рано с твердым намерением не спускать глаз с графа Урсегова. Милейший друг, портье Сандалов, разузнал адрес графа. Оставалось только взять извозчика и ждать напротив его дома все в том же дорожном туалете, который Агата уже искренне ненавидела. Пусть опять промерзнет до костей, но она выследит, как предводитель шайки убийц встречается с купцом, ради барышей которого готов убить свою невесту и других. Когда доказательства будут налицо, Пушкину останется только арестовать всех.
Спрыгнув с кровати, она взглянула на часы – начало девятого. Зная привычки мужчин, подобных Урсегову, надо было признать, что раньше полудня граф глаза не продирает, а из дома выходит и того позже. Поздний завтрак с купцом начнет не раньше часа, а то и двух. Зачем же целых три часа мерзнуть в пролетке? Сообразив, что в таком филерском подвиге нет никакого смысла, Агата с некоторым облегчением залезла под одеяло. Она не привыкла вставать раньше десяти. В прошлой жизни и то считалось слишком рано. У великой воровки должен быть цветущий вид и идеальная кожа. Ничто не красит девушку так, как долгий сон.
Она только устроилась на подушке, когда новая мысль заставила вскочить: надо предупредить мадам Бабанову, какая опасность угрожает ее дочери. Пусть держит под замком. Агата откинула одеяло и совсем собралась ехать в дом на Тверской, пусть даже в опротивевшем дорожном туалете. Что она скажет мадам Бабановой? Что ее дочери угрожает опасность быть убитой по поручению собственного жениха? Выглядит не слишком убедительно. Только представить: в доме закончили завтракать, и вдруг появляется незнакомая дама, пусть баронесса, которая начинает пугать опасностью, при этом обвиняя Урсегова.
Что должна подумать купеческая мать, которая готовится сделать свое чадо графиней? Что незнакомая мадам сошла с ума или сама имеет виды на графа. Скорее всего, мадам Бабанова не поверит в разговор, который был подслушан в Клину. Потому что баронесса не сможет назвать тех, кто собирался убивать невесту графа. А если Бабановой рассказать про несчастную, которую убили вместо ее дочери, она, пожалуй, выгонит из дома. Слишком уж невероятно выглядит. Да и Пушкин наверняка уже там побывал. Его словам куда больше веры.
Тут Агата окончательно поняла: пока не предъявит купца, с которым закрутил граф, ее страхам грош цена. Никто ничему не поверит. Нужно ловить купца. Она снова прилегла на подушку. Но мысли не дали покоя. До свадьбы Астры Бабановой еще три дня, может случиться что угодно. Скорее всего, «Клуб веселых холостяков» захочет еще крови. Одной невесты им будет мало, чтобы замаскировать гибель Бабановой. Наверняка они планируют следующее убийство. Как остановить? Как помешать? Может быть, дать понять, что их планы провалены? Написать графу разоблачающее письмо, чтобы он испугался, затаился, и тем сберечь чью-то жизнь? Нет, если он хочет сорвать большой куш, пожалуй, такое письмо заставит его поторопиться.
Что же предпринять?
Агата знала, что иногда ее посещали простые и гениальные мысли. Окончательно выбравшись из постели, она нашла в секретере писчую бумагу, чернильницу и перьевую речку. Присев к столу, стала писать, разбрызгивая чернила. Агата вкладывала всю душу и ненависть. Получилось не слишком длинно, но так яростно, будто били плетью по лицу. Лучше и придумать невозможно.
Быстро умывшись и нацепив дорожный туалет, Агата спустилась в ресторан, проглотила то, что успел принести официант, и выбежала из гостиницы. На Никольской, как всегда, дожидались извозчики. Поманив ближайшего, она уселась в пролетку и приказала гнать на Пресню в Ваганьковский переулок. Агата ничего не замечала вокруг и хотела скорее доехать.
Когда пролетка встала у дверей газеты, нетерпение ее достигло предела. В два прыжка оказавшись на тротуаре, она влетела в приемную газеты. Перед столом чиновника, принимавшего объявления, было пусто. Агата быстро оценила тип мужчины, поняла, что справится как с котенком, чуть расправила плечи и приподняла подбородок.
– Месье, могу ли я подать объявление? – сказал она голосом, от которого у Иванова побежали приятные мурашки по спине. Дама показалась настолько обворожительной, что он сразу забыл про неприятного гостя из сыскной полиции.
* * *
Преступников Ванзаров еще не ловил. Предстоящее дело немного пугало и бодрило, он рассчитывал на внезапность и точный расчет. Расчет, по мнению юного чиновника, должен состоять в том, чтобы поймать воровку там, откуда ей труднее всего скрыться. Место узкое, пустынное, чтобы не попались случайные прохожие, к которым она может обратиться за помощью. Ресторан «Славянского базара» для этого не годился: она чего доброго поднимет крик, и пока Ванзаров будет доказывать официанту и другим посетителям, что он из полиции, воровки уже и след простынет.
Надо было ждать. Ванзаров ждал и следил, как она жадно проглотила завтрак, не потерял ее из виду, когда дама выбежала на улицу, и следовал за ней на заранее нанятой пролетке. Оказалось, что воровка зачем-то приехала в редакцию газеты. Оглядев переулок, Ванзаров убедился, что лучшего места не придумать: мадам сама загнала себя в угол. Он поманил городового и объяснил, что предстоит арестовать известную преступницу, потребуется помощь. Городовой поглядывал на юного господина со столичными замашками с откровенным сомнением. Но отказать не посмел: его дело маленькое – прикажут хватать, будет хватать. Все одно на посту скука.
Ванзаров выбрал позицию так, чтобы отрезать путь возможного отступления. Мадам вышла из редакции примерно через четверть часа и, ничего не подозревая, направилась к своей пролетке.
– Стоять! Вы арестованы! – раздался у нее за спиной голос, взволнованный, как у мальчишки.
К сюрпризам Агата всегда была готова. На сюрприз от Пушкина не походило. Она оглянулась и сразу узнала чуть полноватого юношу, который кивнул городовому, чтобы тот окружил преступницу, а сам, не решаясь приблизиться, сверлил устрашающим взглядом. Агата помнила, сколько денег у него выманила в ушедшем декабре. В качестве науки. Наука впрок не пошла.
– А, это вы, – с некоторым разочарованием сказала она, готовясь встретить что-то более серьезное из прошлого.
Агата зашла на подножку пролетки и не спеша уселась на диванчик.
– Вы арестованы! – с возмущением проговорил Ванзаров, стараясь не глядеть на городового, который откровенно посмеивался.
– Я уже слышала… Садитесь рядом, – ответила Агата, похлопав по диванчику рядом с собой.
Чтобы не видеть смех городового, Ванзаров поспешно забрался в пролетку. Но сел напротив арестованной на неудобном откидном сиденье.
– Гони в Малый Гнездниковский в сыскную полицию, – приказала Агата извозчику. Чем окончательно сбила с толку. Ванзаров искренно не знал, что полагается делать, если арестованная сама везет себя под арест. Вдобавок получил такую милую и снисходительную улыбку, что готов был провалиться под колеса. Он понял, что совершил какую-то ошибку, только не знал, какую именно.
В дороге арестованная вела себя так, будто осматривает улицы Москвы. А войдя в приемное отделение сыска впереди Ванзарова, повела себя и вовсе возмутительно: отправила воздушный поцелуй каждому из трех чиновников. Появление ее было встречено столь радостным гулом, будто прибыла звезда кафешантана. Когда же воровка постучала в кабинет Эфенбаха и вошла как к себе домой, Ванзаров понял, что попалась не она, а он.
– Рыбка же наша пестрокрылая! – услышал он радостный возглас начальника сыска. После чего раздались звуки смачных поцелуев. – Тебя каким порывом к нам отнесло?
– Я арестована, Михаил Аркадьевич, – услышал Ванзаров печальный голос. – Прямо на улице, при людях скрутили. В присутствии городового.
– Это кто таков укурдючил? – раздался грозный оклик.
Ванзарову захотелось уйти куда-нибудь подальше, но было поздно. Его позвали в кабинет.
– А, вот он куда с какого недопуга! – выразился Эфенбах, разглядывая чиновника из Петербурга. – Куда залезть посмел?
– Она воровка, королева брильянтов, – обреченно сказал Ванзаров и добавил: – Можно предполагать…
– А еще у вас сто рублей пропало, – ответил Михаил Аркадьевич. – Не в свою телегу не садись, раздражайший мой Родион Георгиевич…
– Но ведь… – попытался Ванзаров.
– Никаких «но», – оборвали его. – Голубка наша серебряная не королева и не брильянтов, а брильянт чистой воды. И пользы несуразной. Вот так-то… Иди и жени. Чтобы Зефирчика вашего на блюде мне подал…
– Слушаю… Так точно, – ответил Ванзаров. Тоска охватила душу его. Не от пережитого позора, а потому, что Агата на прощанье дерзко показала ему… язычок. А он поделать ничего не мог.
Ванзаров вызывающе хлопнул дверью.
– Ишь, мальчуган-балаган! – строго заметил Эфенбах и тут же потребовал: – Ну, коса-девица, доложи про себя, как оно, куда так вышло…
Агата устроилась на стуле за столом совещаний, чтобы использовать такой шанс для спасения невест, но ей помешали. В кабинет заглянул Лелюхин и, придерживая дверь, сообщил, что в приемном дожидается господин Смольс собственной персоной.
Молитвенно сложив руки, Агата стала умолять «душеньку и голубчика» Михаила Аркадьевича не выдавать ее, а спасти от этого «ужасного человека, который ее преследует повсюду и не дает жизни». Хоть господин Эфенбах был женат, женские слезы и мольбы всегда проникали ему в сердце. Ну как не пожалеть бедняжку? Открыв потайную дверцу, замаскированную шторой, он сказал сидеть там тихо, как «мышь на цепи». Агата чмокнула начальника сыска в хорошо выбритую щеку и юркнула в укрытие. В укрытии не было окон, зато стоял диван, на котором Михаил Аркадьевич порой отсыпался или прятался от хлопот службы.
Господин Смольс вошел, кивнул без лишних церемоний и присел на ближний стул. От столичного лоска не осталось и следа. Волосы всклокочены, небрит, галстук завязан кое-как. В нем появилась грусть, какая охватывает горько пьющего человека.
– Удалось найти какие-то следы баронессы?
Глаза его были исполнены печали. Эфенбах основательно хмыкнул.
– Следов нет, – строго ответил он.
– Печатайте. Теперь другое дело…
– Что угодно-с?
– Записка со вчерашним письмом женихов сохранилась?
Чего-то подобного Иванов ожидал. Он безропотно полез в глубины письменного стола, долго шуршал там и, наконец, вылез с тонкой папкой. Развязав тесемки, он бережно вынул лист обычной писчей бумаги. Письмо женихов было написано резким, характерным почерком. Пушкин не столько читал, сколько всматривался в слова. Без помощи доктора Преображенского он не был окончательно уверен.
– Что-то не так-с? – услужливо спросил Иванов.
– Это письмо необходимо изъять.
Иванов тут же протянул папку, чтобы не помять ценный документ.
– Понимаем-с… Как же иначе… Раз такая необходимость… Чем могу-с еще помочь?
– Кто оплатил публикацию?
– Сию минутку-с…
Не позволив себе присесть, Иванов стал листать конторскую книгу. Он принялся водить пальцем и наткнулся на нужную строчку. Развернув книгу, Иванов указал на запись.
– Вот, извольте-с… Повышенный тариф в жирной рамке…
Росчерк подателя был путаным, а фамилия, записанная небрежной рукой, читалась отчетливо. Судя по дате, письмо женихов подали в субботу, 23 апреля.
– Подала та же мадемуазель, что сегодня принесла новое объявление? – спросил Пушкин, все еще рассматривая письмо, наделавшее такой переполох.
– Прошу простить, не могу знать, – ответил Иванов с поклоном. – В субботу принимал сменщик. И два дня до того…
– Он сейчас в редакции?
– Никак нет-с… Отпросился на свадьбу в Саратов… Будет через неделю… Но ежели желаете узнать… – тут Иванов замялся.
– Проходит много людей, запомнить трудно, – помог Пушкин.
Иванов благодарно кивнул.
– Именно так-с… Весь день слова считаешь, чтобы не ошибиться… А то издатель из нашего кармана недостачу берет… Куда уж лица запоминать…
– Где подпись мадемуазель Бабановой?
Конторщик с готовностью перевернул лист и указал на незаконченную колонку. Не требовалась лупа, чтобы обнаружить, как сильно изменились закорючки за прошедшие три дня. Ничего похожего, даже близко.
– Чем еще могу-с помочь, господин Пушкин?
Желание было удовлетворено. Пушкин приказал не давать никаких сведений о письме женихов, даже если будет спрашивать чрезвычайно милая баронесса. Особенно не показывать подпись той, кто оплатил публикацию. А если появится барышня, которая захочет напечатать еще одно объявление об уроках жизни, задержать под любым предлогом и срочно сообщить в сыск.
Иванов дал слово чести, что исполнит все и не подведет полицию. Как может поклясться только очень испуганный человек.
Выйдя в переулок, Пушкин решил пройтись до Малого Гнездниковского, чтобы сделать записи в блокнот. Из-за угла появилась пролетка с пассажиркой. Он успел отойти в сторону, чтобы остаться незамеченным. Пассажирка приказала ждать и торопливо вошла в редакцию «Московского листка». Пушкин счел нужным изменить план и дождаться ее возвращения. И тут в переулок въехала другая пролетка. Судя по таинственному виду господина, который прятал нос за поднятым воротником, назревала драма.
Театр Пушкин не любил, но этот спектакль захотел досмотреть до конца.
* * *
Агата проснулась рано с твердым намерением не спускать глаз с графа Урсегова. Милейший друг, портье Сандалов, разузнал адрес графа. Оставалось только взять извозчика и ждать напротив его дома все в том же дорожном туалете, который Агата уже искренне ненавидела. Пусть опять промерзнет до костей, но она выследит, как предводитель шайки убийц встречается с купцом, ради барышей которого готов убить свою невесту и других. Когда доказательства будут налицо, Пушкину останется только арестовать всех.
Спрыгнув с кровати, она взглянула на часы – начало девятого. Зная привычки мужчин, подобных Урсегову, надо было признать, что раньше полудня граф глаза не продирает, а из дома выходит и того позже. Поздний завтрак с купцом начнет не раньше часа, а то и двух. Зачем же целых три часа мерзнуть в пролетке? Сообразив, что в таком филерском подвиге нет никакого смысла, Агата с некоторым облегчением залезла под одеяло. Она не привыкла вставать раньше десяти. В прошлой жизни и то считалось слишком рано. У великой воровки должен быть цветущий вид и идеальная кожа. Ничто не красит девушку так, как долгий сон.
Она только устроилась на подушке, когда новая мысль заставила вскочить: надо предупредить мадам Бабанову, какая опасность угрожает ее дочери. Пусть держит под замком. Агата откинула одеяло и совсем собралась ехать в дом на Тверской, пусть даже в опротивевшем дорожном туалете. Что она скажет мадам Бабановой? Что ее дочери угрожает опасность быть убитой по поручению собственного жениха? Выглядит не слишком убедительно. Только представить: в доме закончили завтракать, и вдруг появляется незнакомая дама, пусть баронесса, которая начинает пугать опасностью, при этом обвиняя Урсегова.
Что должна подумать купеческая мать, которая готовится сделать свое чадо графиней? Что незнакомая мадам сошла с ума или сама имеет виды на графа. Скорее всего, мадам Бабанова не поверит в разговор, который был подслушан в Клину. Потому что баронесса не сможет назвать тех, кто собирался убивать невесту графа. А если Бабановой рассказать про несчастную, которую убили вместо ее дочери, она, пожалуй, выгонит из дома. Слишком уж невероятно выглядит. Да и Пушкин наверняка уже там побывал. Его словам куда больше веры.
Тут Агата окончательно поняла: пока не предъявит купца, с которым закрутил граф, ее страхам грош цена. Никто ничему не поверит. Нужно ловить купца. Она снова прилегла на подушку. Но мысли не дали покоя. До свадьбы Астры Бабановой еще три дня, может случиться что угодно. Скорее всего, «Клуб веселых холостяков» захочет еще крови. Одной невесты им будет мало, чтобы замаскировать гибель Бабановой. Наверняка они планируют следующее убийство. Как остановить? Как помешать? Может быть, дать понять, что их планы провалены? Написать графу разоблачающее письмо, чтобы он испугался, затаился, и тем сберечь чью-то жизнь? Нет, если он хочет сорвать большой куш, пожалуй, такое письмо заставит его поторопиться.
Что же предпринять?
Агата знала, что иногда ее посещали простые и гениальные мысли. Окончательно выбравшись из постели, она нашла в секретере писчую бумагу, чернильницу и перьевую речку. Присев к столу, стала писать, разбрызгивая чернила. Агата вкладывала всю душу и ненависть. Получилось не слишком длинно, но так яростно, будто били плетью по лицу. Лучше и придумать невозможно.
Быстро умывшись и нацепив дорожный туалет, Агата спустилась в ресторан, проглотила то, что успел принести официант, и выбежала из гостиницы. На Никольской, как всегда, дожидались извозчики. Поманив ближайшего, она уселась в пролетку и приказала гнать на Пресню в Ваганьковский переулок. Агата ничего не замечала вокруг и хотела скорее доехать.
Когда пролетка встала у дверей газеты, нетерпение ее достигло предела. В два прыжка оказавшись на тротуаре, она влетела в приемную газеты. Перед столом чиновника, принимавшего объявления, было пусто. Агата быстро оценила тип мужчины, поняла, что справится как с котенком, чуть расправила плечи и приподняла подбородок.
– Месье, могу ли я подать объявление? – сказал она голосом, от которого у Иванова побежали приятные мурашки по спине. Дама показалась настолько обворожительной, что он сразу забыл про неприятного гостя из сыскной полиции.
* * *
Преступников Ванзаров еще не ловил. Предстоящее дело немного пугало и бодрило, он рассчитывал на внезапность и точный расчет. Расчет, по мнению юного чиновника, должен состоять в том, чтобы поймать воровку там, откуда ей труднее всего скрыться. Место узкое, пустынное, чтобы не попались случайные прохожие, к которым она может обратиться за помощью. Ресторан «Славянского базара» для этого не годился: она чего доброго поднимет крик, и пока Ванзаров будет доказывать официанту и другим посетителям, что он из полиции, воровки уже и след простынет.
Надо было ждать. Ванзаров ждал и следил, как она жадно проглотила завтрак, не потерял ее из виду, когда дама выбежала на улицу, и следовал за ней на заранее нанятой пролетке. Оказалось, что воровка зачем-то приехала в редакцию газеты. Оглядев переулок, Ванзаров убедился, что лучшего места не придумать: мадам сама загнала себя в угол. Он поманил городового и объяснил, что предстоит арестовать известную преступницу, потребуется помощь. Городовой поглядывал на юного господина со столичными замашками с откровенным сомнением. Но отказать не посмел: его дело маленькое – прикажут хватать, будет хватать. Все одно на посту скука.
Ванзаров выбрал позицию так, чтобы отрезать путь возможного отступления. Мадам вышла из редакции примерно через четверть часа и, ничего не подозревая, направилась к своей пролетке.
– Стоять! Вы арестованы! – раздался у нее за спиной голос, взволнованный, как у мальчишки.
К сюрпризам Агата всегда была готова. На сюрприз от Пушкина не походило. Она оглянулась и сразу узнала чуть полноватого юношу, который кивнул городовому, чтобы тот окружил преступницу, а сам, не решаясь приблизиться, сверлил устрашающим взглядом. Агата помнила, сколько денег у него выманила в ушедшем декабре. В качестве науки. Наука впрок не пошла.
– А, это вы, – с некоторым разочарованием сказала она, готовясь встретить что-то более серьезное из прошлого.
Агата зашла на подножку пролетки и не спеша уселась на диванчик.
– Вы арестованы! – с возмущением проговорил Ванзаров, стараясь не глядеть на городового, который откровенно посмеивался.
– Я уже слышала… Садитесь рядом, – ответила Агата, похлопав по диванчику рядом с собой.
Чтобы не видеть смех городового, Ванзаров поспешно забрался в пролетку. Но сел напротив арестованной на неудобном откидном сиденье.
– Гони в Малый Гнездниковский в сыскную полицию, – приказала Агата извозчику. Чем окончательно сбила с толку. Ванзаров искренно не знал, что полагается делать, если арестованная сама везет себя под арест. Вдобавок получил такую милую и снисходительную улыбку, что готов был провалиться под колеса. Он понял, что совершил какую-то ошибку, только не знал, какую именно.
В дороге арестованная вела себя так, будто осматривает улицы Москвы. А войдя в приемное отделение сыска впереди Ванзарова, повела себя и вовсе возмутительно: отправила воздушный поцелуй каждому из трех чиновников. Появление ее было встречено столь радостным гулом, будто прибыла звезда кафешантана. Когда же воровка постучала в кабинет Эфенбаха и вошла как к себе домой, Ванзаров понял, что попалась не она, а он.
– Рыбка же наша пестрокрылая! – услышал он радостный возглас начальника сыска. После чего раздались звуки смачных поцелуев. – Тебя каким порывом к нам отнесло?
– Я арестована, Михаил Аркадьевич, – услышал Ванзаров печальный голос. – Прямо на улице, при людях скрутили. В присутствии городового.
– Это кто таков укурдючил? – раздался грозный оклик.
Ванзарову захотелось уйти куда-нибудь подальше, но было поздно. Его позвали в кабинет.
– А, вот он куда с какого недопуга! – выразился Эфенбах, разглядывая чиновника из Петербурга. – Куда залезть посмел?
– Она воровка, королева брильянтов, – обреченно сказал Ванзаров и добавил: – Можно предполагать…
– А еще у вас сто рублей пропало, – ответил Михаил Аркадьевич. – Не в свою телегу не садись, раздражайший мой Родион Георгиевич…
– Но ведь… – попытался Ванзаров.
– Никаких «но», – оборвали его. – Голубка наша серебряная не королева и не брильянтов, а брильянт чистой воды. И пользы несуразной. Вот так-то… Иди и жени. Чтобы Зефирчика вашего на блюде мне подал…
– Слушаю… Так точно, – ответил Ванзаров. Тоска охватила душу его. Не от пережитого позора, а потому, что Агата на прощанье дерзко показала ему… язычок. А он поделать ничего не мог.
Ванзаров вызывающе хлопнул дверью.
– Ишь, мальчуган-балаган! – строго заметил Эфенбах и тут же потребовал: – Ну, коса-девица, доложи про себя, как оно, куда так вышло…
Агата устроилась на стуле за столом совещаний, чтобы использовать такой шанс для спасения невест, но ей помешали. В кабинет заглянул Лелюхин и, придерживая дверь, сообщил, что в приемном дожидается господин Смольс собственной персоной.
Молитвенно сложив руки, Агата стала умолять «душеньку и голубчика» Михаила Аркадьевича не выдавать ее, а спасти от этого «ужасного человека, который ее преследует повсюду и не дает жизни». Хоть господин Эфенбах был женат, женские слезы и мольбы всегда проникали ему в сердце. Ну как не пожалеть бедняжку? Открыв потайную дверцу, замаскированную шторой, он сказал сидеть там тихо, как «мышь на цепи». Агата чмокнула начальника сыска в хорошо выбритую щеку и юркнула в укрытие. В укрытии не было окон, зато стоял диван, на котором Михаил Аркадьевич порой отсыпался или прятался от хлопот службы.
Господин Смольс вошел, кивнул без лишних церемоний и присел на ближний стул. От столичного лоска не осталось и следа. Волосы всклокочены, небрит, галстук завязан кое-как. В нем появилась грусть, какая охватывает горько пьющего человека.
– Удалось найти какие-то следы баронессы?
Глаза его были исполнены печали. Эфенбах основательно хмыкнул.
– Следов нет, – строго ответил он.