– Вот этот, латунный. – Он отделяет его от остальных и пододвигает всю связку обратно ко мне. – Это ключ от парадной двери.
Я чувствую себя еще большим идиотом – если это вообще возможно. Я сжимаю ключ в руке, надеясь, что боль от его острых краев, врезающихся в мою ладонь, немного умерит терзающее меня чувство жгучего стыда, но оно становится только хуже… еще ощутимее.
Он поднимает телефонную трубку и набирает номер.
Мой пульс начинает бешено учащаться:
– Подождите! Я заплачу за стекло. Я добровольно все починю, сделаю все, что вы хотите, – быстро говорю я. – Только не…
Мистер Нили поднимает руку ладонью вперед, потом говорит в трубку:
– Думаю, мы все уже закончили с этим делом. Мы с Клэем просто немного поболтаем. Спасибо за помощь.
Я смотрю на окно, но ни черта не вижу из-за плотных штор. До меня доносится звук заводимого двигателя. Мистер Нили кладет трубку, и мы оба сидим молча, слушая, как машина Тилфорда отъезжает, как с каждой секундой шум ее шин становится все тише. Я понимаю, что должен бы сейчас испытывать облегчение, но блеск в глазах мистера Нили говорит мне, что я еще не окончательно выбрался из этой передряги.
Он откидывается на спинку кресла, скрестив руки на груди.
– Ну, так что ты искал?
– Мистер Нили… сэр… – Я снимаю бейсболку и кладу ее на колено. – У меня была тяжелая ночь… и вообще, тяжелый год. Мне показалось, что около полуночи я видел кое-что на вашем ранчо. Нечто извращенное. Я поехал к шерифу Илаю, и он сказал, что перед самой своей смертью мой отец говорил о какой-то тайной комнате. Я понимаю, что вероятно, схожу с ума, как и он сам, но я должен был выяснить для себя, есть ли здесь такая комната. Но здесь ничего такого нет. Теперь я это знаю.
– Тайная комната, да? – Левый уголок его губ приподнимается. – Хочешь на нее посмотреть?
У меня падает сердце.
Мистер Нили встает с кресла и нажимает на панели из темного дерева, которыми обшита стена за его столом. Открывается высокая узкая дверь. Она так идеально входила в пазы, что я бы ни за что ее не заметил.
– Никто и в мыслях не держал не пускать тебя сюда. Напротив, мы старались привести тебя к нам, – говорит он и входит внутрь.
Я заставляю себя встать, но у меня такое чувство, будто мою кровь заменили бетоном. Я делаю глубокий вздох, пытаясь приготовиться к тому, что сейчас увижу.
Мистер Нили включает потолочные светильники.
И я вижу, что это самая обычная комната. Я вхожу в нее и вижу старый музыкальный автомат из пятидесятых годов, пару столов для игры в покер, гравюры на ковбойские темы на стенах и длиннющую барную стойку.
Мистер Нили заходит за дубовую стойку и достает два бокала. Наливает в них бурбон и подталкивает один из бокалов ко мне. Я смотрю на виски, гадая, не отравлено ли оно, но мистер Нили, не раздумывая, осушает свой бокал.
– В годы сухого закона это местечко приходилось очень кстати. Теперь же оно годится только на то, чтобы прятаться здесь от наших жен. – Он усмехается. – Мы с твоим отцом провели здесь немало приятных минут. Ты напоминаешь мне его. – Он почесывает подбородок. – Он тоже был скрытен… всегда держал все в себе. Такого человека нелегко узнать по-настоящему. Но у него была слабость к женскому полу. Этого он не мог скрыть. – Нили со стуком ставит свой бокал на стойку. – Однако ты не беспокойся. Он избавился от этих своих замашек еще до твоего рождения. – Я залпом выпиваю бурбон. Мой желудок восстает, но за этим сразу же следует приятное, притупляющее чувства тепло. Он наливает нам еще виски. – То, что произошло с твоим отцом, носило характер куда более постепенный, чем представлялось на первый взгляд. Мы наблюдали за ним уже несколько месяцев. Ходили слухи.
– Какие слухи?
– Ну, он проводил уйму времени у кладбища старых машин, если ты понимаешь, о чем я.
– Вы сейчас говорите о трейлере Уиггинсов? О метамфетамине, которым они промышляли?
– Я ничего не утверждаю, – говорит он и вскидывает руки, выставив ладони вперед. – Мне известно только одно: под конец он начал думать, будто с ним говорит Бог. – Нили осушает свой бокал. – И думаю, мы с тобой оба знаем, что все могло бы быть еще хуже, намного, намного хуже.
Я тру шею, думая о взрывчатке, которую нашел в сарае для инвентаря. Знал ли о ней мистер Нили? Я выпиваю и вторую порцию бурбона. Она пьется легче, чем первая.
– Я любил его как брата. Само собой, мы с ним, бывало, дрались и ссорились, как это случается у всех братьев. Мы соперничали друг с другом, совсем как ты и мой сын, но именно такие вещи и учат мужчин держать удар и в нужный момент оказываться на высоте. Черт возьми, он даже дал мне нотариально заверенную доверенность на тот случай, если с твоей матерью что-то произойдет. В этом случае на меня легла бы обязанность заботиться о твоих сестрах и о тебе. – Я вцепляюсь в край стойки, заставляя себя слушать. – Я вот что пытаюсь сказать: семьи, основавшие это поселение, всегда держались вместе, несмотря ни на что. Мы бы никогда не отвернулись от твоей семьи. Ни тогда. Ни теперь. Ни когда-либо в будущем. Но это улица с двухсторонним движением. Ну и фортель ты выкинул, когда вломился сюда.
Я думаю об Умничке, и о Джесс, и о маме, и у меня так сжимается горло, что мне становится трудно глотать. Это был еще один глупый шаг, сделанный после десятка других глупых шагов. Теперь я это понимаю.
– Что вы собираетесь делать?
– Настоящий вопрос заключается в другом – что ты собираешься делать? – Он делает глубокий вдох и пристально смотрит мне в глаза, словно обдумывает уготованную для меня участь.
– Я вас не понимаю.
– Мы пробовали отойти в сторону и дать тебе время подумать, но сейчас пришла пора для того, чтобы прибегнуть к суровой любви. Так что я предлагаю тебе выбор. Я могу выдвинуть против тебя обвинение и предоставить судье Миллеру решать твою судьбу, или же ты бросаешь эти свои глупости и вступаешь в совет. Начинай снова вести себя нормально и возвращайся в американский футбол. Позволь Обществу охраны старины взять на себя заботу о тебе и твоей семье. Ты проделал великолепную работу. Твой отец мог бы тобой гордиться. Черт побери, да я и сам тобой горжусь. Ты сражался достойно, но это ничего тебе не дало, это ведет тебя в тупик. Ну, что ты скажешь?
– Я… я не могу просто взять и начать с того места, на котором остановился… сделать вид, будто ничего не произошло.
– Почему? Назови мне хотя бы одну убедительную причину.
– Потому что… теперь все изменилось.
– Ты говоришь об Эли? Ей было дано строгое указание оставить тебя в покое и не иметь с тобой никаких дел. Все дети получили такое указание. Я полагал, что ты образумишься сам, но ты упрям, ты совсем такой же, каким был твой отец.
Интересно, не поэтому ли Эли все это время не разговаривала со мной? Может быть, потому-то она и была такой нервной, когда пришла ко мне вечером после проходившей в похоронном зале церемонии прощания с моим отцом – просто потому, что ей было запрещено приходить.
– Ты не скучаешь по американскому футболу? – Он устремляет взгляд куда-то вдаль, впав в сентиментальность. – Я бы отдал свое левое яичко, чтобы снова обрести возможность играть.
– Мои чувства на этот счет немного сложнее.
– Никто не винит тебя в том, что произошло во время последней игры. Ты просто делал свою работу. Это жестокий спорт. Спорт для настоящих мужчин.
Я смотрю, как он крутит на пальце свой перстень, и невольно начинаю гадать, а не затеял ли он все это только ради того, чтобы вновь вывести меня на поле… чтобы я добивался для Мидленда побед.
Я подумываю о том, чтобы попытаться объясниться, но такому человеку, как Йэн Нили, никогда не понять, что мне пришлось пережить. Целых двенадцать часов я не знал, выживет ли тот паренек, а если выживет, то выйдет ли когда-нибудь из комы. И со всем этим мне пришлось справляться самому. Без помощи друзей, без помощи семьи, без тренера, который говорил бы мне, что все образуется. Мне пришлось похоронить моего отца, смириться с тем, что я теперь глава семьи. Бросить американский футбол. Отказаться от всего, о чем я мечтал. От поступления в колледж. От Эли. И, вообще, теперь я уже совершенно другой человек.
– Просто кажется, что мне в Обществе уже не место.
– Как раз тебе в нем и место больше, чем кому-либо другому из тех, кого я знаю, сынок.
Хоть бы он перестал меня так называть. Сынок.
– Нравится тебе это или нет, но ты столп здешней общины. Общество охраны старины нуждается в тебе. Наш город нуждается в тебе. Перестань так упорно сопротивляться – только посмотри, куда это тебя привело.
Он наливает в бокалы еще бурбона, но я не пью свой. Отпечаток моей потной ладони еще долго остается на толстом стекле, когда я перестаю его сжимать.
– Я предлагаю тебе сделку. – Он залпом выпивает третью порцию. – Приходи в субботу вечером на Праздник урожая, приводи свою семью, стань членом совета, вернись в команду, и я никому об этом не скажу. Это будет наш с тобой маленький секрет. – У него начинает заплетаться язык. Этот разговор может перерасти в нечто очень паршивое и притом очень, очень быстро.
– Я подумаю об этом. – Я встаю, ожидая, что сейчас он скажет мне сесть опять и потребует ответа, но он меня отпускает. Пока.
– И да, Клэй, есть еще кое-что! – кричит он мне вслед. – Ты же знаешь, почему Эли крутит роман с моим сыном, верно? Знаешь, почему он стал квотербеком в школьной команде? Потому что и то, и другое он отобрал у тебя. Я предлагаю тебе возможность вернуть себе отобранное – причем сразу все.
Глава 10
Я выхожу из здания Общества охраны старины свободным человеком, но в голове у меня полный раздрай. Поверить не могу, что мистер Нили так говорил о своем сыне. Так говорил о моем отце. До меня доходили слухи, что отец шатался вокруг трейлера Уиггинсов, но я упрямо не хотел им верить. Не знаю, что это было: метамфетамин, шизофрения или что-то там еще, но факт остается фактом – он зарубил всех стельных коров в том хлеву… как фактом остается и то, что он был прекрасным отцом. Человеком он был сложным, и возможно, я так никогда и не узнаю, что именно с ним произошло, но теперь его нет, и мне надо решить для себя, как с этим жить. И как жить с самим собой… причем на моих собственных условиях.
Проезжая по главной улице, чтобы развернуться, я неожиданно для себя самого сворачиваю на Эш-стрит, улицу, ведущую в историческую часть города. Я уже много месяцев не позволял себе этого делать.
Я паркую машину под огромной магнолией за несколько домов до дома Эли, большого белого особняка с черными ставнями, построенного в колониальном стиле. Ее комната – последняя слева. Интересно, по-прежнему ли наши с ней инициалы остаются на ножке ее кровати с балдахином, где мы их когда-то вырезали? Интересно, думает ли она еще обо мне?
Завтра мне придется иметь дело с последствиями произошедшего сегодня: слухами, любопытными взглядами. Не думаю, что мистер Нили что-то скажет, во всяком случае, пока, но миссис Илай – самая большая сплетница во всем городе. Но это не имеет значения. Сейчас мне хочется одного – быть рядом с Эли. Мне надо знать, что с ней все хорошо. Я чувствую, что стоит мне увидеть ее лицо – и я пойму, что делать.
И, быть может, наконец смогу заставить себя перестать думать о ней и оставить ее в прошлом. Как и все остальное.
* * *
Я так долго не сводил глаз с парадной двери Эли, что мне кажется, я уже никогда не смогу двигать глазными яблоками. Я почти не замечаю, что уже наступило утро, когда на дуговую подъездную дорогу ее дома заезжает Тайлер. Его машина украшена длинными развевающимися черно-красными лентами, а на окнах краской выведены слова: «№ 6 НИЛИ» и «КВОТЕРБЕК». Должно быть, у него побывали отвязные девушки-танцовщицы из группы поддержки нашей школьной команды. А я совсем забыл, что сегодня вечером будет самый первый домашний матч после долгого турне нашей команды по другим городам.
Эли пружинистой походкой выходит из парадной двери, одетая в свою форму девушки из группы поддержки, ее длинные блестящие волосы завязаны в конский хвост. У меня перехватывает дыхание. Она выглядит отдохнувшей, беззаботной, ее ясные карие глаза блестят от радостного волнения.
Я усмехаюсь своим мыслям, как сумасшедший, коим я и являюсь. Я больной. Все, я окончательно потерял рассудок. Навоображал себе целую жуткую историю, будто бы произошедшую в хлеву для искусственного осеменения и содержания стельных коров. Конечно же, ничего этого не было и я все это просто себе навоображал.
Тайлер даже не выходит из машины, чтобы открыть перед Эли дверь, для этого он слишком занят – любуется своим отражением в зеркале заднего вида. Как только она садится в машину, он выезжает на улицу. Придурок.
Секунду мне кажется, что Эли меня видит. Я сразу же горблюсь, но она так быстро отводит взгляд, что я не могу определить, видела она меня или нет.
Я жду пару минут и только потом трогаюсь с места. Я мог бы просидеть перед ее домом всю ночь, но я не собираюсь играть роль навязчивого ухажера.
Чем ближе я подъезжаю к школе, тем тяжелее становится груз, давящий на мои плечи. Должно быть, миссис Илай уже обзвонила половину нашего округа. Насколько я понимаю, у меня есть два варианта действий. Я могу либо проигнорировать все случившееся, сделать вид, что ничего этого просто не было, либо я могу повести себя, как Дейл – обратить все в шутку и рассказать всем, что я напился в хлам и ничего не соображал. Именно так поступил Дейл, когда его мать разместила в Интернете видео, на котором он вихляет бедрами в такт песне Майли Сайрус.
Я заезжаю на свое место в заднем ряду школьной парковки и делаю глубокий вздох. Как говорил мой отец, ты либо из тех, кто срывает бинт сразу, либо из тех, кто отклеивает его медленно. Глядя на машину Тайлера, я внутренне собираюсь, готовясь к любопытным взглядам, но на меня так никто и не смотрит.
Чувствуя растерянность, я выхожу из пикапа. Возможно, он просто пока еще меня не заметил. Желая поскорее со всем этим покончить, я поднимаю руки над головой и потягиваюсь. Это должно было бы привлечь ко мне внимание, но все никак не привлекает. Если не считать редких кивков наших игроков в американский футбол, которые проходят мимо меня, и случайных робких взглядов девочек-девятиклассниц, никто не обращает на меня ни малейшего внимания.
И тут до меня вдруг доходит – возможно, никто ничего не знает.
Возможно, Бог все-таки есть.
Я разражаюсь неожиданным смехом, сплетя руки на затылке и устремив взгляд вверх, на прекрасное, бескрайнее небо Оклахомы. У меня сейчас такое чувство, словно за последний год я и впрямь впервые вижу солнце.
– Интересный у тебя сегодня видок, кузен, – говорит Дейл, подойдя к моему пикапу.
Я чувствую себя еще большим идиотом – если это вообще возможно. Я сжимаю ключ в руке, надеясь, что боль от его острых краев, врезающихся в мою ладонь, немного умерит терзающее меня чувство жгучего стыда, но оно становится только хуже… еще ощутимее.
Он поднимает телефонную трубку и набирает номер.
Мой пульс начинает бешено учащаться:
– Подождите! Я заплачу за стекло. Я добровольно все починю, сделаю все, что вы хотите, – быстро говорю я. – Только не…
Мистер Нили поднимает руку ладонью вперед, потом говорит в трубку:
– Думаю, мы все уже закончили с этим делом. Мы с Клэем просто немного поболтаем. Спасибо за помощь.
Я смотрю на окно, но ни черта не вижу из-за плотных штор. До меня доносится звук заводимого двигателя. Мистер Нили кладет трубку, и мы оба сидим молча, слушая, как машина Тилфорда отъезжает, как с каждой секундой шум ее шин становится все тише. Я понимаю, что должен бы сейчас испытывать облегчение, но блеск в глазах мистера Нили говорит мне, что я еще не окончательно выбрался из этой передряги.
Он откидывается на спинку кресла, скрестив руки на груди.
– Ну, так что ты искал?
– Мистер Нили… сэр… – Я снимаю бейсболку и кладу ее на колено. – У меня была тяжелая ночь… и вообще, тяжелый год. Мне показалось, что около полуночи я видел кое-что на вашем ранчо. Нечто извращенное. Я поехал к шерифу Илаю, и он сказал, что перед самой своей смертью мой отец говорил о какой-то тайной комнате. Я понимаю, что вероятно, схожу с ума, как и он сам, но я должен был выяснить для себя, есть ли здесь такая комната. Но здесь ничего такого нет. Теперь я это знаю.
– Тайная комната, да? – Левый уголок его губ приподнимается. – Хочешь на нее посмотреть?
У меня падает сердце.
Мистер Нили встает с кресла и нажимает на панели из темного дерева, которыми обшита стена за его столом. Открывается высокая узкая дверь. Она так идеально входила в пазы, что я бы ни за что ее не заметил.
– Никто и в мыслях не держал не пускать тебя сюда. Напротив, мы старались привести тебя к нам, – говорит он и входит внутрь.
Я заставляю себя встать, но у меня такое чувство, будто мою кровь заменили бетоном. Я делаю глубокий вздох, пытаясь приготовиться к тому, что сейчас увижу.
Мистер Нили включает потолочные светильники.
И я вижу, что это самая обычная комната. Я вхожу в нее и вижу старый музыкальный автомат из пятидесятых годов, пару столов для игры в покер, гравюры на ковбойские темы на стенах и длиннющую барную стойку.
Мистер Нили заходит за дубовую стойку и достает два бокала. Наливает в них бурбон и подталкивает один из бокалов ко мне. Я смотрю на виски, гадая, не отравлено ли оно, но мистер Нили, не раздумывая, осушает свой бокал.
– В годы сухого закона это местечко приходилось очень кстати. Теперь же оно годится только на то, чтобы прятаться здесь от наших жен. – Он усмехается. – Мы с твоим отцом провели здесь немало приятных минут. Ты напоминаешь мне его. – Он почесывает подбородок. – Он тоже был скрытен… всегда держал все в себе. Такого человека нелегко узнать по-настоящему. Но у него была слабость к женскому полу. Этого он не мог скрыть. – Нили со стуком ставит свой бокал на стойку. – Однако ты не беспокойся. Он избавился от этих своих замашек еще до твоего рождения. – Я залпом выпиваю бурбон. Мой желудок восстает, но за этим сразу же следует приятное, притупляющее чувства тепло. Он наливает нам еще виски. – То, что произошло с твоим отцом, носило характер куда более постепенный, чем представлялось на первый взгляд. Мы наблюдали за ним уже несколько месяцев. Ходили слухи.
– Какие слухи?
– Ну, он проводил уйму времени у кладбища старых машин, если ты понимаешь, о чем я.
– Вы сейчас говорите о трейлере Уиггинсов? О метамфетамине, которым они промышляли?
– Я ничего не утверждаю, – говорит он и вскидывает руки, выставив ладони вперед. – Мне известно только одно: под конец он начал думать, будто с ним говорит Бог. – Нили осушает свой бокал. – И думаю, мы с тобой оба знаем, что все могло бы быть еще хуже, намного, намного хуже.
Я тру шею, думая о взрывчатке, которую нашел в сарае для инвентаря. Знал ли о ней мистер Нили? Я выпиваю и вторую порцию бурбона. Она пьется легче, чем первая.
– Я любил его как брата. Само собой, мы с ним, бывало, дрались и ссорились, как это случается у всех братьев. Мы соперничали друг с другом, совсем как ты и мой сын, но именно такие вещи и учат мужчин держать удар и в нужный момент оказываться на высоте. Черт возьми, он даже дал мне нотариально заверенную доверенность на тот случай, если с твоей матерью что-то произойдет. В этом случае на меня легла бы обязанность заботиться о твоих сестрах и о тебе. – Я вцепляюсь в край стойки, заставляя себя слушать. – Я вот что пытаюсь сказать: семьи, основавшие это поселение, всегда держались вместе, несмотря ни на что. Мы бы никогда не отвернулись от твоей семьи. Ни тогда. Ни теперь. Ни когда-либо в будущем. Но это улица с двухсторонним движением. Ну и фортель ты выкинул, когда вломился сюда.
Я думаю об Умничке, и о Джесс, и о маме, и у меня так сжимается горло, что мне становится трудно глотать. Это был еще один глупый шаг, сделанный после десятка других глупых шагов. Теперь я это понимаю.
– Что вы собираетесь делать?
– Настоящий вопрос заключается в другом – что ты собираешься делать? – Он делает глубокий вдох и пристально смотрит мне в глаза, словно обдумывает уготованную для меня участь.
– Я вас не понимаю.
– Мы пробовали отойти в сторону и дать тебе время подумать, но сейчас пришла пора для того, чтобы прибегнуть к суровой любви. Так что я предлагаю тебе выбор. Я могу выдвинуть против тебя обвинение и предоставить судье Миллеру решать твою судьбу, или же ты бросаешь эти свои глупости и вступаешь в совет. Начинай снова вести себя нормально и возвращайся в американский футбол. Позволь Обществу охраны старины взять на себя заботу о тебе и твоей семье. Ты проделал великолепную работу. Твой отец мог бы тобой гордиться. Черт побери, да я и сам тобой горжусь. Ты сражался достойно, но это ничего тебе не дало, это ведет тебя в тупик. Ну, что ты скажешь?
– Я… я не могу просто взять и начать с того места, на котором остановился… сделать вид, будто ничего не произошло.
– Почему? Назови мне хотя бы одну убедительную причину.
– Потому что… теперь все изменилось.
– Ты говоришь об Эли? Ей было дано строгое указание оставить тебя в покое и не иметь с тобой никаких дел. Все дети получили такое указание. Я полагал, что ты образумишься сам, но ты упрям, ты совсем такой же, каким был твой отец.
Интересно, не поэтому ли Эли все это время не разговаривала со мной? Может быть, потому-то она и была такой нервной, когда пришла ко мне вечером после проходившей в похоронном зале церемонии прощания с моим отцом – просто потому, что ей было запрещено приходить.
– Ты не скучаешь по американскому футболу? – Он устремляет взгляд куда-то вдаль, впав в сентиментальность. – Я бы отдал свое левое яичко, чтобы снова обрести возможность играть.
– Мои чувства на этот счет немного сложнее.
– Никто не винит тебя в том, что произошло во время последней игры. Ты просто делал свою работу. Это жестокий спорт. Спорт для настоящих мужчин.
Я смотрю, как он крутит на пальце свой перстень, и невольно начинаю гадать, а не затеял ли он все это только ради того, чтобы вновь вывести меня на поле… чтобы я добивался для Мидленда побед.
Я подумываю о том, чтобы попытаться объясниться, но такому человеку, как Йэн Нили, никогда не понять, что мне пришлось пережить. Целых двенадцать часов я не знал, выживет ли тот паренек, а если выживет, то выйдет ли когда-нибудь из комы. И со всем этим мне пришлось справляться самому. Без помощи друзей, без помощи семьи, без тренера, который говорил бы мне, что все образуется. Мне пришлось похоронить моего отца, смириться с тем, что я теперь глава семьи. Бросить американский футбол. Отказаться от всего, о чем я мечтал. От поступления в колледж. От Эли. И, вообще, теперь я уже совершенно другой человек.
– Просто кажется, что мне в Обществе уже не место.
– Как раз тебе в нем и место больше, чем кому-либо другому из тех, кого я знаю, сынок.
Хоть бы он перестал меня так называть. Сынок.
– Нравится тебе это или нет, но ты столп здешней общины. Общество охраны старины нуждается в тебе. Наш город нуждается в тебе. Перестань так упорно сопротивляться – только посмотри, куда это тебя привело.
Он наливает в бокалы еще бурбона, но я не пью свой. Отпечаток моей потной ладони еще долго остается на толстом стекле, когда я перестаю его сжимать.
– Я предлагаю тебе сделку. – Он залпом выпивает третью порцию. – Приходи в субботу вечером на Праздник урожая, приводи свою семью, стань членом совета, вернись в команду, и я никому об этом не скажу. Это будет наш с тобой маленький секрет. – У него начинает заплетаться язык. Этот разговор может перерасти в нечто очень паршивое и притом очень, очень быстро.
– Я подумаю об этом. – Я встаю, ожидая, что сейчас он скажет мне сесть опять и потребует ответа, но он меня отпускает. Пока.
– И да, Клэй, есть еще кое-что! – кричит он мне вслед. – Ты же знаешь, почему Эли крутит роман с моим сыном, верно? Знаешь, почему он стал квотербеком в школьной команде? Потому что и то, и другое он отобрал у тебя. Я предлагаю тебе возможность вернуть себе отобранное – причем сразу все.
Глава 10
Я выхожу из здания Общества охраны старины свободным человеком, но в голове у меня полный раздрай. Поверить не могу, что мистер Нили так говорил о своем сыне. Так говорил о моем отце. До меня доходили слухи, что отец шатался вокруг трейлера Уиггинсов, но я упрямо не хотел им верить. Не знаю, что это было: метамфетамин, шизофрения или что-то там еще, но факт остается фактом – он зарубил всех стельных коров в том хлеву… как фактом остается и то, что он был прекрасным отцом. Человеком он был сложным, и возможно, я так никогда и не узнаю, что именно с ним произошло, но теперь его нет, и мне надо решить для себя, как с этим жить. И как жить с самим собой… причем на моих собственных условиях.
Проезжая по главной улице, чтобы развернуться, я неожиданно для себя самого сворачиваю на Эш-стрит, улицу, ведущую в историческую часть города. Я уже много месяцев не позволял себе этого делать.
Я паркую машину под огромной магнолией за несколько домов до дома Эли, большого белого особняка с черными ставнями, построенного в колониальном стиле. Ее комната – последняя слева. Интересно, по-прежнему ли наши с ней инициалы остаются на ножке ее кровати с балдахином, где мы их когда-то вырезали? Интересно, думает ли она еще обо мне?
Завтра мне придется иметь дело с последствиями произошедшего сегодня: слухами, любопытными взглядами. Не думаю, что мистер Нили что-то скажет, во всяком случае, пока, но миссис Илай – самая большая сплетница во всем городе. Но это не имеет значения. Сейчас мне хочется одного – быть рядом с Эли. Мне надо знать, что с ней все хорошо. Я чувствую, что стоит мне увидеть ее лицо – и я пойму, что делать.
И, быть может, наконец смогу заставить себя перестать думать о ней и оставить ее в прошлом. Как и все остальное.
* * *
Я так долго не сводил глаз с парадной двери Эли, что мне кажется, я уже никогда не смогу двигать глазными яблоками. Я почти не замечаю, что уже наступило утро, когда на дуговую подъездную дорогу ее дома заезжает Тайлер. Его машина украшена длинными развевающимися черно-красными лентами, а на окнах краской выведены слова: «№ 6 НИЛИ» и «КВОТЕРБЕК». Должно быть, у него побывали отвязные девушки-танцовщицы из группы поддержки нашей школьной команды. А я совсем забыл, что сегодня вечером будет самый первый домашний матч после долгого турне нашей команды по другим городам.
Эли пружинистой походкой выходит из парадной двери, одетая в свою форму девушки из группы поддержки, ее длинные блестящие волосы завязаны в конский хвост. У меня перехватывает дыхание. Она выглядит отдохнувшей, беззаботной, ее ясные карие глаза блестят от радостного волнения.
Я усмехаюсь своим мыслям, как сумасшедший, коим я и являюсь. Я больной. Все, я окончательно потерял рассудок. Навоображал себе целую жуткую историю, будто бы произошедшую в хлеву для искусственного осеменения и содержания стельных коров. Конечно же, ничего этого не было и я все это просто себе навоображал.
Тайлер даже не выходит из машины, чтобы открыть перед Эли дверь, для этого он слишком занят – любуется своим отражением в зеркале заднего вида. Как только она садится в машину, он выезжает на улицу. Придурок.
Секунду мне кажется, что Эли меня видит. Я сразу же горблюсь, но она так быстро отводит взгляд, что я не могу определить, видела она меня или нет.
Я жду пару минут и только потом трогаюсь с места. Я мог бы просидеть перед ее домом всю ночь, но я не собираюсь играть роль навязчивого ухажера.
Чем ближе я подъезжаю к школе, тем тяжелее становится груз, давящий на мои плечи. Должно быть, миссис Илай уже обзвонила половину нашего округа. Насколько я понимаю, у меня есть два варианта действий. Я могу либо проигнорировать все случившееся, сделать вид, что ничего этого просто не было, либо я могу повести себя, как Дейл – обратить все в шутку и рассказать всем, что я напился в хлам и ничего не соображал. Именно так поступил Дейл, когда его мать разместила в Интернете видео, на котором он вихляет бедрами в такт песне Майли Сайрус.
Я заезжаю на свое место в заднем ряду школьной парковки и делаю глубокий вздох. Как говорил мой отец, ты либо из тех, кто срывает бинт сразу, либо из тех, кто отклеивает его медленно. Глядя на машину Тайлера, я внутренне собираюсь, готовясь к любопытным взглядам, но на меня так никто и не смотрит.
Чувствуя растерянность, я выхожу из пикапа. Возможно, он просто пока еще меня не заметил. Желая поскорее со всем этим покончить, я поднимаю руки над головой и потягиваюсь. Это должно было бы привлечь ко мне внимание, но все никак не привлекает. Если не считать редких кивков наших игроков в американский футбол, которые проходят мимо меня, и случайных робких взглядов девочек-девятиклассниц, никто не обращает на меня ни малейшего внимания.
И тут до меня вдруг доходит – возможно, никто ничего не знает.
Возможно, Бог все-таки есть.
Я разражаюсь неожиданным смехом, сплетя руки на затылке и устремив взгляд вверх, на прекрасное, бескрайнее небо Оклахомы. У меня сейчас такое чувство, словно за последний год я и впрямь впервые вижу солнце.
– Интересный у тебя сегодня видок, кузен, – говорит Дейл, подойдя к моему пикапу.