Людской поток несся по тротуарам. Ехали пролетки и экипажи. Среди мелькания спин, костюмов, платьев, колес и лошадей Пушкин заметил на той стороне улицы барышню, которая смотрела на дом Бабановых. Она не замечала его, а он видел ее отчетливо. Память на лица у него была как у всех, кто умеет рисовать: мгновенная и прочная. Никаких сомнений: горничная Капустиной. Девушка, закутанная в простой платок с алыми цветами, прижимала кулачки к груди и чего-то ждала. Как будто заметив его взгляд, она исчезла в людской толпе.
* * *
Никто не поручал доктору Преображенскому заниматься криминалистикой. Занялся он ею от скуки. В 1-м участке Арбатской части медицинские заботы были столь примитивны (вывихи, синяки, выведение из алкогольного бесчувствия), а убийства столь редки и очевидны, что он побоялся окончательно потерять квалификацию доктора. Преображенский начал потихоньку изучать учебники судебной медицины, понемногу ставить эксперименты и вел кое-какие записи, накапливая практический опыт. Заметки эти были исключительно секретными, от начальства, разумеется.
Павел Яковлевич был не только образованным, но и мудрым человеком. Он понимал неписаные правила полицейской службы. Что делать начальству, если какой-то участковый доктор полезет с предложениями о криминалистической лаборатории и прочих глупостях? Конечно, отказать по причине отсутствия средств. А самого строптивца заслать куда-нибудь подальше – в глушь, в Саратов. Ну, или в Ярославль.
Покидать насиженный Арбатский участок Преображенский вовсе не хотел. Он продолжал потихоньку заниматься криминалистикой, находя в этом все больше удовольствия. О его «развлечениях» знал Пушкин, который дал слово никому не докладывать, но оставил за собой право иногда, когда сильно требуется, обращаться за помощью.
Зайдя в участок, Пушкин кивнул дежурному чиновнику и городовым, отдыхавшим на лавках, и пошел в медицинскую часть. Доктор сидел за письменным столиком, который втиснулся между смотровой кушеткой, стеклянным шкафом с санитарными средствами, напольными весами и простейшим приспособлением, измеряющим рост. Преображенский дымил папиросой и пребывал в превосходном настроении. Пожав Пушкину руку и предложив сесть, куда сможет, он протянул протокол осмотра тела Юстовой.
Пушкин устроился на краю кушетки и прочел первые абзацы.
– Чугунный утюг не был причиной смерти? – спросил он, прервав чтение.
Преображенский согласно покачал головой.
– Трахея не нарушена, дыхательные пути не имеют следов асфиксии…
Пушкин отложил листы на кушетку.
– Следует вывод, что утюг положили на горло без вреда для Юстовой?
– Именно так, – ответил доктор, испытывая удовольствие от победы криминалистической науки.
– Живой или мертвой?
– Мадемуазель лежала на полу, но была жива: на шее кожи остался небольшой синяк. Совершенно неопасный…
– Павел Яковлевич, крайне признателен, что нашли время исследовать жертву и составили подробный протокол, но мне надо знать настоящую причину смерти Юстовой.
Затушив папиросу в лабораторной чашке, доктор открыл ящичек стола, вынул аптечный пузырек и торжественно показал рукой, как конферансье представляет звезду кафешантана.
– Вот истинный убийца.
– Что это?
Доктор многозначительно сложил руки на груди.
– Это вещество было выделено в 1833 году Гейгером и Гессе из корней и листьев тривиального полевого растения – лютика голубого, именуемого в ботанике Aconitum napellus. Выглядит как порошок белого или серого цвета, в зависимости от страны производства. Немецкий – кристально-белый, английский – серый. Применяется в медицине в качестве жаропонижающего и наружной анестезии. Чрезвычайно редко – для лечения тахикардии. При этом дозировки минимальные. Вещество чрезвычайно ядовито. В водном растворе сильнейший яд. Действует почти мгновенно, в течение нескольких минут. Если срочно не использовать противоядия, летальный исход неизбежен. Надеюсь, уже догадались, что это такое…
– Аконитин, – ответил Пушкин.
Чем доставил доктору удовольствие.
– Именно так, Алексей Сергеевич. В этот раз подарили мне чрезвычайно интересный ребус… За что вам искренно признателен…
– Раскройте ребус, Павел Яковлевич…
– Раскрывать – ваша привилегия, – сказал Преображенский, демонстрируя скромность ученого. – Я же могу указать факты.
– Что обнаружили? – нетерпеливо спросил Пушкин.
– Ах, если бы не поленились прочесть протокол до конца… Но прощаю вас, мой почерк еще помучает пристава… Кстати, хочу отметить, какой толковый этот фон Глазенап: собрал все вещественные улики, тщательно отметил в протоколе их расположение на месте преступления. Из него выйдет толк.
Пушкин не стал отбирать славу толкового полицейского у ротмистра. Приставу слава еще пригодится. Может, хоть поумнеет…
– Аконитин был в бутылке сельтерской воды? – спросил он.
Чем развеселил доктора.
– А вот и промахнулись! – радостно сообщил он. – В бутылке чистая минеральная вода. Аконитин растворен в стакане в огромном количестве.
– Насколько помню, раствор аконитина дает жгучий, но не горький вкус…
Доктор полностью согласился.
– Чрезвычайно неприятный вкус… Причем растворять аконитин в вине, коньяке или чае бесполезно. Эти напитки используют как противоядие. Аконитин убивает в воде. Что подтверждает давнюю мудрость: если пить – то вино. От воды один вред…
И он усмехнулся, чрезвычайно довольный остротой.
Пушкину было не до веселья. Картина преступления пока выглядела насколько простой, настолько и странной. Но, кажется, Преображенский придержал козырь в рукаве. О чем Пушкин спросил напрямик.
– При осмотре тела зафиксирован синий цвет кожи и расширенные зрачки, – как нарочно не спешил доктор. – При вскрытии обнаружил вялое сердце, правая половина наполнена бурой жидкостью. Взяв жидкость из тела жертвы, провел анализ при помощи фосфорной кислоты и получил характерный для аконитина осадок. Признаки отравления исчерпывающие. А ведь еще двадцать лет назад судебные следователи не знали, как его обнаружить… Наука далеко шагнула вперед… Однако отравление аконитином – не все, что было обнаружено…
Тут доктор, как хороший актер, сделал многозначительную паузу и продолжил:
– Могу сообщить, что незадолго до кончины девица лишилась невинности…
– Каким образом? – спросил Пушкин неожиданно для самого себя.
Преображенский развел руками.
– Понимаю ваше удивление, Алексей Сергеевич: девица в свадебном платье, и вдруг такое… Не буду смущать анатомическими подробностями, скажу лишь, что обнаружил свежие следы исполнения половых отправлений мужчины. Прошу меня простить за откровенность…
Пушкин машинально кивнул.
– Когда… это… произошло? Утром?
– Могу предположить, что не позже часа до смерти… Замечу, что на теле нет ни синяков, ни царапин, ни частичек кожи у нее под ногтями, которые говорили бы, что девушка сопротивлялась насилию. Платье, в котором Юстова пришла в салон, и свадебное не порваны. Что говорит о ее добровольном согласии…
Достав черный блокнот, Пушкин стал энергично делать записи. Доктора распирало от любопытства. Он знал о секретной системе Пушкина, но никогда не видел ее в действии. И вот выпал шанс. Считая, что заслуживает быть посвященным, Преображенский пересел на смотровую кушетку и заглянул в блокнот. Это было верхом невоспитанности, но что поделать. Пушкин, не скрывая, продолжал записи.
Вместо магических формул доктор увидел обычную таблицу, в которой по вертикали и горизонтали были вписаны фамилии. На соседнем листе блокнота этими фамилиями подписаны жирные точки, сидящие на круговой «паутине», они соединялись линиями в виде замысловатой геометрической фигуры. Доктор смотрел и не понимал, как тут можно найти убийцу.
– Все просто, Павел Яковлевич, – не переставая писать, сказал Пушкин. – В таблицу помещаем взаимные вероятности всех лиц, кто может быть причастен к преступлению. В круговой диаграмме накапливаем факты, указывающие на преступника. Чем ближе к центру двигается угол одного из подозреваемых, тем вероятнее он и есть преступник. Чистая математика, никаких фокусов.
– А, ну я примерно так и предполагал, – сказал Преображенский, который ничего не понял, а вопросы задавать постеснялся. Он вернулся за столик. – Что получается на данном этапе?
– Не слишком ясно, – ответил Пушкин.
– Предполагаете, что девица кому-то отдалась, потом поняла, что натворила, пришла в салон, надела свадебное платье, как погребальное, растворила аконитин в воде, легла и положила на горло утюг? На всякий случай…
– Абсурд, – кратко ответил Пушкин, что-то помечая в «паутине».
– Но почему же, очень романтично…
– Насколько помню, при отравлении аконитином возникает чувство мурашек по всему телу, холод, она бы согнулась калачиком, а не лежала выпрямившись. Не говоря уже о физиологических отправлениях…
Доктору было приятно, что у чиновника сыска такие глубокие познания о предмете. Всегда приятно иметь дело с человеком знающим. А разъяснять дуракам – себя не уважать.
– Дали правильный ответ на мой ребус, – сказал он. – Хоть не дочитали протокол, не стану скрывать еще один факт: на затылке Юстовой обширный след от удара тяжелым и тупым предметом.
Пушкин закрыл блокнот.
– Утюг?
– Опять правы… Нашел на гладильной поверхности волосок, неотличимый от волос Юстовой…
– Ударили сзади, в бесчувственную влили раствор яда…
– Чрезвычайно похоже на то… Во всяком случае, объясняет позу и прочее…
– Утюгом придавили горло, чтобы ускорить процесс?
– Утюг ничем бы не помог, – сказал доктор. Взяв пузырек со стола, он стал рассматривать содержимое на свет. – Знаете, что странно? Аптечная емкость старинная, такие лет тридцать назад делали, а вот аконитин в ней свежий, немецкий…
– Почему?
Преображенский только плечами пожал:
– Странная прихоть… Не могу понять…
Пушкин встал с кушетки и размял спину.
– Убийца аккуратно и тихо травит Юстову, но оставляет пузырек на виду. Зачем?
– Растерялся, сдали нервишки, забыл. Вы же знаете, как это бывает первый раз. Убивать тяжело. А милую барышню тем более…
– Павел Яковлевич, сможете разобрать текст на этикетке?
Покрутив пузырек, Преображенский подумал, что такого эксперимента еще не делал, а кое-что похожее недавно прочел. Отчего бы не попробовать? Он обещал. Только без гарантии результата.
Просьбы не закончились. Чиновник сыска явно вошел во вкус криминалистики. Раскрыв блокнот, он показал полусгоревший клочок пепла и спросил: можно ли восстановить хотя бы что-то?
* * *
Никто не поручал доктору Преображенскому заниматься криминалистикой. Занялся он ею от скуки. В 1-м участке Арбатской части медицинские заботы были столь примитивны (вывихи, синяки, выведение из алкогольного бесчувствия), а убийства столь редки и очевидны, что он побоялся окончательно потерять квалификацию доктора. Преображенский начал потихоньку изучать учебники судебной медицины, понемногу ставить эксперименты и вел кое-какие записи, накапливая практический опыт. Заметки эти были исключительно секретными, от начальства, разумеется.
Павел Яковлевич был не только образованным, но и мудрым человеком. Он понимал неписаные правила полицейской службы. Что делать начальству, если какой-то участковый доктор полезет с предложениями о криминалистической лаборатории и прочих глупостях? Конечно, отказать по причине отсутствия средств. А самого строптивца заслать куда-нибудь подальше – в глушь, в Саратов. Ну, или в Ярославль.
Покидать насиженный Арбатский участок Преображенский вовсе не хотел. Он продолжал потихоньку заниматься криминалистикой, находя в этом все больше удовольствия. О его «развлечениях» знал Пушкин, который дал слово никому не докладывать, но оставил за собой право иногда, когда сильно требуется, обращаться за помощью.
Зайдя в участок, Пушкин кивнул дежурному чиновнику и городовым, отдыхавшим на лавках, и пошел в медицинскую часть. Доктор сидел за письменным столиком, который втиснулся между смотровой кушеткой, стеклянным шкафом с санитарными средствами, напольными весами и простейшим приспособлением, измеряющим рост. Преображенский дымил папиросой и пребывал в превосходном настроении. Пожав Пушкину руку и предложив сесть, куда сможет, он протянул протокол осмотра тела Юстовой.
Пушкин устроился на краю кушетки и прочел первые абзацы.
– Чугунный утюг не был причиной смерти? – спросил он, прервав чтение.
Преображенский согласно покачал головой.
– Трахея не нарушена, дыхательные пути не имеют следов асфиксии…
Пушкин отложил листы на кушетку.
– Следует вывод, что утюг положили на горло без вреда для Юстовой?
– Именно так, – ответил доктор, испытывая удовольствие от победы криминалистической науки.
– Живой или мертвой?
– Мадемуазель лежала на полу, но была жива: на шее кожи остался небольшой синяк. Совершенно неопасный…
– Павел Яковлевич, крайне признателен, что нашли время исследовать жертву и составили подробный протокол, но мне надо знать настоящую причину смерти Юстовой.
Затушив папиросу в лабораторной чашке, доктор открыл ящичек стола, вынул аптечный пузырек и торжественно показал рукой, как конферансье представляет звезду кафешантана.
– Вот истинный убийца.
– Что это?
Доктор многозначительно сложил руки на груди.
– Это вещество было выделено в 1833 году Гейгером и Гессе из корней и листьев тривиального полевого растения – лютика голубого, именуемого в ботанике Aconitum napellus. Выглядит как порошок белого или серого цвета, в зависимости от страны производства. Немецкий – кристально-белый, английский – серый. Применяется в медицине в качестве жаропонижающего и наружной анестезии. Чрезвычайно редко – для лечения тахикардии. При этом дозировки минимальные. Вещество чрезвычайно ядовито. В водном растворе сильнейший яд. Действует почти мгновенно, в течение нескольких минут. Если срочно не использовать противоядия, летальный исход неизбежен. Надеюсь, уже догадались, что это такое…
– Аконитин, – ответил Пушкин.
Чем доставил доктору удовольствие.
– Именно так, Алексей Сергеевич. В этот раз подарили мне чрезвычайно интересный ребус… За что вам искренно признателен…
– Раскройте ребус, Павел Яковлевич…
– Раскрывать – ваша привилегия, – сказал Преображенский, демонстрируя скромность ученого. – Я же могу указать факты.
– Что обнаружили? – нетерпеливо спросил Пушкин.
– Ах, если бы не поленились прочесть протокол до конца… Но прощаю вас, мой почерк еще помучает пристава… Кстати, хочу отметить, какой толковый этот фон Глазенап: собрал все вещественные улики, тщательно отметил в протоколе их расположение на месте преступления. Из него выйдет толк.
Пушкин не стал отбирать славу толкового полицейского у ротмистра. Приставу слава еще пригодится. Может, хоть поумнеет…
– Аконитин был в бутылке сельтерской воды? – спросил он.
Чем развеселил доктора.
– А вот и промахнулись! – радостно сообщил он. – В бутылке чистая минеральная вода. Аконитин растворен в стакане в огромном количестве.
– Насколько помню, раствор аконитина дает жгучий, но не горький вкус…
Доктор полностью согласился.
– Чрезвычайно неприятный вкус… Причем растворять аконитин в вине, коньяке или чае бесполезно. Эти напитки используют как противоядие. Аконитин убивает в воде. Что подтверждает давнюю мудрость: если пить – то вино. От воды один вред…
И он усмехнулся, чрезвычайно довольный остротой.
Пушкину было не до веселья. Картина преступления пока выглядела насколько простой, настолько и странной. Но, кажется, Преображенский придержал козырь в рукаве. О чем Пушкин спросил напрямик.
– При осмотре тела зафиксирован синий цвет кожи и расширенные зрачки, – как нарочно не спешил доктор. – При вскрытии обнаружил вялое сердце, правая половина наполнена бурой жидкостью. Взяв жидкость из тела жертвы, провел анализ при помощи фосфорной кислоты и получил характерный для аконитина осадок. Признаки отравления исчерпывающие. А ведь еще двадцать лет назад судебные следователи не знали, как его обнаружить… Наука далеко шагнула вперед… Однако отравление аконитином – не все, что было обнаружено…
Тут доктор, как хороший актер, сделал многозначительную паузу и продолжил:
– Могу сообщить, что незадолго до кончины девица лишилась невинности…
– Каким образом? – спросил Пушкин неожиданно для самого себя.
Преображенский развел руками.
– Понимаю ваше удивление, Алексей Сергеевич: девица в свадебном платье, и вдруг такое… Не буду смущать анатомическими подробностями, скажу лишь, что обнаружил свежие следы исполнения половых отправлений мужчины. Прошу меня простить за откровенность…
Пушкин машинально кивнул.
– Когда… это… произошло? Утром?
– Могу предположить, что не позже часа до смерти… Замечу, что на теле нет ни синяков, ни царапин, ни частичек кожи у нее под ногтями, которые говорили бы, что девушка сопротивлялась насилию. Платье, в котором Юстова пришла в салон, и свадебное не порваны. Что говорит о ее добровольном согласии…
Достав черный блокнот, Пушкин стал энергично делать записи. Доктора распирало от любопытства. Он знал о секретной системе Пушкина, но никогда не видел ее в действии. И вот выпал шанс. Считая, что заслуживает быть посвященным, Преображенский пересел на смотровую кушетку и заглянул в блокнот. Это было верхом невоспитанности, но что поделать. Пушкин, не скрывая, продолжал записи.
Вместо магических формул доктор увидел обычную таблицу, в которой по вертикали и горизонтали были вписаны фамилии. На соседнем листе блокнота этими фамилиями подписаны жирные точки, сидящие на круговой «паутине», они соединялись линиями в виде замысловатой геометрической фигуры. Доктор смотрел и не понимал, как тут можно найти убийцу.
– Все просто, Павел Яковлевич, – не переставая писать, сказал Пушкин. – В таблицу помещаем взаимные вероятности всех лиц, кто может быть причастен к преступлению. В круговой диаграмме накапливаем факты, указывающие на преступника. Чем ближе к центру двигается угол одного из подозреваемых, тем вероятнее он и есть преступник. Чистая математика, никаких фокусов.
– А, ну я примерно так и предполагал, – сказал Преображенский, который ничего не понял, а вопросы задавать постеснялся. Он вернулся за столик. – Что получается на данном этапе?
– Не слишком ясно, – ответил Пушкин.
– Предполагаете, что девица кому-то отдалась, потом поняла, что натворила, пришла в салон, надела свадебное платье, как погребальное, растворила аконитин в воде, легла и положила на горло утюг? На всякий случай…
– Абсурд, – кратко ответил Пушкин, что-то помечая в «паутине».
– Но почему же, очень романтично…
– Насколько помню, при отравлении аконитином возникает чувство мурашек по всему телу, холод, она бы согнулась калачиком, а не лежала выпрямившись. Не говоря уже о физиологических отправлениях…
Доктору было приятно, что у чиновника сыска такие глубокие познания о предмете. Всегда приятно иметь дело с человеком знающим. А разъяснять дуракам – себя не уважать.
– Дали правильный ответ на мой ребус, – сказал он. – Хоть не дочитали протокол, не стану скрывать еще один факт: на затылке Юстовой обширный след от удара тяжелым и тупым предметом.
Пушкин закрыл блокнот.
– Утюг?
– Опять правы… Нашел на гладильной поверхности волосок, неотличимый от волос Юстовой…
– Ударили сзади, в бесчувственную влили раствор яда…
– Чрезвычайно похоже на то… Во всяком случае, объясняет позу и прочее…
– Утюгом придавили горло, чтобы ускорить процесс?
– Утюг ничем бы не помог, – сказал доктор. Взяв пузырек со стола, он стал рассматривать содержимое на свет. – Знаете, что странно? Аптечная емкость старинная, такие лет тридцать назад делали, а вот аконитин в ней свежий, немецкий…
– Почему?
Преображенский только плечами пожал:
– Странная прихоть… Не могу понять…
Пушкин встал с кушетки и размял спину.
– Убийца аккуратно и тихо травит Юстову, но оставляет пузырек на виду. Зачем?
– Растерялся, сдали нервишки, забыл. Вы же знаете, как это бывает первый раз. Убивать тяжело. А милую барышню тем более…
– Павел Яковлевич, сможете разобрать текст на этикетке?
Покрутив пузырек, Преображенский подумал, что такого эксперимента еще не делал, а кое-что похожее недавно прочел. Отчего бы не попробовать? Он обещал. Только без гарантии результата.
Просьбы не закончились. Чиновник сыска явно вошел во вкус криминалистики. Раскрыв блокнот, он показал полусгоревший клочок пепла и спросил: можно ли восстановить хотя бы что-то?