— Стоять!

Резкий окрик оглушил ночных странников. В одном из темных переулков Филипп и Саломея буквально налетели на ночной патруль римлян.

Как ни старался Филипп провести любимую по ночному городу, все же потерял бдительность, и их обнаружили.

— Кто такие и куда идем? — громко спросил командир патруля, полноватый мужчина лет сорока с густой рыжей бородой и глазами навыкате.

Выражение его лица не сулило ничего хорошего. Любой, кто ходит глубокой ночью по городу, будь то мужчина или женщина, — это враг, который что-то замышляет против правителя, общественного строя и императора Тиберия.

— Не кричи, воин. Народ разбудишь, — только и ответил раздосадованный Филипп.

— Ты еще будешь раскрывать рот, простолюдин? — побагровел римлянин.

— Не спеши делать выводы, солдат, — спокойно ответил брат правителя.

Раскрывать себя ему не хотелось, и он не знал, как действовать дальше.

— Фи… — попыталась обратиться к возлюбленному Саломея, но он вовремя чуть сильнее сдавил руку девушки: дескать, стой и молчи.

— Арестовать! — не понижая тона, приказал рыжебородый, и два воина бросились к мужчине и женщине.

Филипп спрятал Саломею за спиной и сделал шаг навстречу легионерам.

Двое римлян уже были готовы схватить его за руки, как вдруг он сделал резкое движение вперед всем корпусом и, подняв руки, ударил нападавших по кадыкам. Оба солдата упали, лишившись чувств. Все произошло настолько быстро, что их командир даже не успел опомниться, когда мощный молодой мужчина подскочил к нему, подмял под себя и сел на грудь.

— Я же сказал, не кричи, воин, — спокойно повторил Филипп.

— Стража, ко мне! — от испуга заорал рыжебородый, круглыми глазами глядя на лицо мужчины в клетчатой куфии.

И в ответ на зов римлянина послышался топот множества ног. И вот уже в узком проходе двора собралось с десяток воинов в боевой амуниции.

Испуганная Саломея упала ничком, а Филиппа схватили за руки четверо и прижали к каменной стенке какого-то дома. Один из легионеров приставил копье прямо к сердцу Филиппа.

— Нет! Нет! Не-е-е-т! — взвизгнула Саломея, от ужаса забыв другие слова.

— Сорвите с него маску, — послышался спокойный голос за спиной у легионеров. Это был трибун Сириус, второе лицо после римского легата в этой области. О его жестокости знали далеко за пределами Иудеи.

Рыжебородый начальник патруля кинулся исполнять приказание.

— О боги!

Возглас удивления вырвался у всех римлян одновременно. Перед ними стоял, спокойно глядя на них, сын Ирода Великого, правитель и брат правителя Ирода Антипы. Все, кто прижимал Филиппа к стенке, в ужасе отшатнулись и согнулись в глубоком поклоне. И только трибун Сириус стоял пораженный, даже забыв, что следует поклониться.

— Откуда вы здесь, повелитель? В поздний час и без охраны…

— Ты же знаешь, Сириус, я могу обойтись и без охраны, — с иронией ответил Филипп, глядя на тех двух римлян, что первыми напали на него. Они только начали приходить в себя.

— Но… мы могли вас убить! — озадаченно произнес Сириус.

— Не убили бы, если б я сам этого не захотел. Или ты забыл, как поступают императоры? Поданный может убить повелителя, когда тот прикажет ему.

— О нет, повелитель. Не забыл, — ответил Сириус, потупив взор. — Мы просто ловим всех, кто ищет встречи с проклятыми христианами и их вождем Иоанном, которого они называют Крестителем, и… Мы несем службу…

— А мы проверяем, как вы несете службу! — нашелся Филипп. — Это секретный приказ моего брата, императора Ирода Антипы. Надеюсь, ты понимаешь, что наша миссия не подлежит разглашению?

— Конечно-конечно, — пробормотал Сириус.

— Я всегда знал, что ты умен, — снисходительно похвалил римлянина молодой правитель, и Саломея, поняв, что больше им ничего не грозит, бросилась к будущему мужу на грудь.

— Пойдем, милая, — обратился к девушке Филипп, погладив ее по голове.

— Может быть, дать вам охрану? — предложил Сириус.

— Эту? — с насмешкой спросил Филипп, кивнув на патруль, имевший жалкий вид. Двое римлян все еще не могли прийти в себя после удара. — Занимайтесь своим делом, — спокойно сказал Филипп и, ведя Саломею за руку, скрылся в соседнем переулке.





* * *


Это было как в сказке, которую в детстве рассказывала старуха-рабыня Руфа. «…И явился человек в шкуре верблюда, и люди слушали его, не в силах заткнуть уши. Но речь его была праведной и чистой, как воды горной реки, а глаза его были яснее звезд, а сердце его было жарче солнца…»


Странник неопределенного возраста в тунике из верблюжьей шерсти, подпоясанной кожаным ремнем, стоял посреди старого хлева на южной окраине Тиберии и вещал:

— Порожденья ехиднины, кто внушил вам бежать от будущего гнева?

Человек, пришедший из пустыни, постился самым удивительным, неподвластным здравому рассудку образом: всю свою молодость он питался только медом диких пчел и акридами.

Лицо его было овеяно горячими ветрами бескрайних просторов. Спутанные волосы порыжели от солнца, а веки воспалились от песчинок, то и дело попадавших в глаза. Но была в нем особая сила — дар убеждения, или дар внушения, или какая-то магия свыше, и все, кто внимал его речам, — ремесленники или скотоводы, торговцы или нищие, праздные или занятые, — молчали, пораженные, углубившись в свои мысли. Каждый задавал самому себе те вопросы, которые ему были ближе. Гончар — сколько лет мне еще работать, пока не умру? Погонщик верблюдов — почему этот скиталец еще не погиб в пустыне? Продавец с базара — скольких же я обманул в своей жизни? Нищий — разве может измениться жизнь, если ты родился бедным?

Даже Филипп, сын Ирода Великого, бывший на проповеди инкогнито, жадно ловил каждое слово Иоанна Крестителя, и все его сознание вопреки воле могучего предка было подчинено этому бродяге из пустыни. Да, тетрарх Итуреи и Батанеи считал его своим учителем. Это была уже не первая проповедь Йоханана бен Зехарья, человека, совершающего ритуальное очищение водой, и Филипп втайне от всех уже был крещен водами Генисаретского озера в прошлый приход Крестителя. Сегодня молодой правитель привел к учителю свою возлюбленную.

Саломея же думала о своем. О чем именно, было известно ей одной. Ее тоже очаровал этот «старец» (знала бы она, что ему всего тридцать два года!), и его слова заставили девушку посмотреть на мир другими глазами. Мир, погрязший во лжи и пороке, не может быть праведным. Но кто знает точно, каким он должен быть?

Однако все ее хрупкие размышления о несовершенстве мироздания разбились, как чаша из тонкого стекла, как только разговор зашел о ее матери.

— Грех прелюбодеяния среди нас, братья! Царь Антипа, старый греховодник, взял на содержание свою племянницу. Разве это угодно Господу нашему, братья? Разве мы не помним, что стало с Содомом и Гоморрой, где процветал разврат?

Три десятка прихожан недовольно загалдели, одобряя возмущение Иоанна.

— Разве мы псы, которым все равно, кто брат их, а кто сестра? Не могут иудеи жить как нелюди, ибо это жизнь во грехе, за который любого из нас постигнет кара небесная.

— То есть ты противопоставляешь выбор женщины выбору мужчины? — вдруг нарушила монолог Крестителя Саломея. — Я не могу жить с тем, кого люблю?

Это было так неожиданно, что Филиппа бросило в дрожь.

— Ты что, с ума сошла? — прошипел он. — Молчи!

— Н-е-ет! Это ты подожди. — Саломея выдернула свою маленькую ручку из руки Филиппа. — Ты тоже так считаешь?

Прихожане, а с ними и проповедник Иоанн, онемели от неожиданности; Саломея же сердилась все больше.

— Ты тоже так считаешь? — повторила она свой вопрос Филиппу. — Я твоя рабыня?

— Да нет. Что ты, любовь моя! — сдавленно произнес тот.

— Значит, мужчина может любить кого угодно, а женщина — нет? Ответь мне, проповедник, которого все называют учителем!

— Кто ее сюда пустил? Откуда она взялась? Кто ее привел? — послышались изумленные возгласы среди учеников проповедника.

— Ага! Не нравлюсь? — торжествующе выкрикнула Саломея. — Вам нравится, только когда вас слушают и хлопают глазами? Но я пришла не к вам, а к Богу! Услышать через проповедь глас Его, почувствовать силу Его, обрести дух Его! Но вы же мужчины! И считаете, что первый и безупречный — мужчина! Абрам родил Исаака, Исаак родил Иакова… Так? А что при этом делала женщина? Была рабыней? Кого может воспитать мать, которая находится на положении рабыни? Мальчика с рабской душой? Народ, у которого женщины содержатся на положении рабынь, обречен быть завоеванным тем народом, у которого женщины свободны и воспитывают непокорных мужчин. Что я неправильно сказала? Ответь мне, пророк!

— Кто ты? — пересохшими губами спросил Иоанн.

Это были его первые слова после выступления Саломеи.

— Я та, кто живет с тем мужчиной, которого любит! Так велит закон идумеев! Так живет моя мать! Так жила моя бабка! И ни отец мой, ни дед не стыдились этого… хоть и не ели кузнечиков, как ты!

Шум нарастал. Филипп обхватил голову руками:

— Что ты наделала, Саломея? Что ты наделала?

Внезапно сквозняк сорвал с лица девушки шелковый платок, и ее узнал один из присутствующих.

— Я видел ее в театре в ложе рядом с царем!

— Она безбожница! Она предаст нас! — послышались крики отовсюду.

— Надо забросать ее камнями, — предложил тот, кто узнал Саломею.

— Только попробуй! — вдруг взорвался Филипп и выпрямился во весь свой гигантский рост, сняв куфию и приготовившись к драке.

— Это правитель Филипп, сын Ирода Антипы! — испуганно воскликнул кто-то.

Напряжение нарастало, как вдруг послышался вопль дозорного:

— Римляне! Они идут сюда!..

Поднялась суматоха, люди кинулись из хлева куда глаза глядят, толкая и давя друг друга. Иоанн исчез, будто испарился, а Филипп подскочил к саманной стене хлева и, растолкав овец, что было силы ударил ногой в стену. Потом еще и еще. Меньше чем через минуту в саманной стене образовалась достаточно широкая дыра.

— Бежим! — скомандовал Филипп и протянул Саломее руку.

Девушка рассмеялась, будто это была веселая игра, и ринулась в проем вслед за будущим мужем. Они лихо перебрались через саманный забор и огляделись. Ни справа, ни слева римлян не оказалось.

— Кажется, повезло, — выдохнул Филипп, подхватил Саломею на руки и шмыгнул в ближайший темный переулок.