Вернувшись к себе после посещения Фернана, Бизанкур вторично развернул свиток, который принес с «ночного похода» за подношениями. Когда он прочел текст внимательнее, кровь ударила ему в голову, а сердце часто-часто застучало. Он долго сидел, уронив свою находку на колени и стараясь отдышаться; руки его тряслись.
В свитке было такое, что у Бизанкура не зря зашлось дыхание. Этого просто не могло быть — такая удача! Манускрипт был не чем иным, как ритуалом по вызову демона лени и праздности, Бельфегора… Жан-Жак не колебался ни мгновения, когда приносил этот свиток на одобрение папе. Папу он не решился беспокоить ночью, а утром, после литургии, нанес ему визит и с почтительным поклоном протянул найденный манускрипт, внимательно следя за выражением лица его святейшества. И увидел в его зрачках знакомые язычки пламени.
— Ваша святейшество, мне кажется, это совершенно необычайная находка. Что мне делать с нею?
Его святейшество, внимательно изучив свиток, с усмешкой протянул его обратно:
— Делать то, что там и написано… Добро пожаловать в ад, мой мальчик. Пора. Не бойся ничего, все будет тебе на благо. Я мог бы сказать, что благословляю тебя на этот шаг, но… наверное, это слишком, не правда ли?
И оба понимающе рассмеялись.
И теперь Бизанкур холодно и изучающе смотрел на Фернана:
— Скажи мне, ты хочешь жить?
— Хочу! — страстно выкрикнул тот, сотрясаемый лихорадкой, зубы его выбивали дробь.
— А чего ты хочешь больше — жить или спасти душу?
Вопрос был не лишен коварства. Фернан думал не больше секунды.
— Да чёрта ли мне в этой душе, если я сдохну?! — отчаянно крикнул он.
— Слышали бы тебя инквизиторы, — расхохотался Жан-Жак. — Ладно, да будет так. Я приду завтра. И ты будешь делать все, что я скажу. Будешь?
— Буду, — прохрипел Фернан.
Получив негласное разрешение от самого папы римского, Жан-Жак прислушался к себе и нашел, что его ничуть не пугают и не смущают условия, описанные в этом немыслимом документе, за который святая инквизиция отправила бы на костер любого. Любого, но не Жан-Жака. Рок его был совершенно иным, и, пока длилась его история, никто не смог бы сказать, чем и как она окончится.
Поистине, неисповедимы пути Господни. Судьба Жан-Жака де Бизанкура была предопределена еще до его рождения — до зачатия! — и не случайно этот свиток попал именно в его руки в знойную летнюю ночь 1348 года, через неделю после его девятнадцатилетия. Обряд вызова демона Бельфегора собственной персоной… Это было уже почище, чем призывать огонь в собственных зрачках.
Подумать только, для обряда требовалась кровь некрещеного младенца, с которого надо было заживо содрать кожу! Да расскажи он кому… Разве такие вещи рассказывают?
Под маской чумного доктора войти можно было в любой дом, препятствия чинить не стал бы никто. Под страхом смерти врачи и священники не посещали больше домов ни для отпевания, ни для крещения. Улицы опустели.
Но одна фигура, лицо которой защищала маска с огромным клювом, все же проскользнула в дверь богатого и пышного особняка. Никто не заметил, что первенец, несколько дней оглашавший дом требовательными и голодными криками, вдруг умолк. Да и к исчезновению самого источника этих криков никто не проявил должного интереса — болезнь изменила всех за считаные дни.
Не будем испытывать нервы читателей дальнейшими подробностями, скажем только, что рука Бизанкура, окропившего наспех сделанный алтарь кровью невинного и некрещеного ребенка, не дрогнула. Также тверда она была, когда чертила пентаграмму на полу кельи, зажигала свечи по ее углам. Чудовищное беззаконие, творившееся под сводами папского дворца, совершаемое с попустительства его святейшества, свершилось. Осталось прочитать сам текст. И тихий монотонный голос Жан-Жака вознесся к сводам:
— Пэр Адонаи Элохейну, Адонаи Ешова, Адонаи Собош, Ха-Маком, Мэтратон Он Агла Адонаи Мэшон, вербут пушоникум, мистериум Саламандер, сонвэнтус сулхорум, антра гноморум, демония коэли Гад Алмоусун Гибор, Ишоя, Евам Зарианатмик, вени, вени, вениас, Бельфегор!
Заколебалось пламя свечей по углам пентаграммы, затрепетали тени на стенах, пронесся шепот ветра в тишине кельи, вскрикнул Фернан Пико, чьих сил хватило только на этот предсмертный птичий клекот, и тело его, покрытое стремительно размножившимися за три дня алыми язвами, вытянулось на узкой монашеской постели совершенно неподвижно.
— Обманул… — прохрипел Фернан, и глаза его закатились.
Но глаза Жан-Жака де Бизанкура, внимательно наблюдающие за всем, что происходило, увидели, как пробежала по стене тонкая трещина, как содрогнулась эта стена, а уши уловили глухой, словно за многие мили, удар. Еще один… и еще… пока наконец огромный молот не появился в разломе с той стороны и в комнате через образовавшийся проход не появилось косматое чудище с хоботом, выглядывающим из зарослей чудовищной бороды.
— Бельфегор, — прошептал Жан-Жак.
Странно, но он совершенно не был напуган. Вероятно, что-то внутри него помнило, с какой бережностью демоны, приходящие к нему в ночь его рождения, прикасались к нему…
Монстр с молотом внезапно раскололся пополам, словно кокосовый орех, и Бизанкур увидел, что отвратительная внешность была лишь оболочкой для совсем другого существа — идеально сложенной темнокудрой женщины. Она быстро облизнула полные губы язычком и хрипловато рассмеялась:
— Ты шокирован, мой юный девственник? Полно, тебе не к лицу. Фрустрация — удел таких, как этот твой приятель, что валяется здесь в столь плачевном виде. Мы с тобой не такие, правда?
Юноша даже не понял, что она сказала, — в его словаре просто не было подобных слов, — он, не отрываясь, смотрел на ее грудь. А потом и думать стало некогда. Демоница приблизилась к нему и без лишних прелюдий преподала ему несколько уроков любви, искусной и изощренной, — прямо в окружении всех атрибутов, сопутствующих обряду, включая и несчастное убиенное дитя.
— Ведь это у тебя впервые, правда? — заметила она, вставая и потягиваясь.
Тот кивнул, едва в силах отдышаться.
— Этот твой дар — некрещеный малютка — был особенно лакомым, — подмигнула она. — И поэтому я тоже угостила тебя вкусненьким.
Затем прошлась по каменному полу кельи безупречными ступнями:
— Запомни навсегда, дружочек, — сказала она, в то время как он, ошеломленный происходящим, в сладкой истоме лежал на соломенном тюфяке. — Не стоит стесняться своих желаний. Их нужно просто удовлетворять. Смотри, как это делается.
И она, танцуя, подошла к распростертому на смертном ложе Фернану Пико.
— Он же болен! — в ужасе воскликнул Жан-Жак. — Более того, он уже мертв!
— Да-а?! — притворно удивилась демоница и хрипло рассмеялась: — А вот мы сейчас проверим…
Она без стеснения провела рукой вдоль паха скончавшегося юноши, и Бизанкур, к немалому изумлению и страху своему, увидел, что плоть того восстала. Далее демоница сдернула с Фернана одежду, обнажив покрытое ранками и язвами тело, и под ее руками оно вдруг начало на глазах очищаться и светлеть. После и вовсе началась вакханалия, которую можно было бы назвать и труположеством, если бы Фернан под неистовыми скачками на нем Бельфегора в женском облике не застонал и не пошевелился. Уже через несколько секунд стоны его приобрели совсем другой характер.
— Эй, — смеясь, позвала демоница Бизанкура. — Иди сюда, малыш. Втроем мы славно позабавимся! И не думайте, что монахам таких лакомых кусков не перепадает… Да только разве ж они расскажут! А впрочем, отчего же втроем?! Лилит, сестра моя!
«Лилит», — вспыхнули в памяти Жан-Жака воспоминания о тех минутах жизни, которые не помнит практически никто из смертных, когда ему было несколько часов от роду, и о тех, которые предшествовали его зачатию.
— Какие милашки, — низким и чувственным голосом произнесла она. — И какие свеженькие…
И после действа, перед которым опустят очи стыдливые и которому будут рукоплескать бесстыжие, все четверо решили перекусить и с жадностью набросились на то, что припас Жан-Жак.
— Не обманул, — с восторгом повторял Пико, алчно удовлетворяя аппетит.
— Что так скудно друга-то кормишь, — устыдила демоница, дунула на поднос, и там немедленно появились печеная курица, краюха свежего хлеба, сладкий лук и множество других яств. — Подкрепляй силы, Фернан, они тебе понадобятся… Пойдем-ка, Жан-Жак, пошепчемся, покуда Лилит обучит его некоторым премилым чудачествам.
И демон, вновь приняв облик мохнатого чудища с вытаращенными глазами и хоботом, поманил его к двери и уселся прямо на солому.
— Я не знал, что вам и это под силу, — прошептал тот, показывая глазами на воскресшего приятеля, с которым в данную минуту Лилит вытворяла такое, что стыдно было бы даже произнести. Его стоны оглашали каменные стены кельи, и они отнюдь не были звуками страдания и боли.
— Что ты имеешь в виду? — поднял брови демон. — Плотские утехи с извращеньями? Какая безделица.
— Да нет же! Оживление мертвецов.
— А ты полагаешь, он жив? — одними губами холодно спросил Бельфегор, и Бизанкур вздрогнул. — То, что он лихо шевелится и попискивает, ничего не значит. Даже то, что он домик скоро купит, будучи просто движущейся падалью, и то не имеет значения. И, как говорится, подними челюсть с пола.
Жан-Жак машинально поискал глазами на полу, но Бельфегор хмыкнул и махнул рукой:
— Забудь, про челюсть это была шутка… Тебе нужен помощник, а вот такое ходячее двуногое как раз то, что нужно. Тупой, исполнительный… мертвый. И не заразный.
Оба посмотрели на Фернана. Фернан, закончив с Лилит, сосредоточенно поглощал курицу, вцепившись в птицу обеими руками. Жир капал ему на грудь. Но Лилит с ним еще не закончила. Она слизывала с него этот жир, покуда жажда его желудка вновь не перешла в жажду чресел.
— Оголодал, кадаврик, — заметил демон. — Да, мертвецы много жрут, он еще поперек себя шире станет. И начнет… хм… любить все, что шевелится. А внешность его мы сейчас слегка поправим.
В мгновение ока тощий Фернан приобрел двойной подбородок, поросший редкой рыжей бороденкой, трясущиеся жирочком бока и живот.
— О! Поросеночек! — засмеялась Лилит, щекоча его, на что Фернан разразился довольными звуками, весьма напоминавшими похрюкивание.
— Ну вот, — удовлетворенно заметил Бельфегор. — Был Фернан Пико, стал Филипп Вико. Он даже разницы не ощутит. — Филипп Вико, — эхом пробурчал новоявленный Филипп с набитым ртом, снова принявшись за еду.
— Вот-вот, — одобрительно сказал демон и понизил голос, обращаясь к Жан-Жаку: — Когда он надоест тебе, просто скажешь ему: «Прах к праху, рассыпься». А через парочку веков он тебе точно надоест, если не раньше… Ему обо всем этом знать не обязательно. Пусть думает, что выздоровел. Он будет тебе отличным слугой да к тому же не станет задавать ненужных вопросов. И ты тоже не задавай, а слушай, что тебе отныне надлежит делать. Пребывать в лени и роскоши.
— И все? — недоумевая, после паузы спросил Жан-Жак.
— А что тебе еще? — усмехнулся демон праздности.
Он протянул руку и достал из воздуха свиток — Бизанкур узнал манускрипт, в котором содержался обряд вызова Бельфегора. Только теперь текст в нем стал иным — это был договор. Жан-Жак наскоро пробежал его взглядом… Сколько?!
— Шестьсот шестьдесят шесть лет жизни? Мне?! — прошептал он, не веря. — Просто чтобы проводить их в богатстве и безделье?!
— Не на каторге же, — заметил Бельфегор. — Жить в праздности тоже, знаешь ли, надо уметь… Ты должен сохранять силу и привлекательность, значит, тебе стоит выбрать и привлекательный возраст, чтобы остановиться на нем и не стариться. Скажем… Лет двадцать семь.
— Великолепно! — вырвалось у Бизанкура.
— Быть сему, — кивнул демон праздности. — Как только тебе исполнится двадцать семь, ты перестанешь стареть. Ну и… И, разумеется, нужно делиться тем, что ты умеешь. Повторяю, мне очень по вкусу пришелся твой подарок, кровь некрещеного малютки. Помнишь ли, мой мальчик, как сам сосал кровь из моей груди, а?.. Да уж где там, ты ведь был нескольких часов от роду. Но сосал с удовольствием. Я тебе потом напомню и даже покажу. И рука твоя не дрогнула, когда ты… Продолжать?
Жан-Жак прислушался к себе. Нет, совершенно никаких угрызений совести. Словно убить младенца было для него тем же, что свернуть голову цыпленку, хотя и на это не каждый решится. Перед его глазами вдруг встало видение: нежный женский рот, чьи зубки хищно перекусывают цыплячью шейку и жадно перемалывают тонкие косточки.
— Да-да, это была твоя мать, — серьезно кивнул демон. — Ей тоже понравилось, помнится. Ей вообще нравились такие штучки. Поэтому дело, как говорится, семейное. Ну и… Чем больше таких младенчиков, тем твоей девочке будет слаще.
Демон подмигнул.
— А подписывать нужно кровью? — на всякий случай спросил Жан-Жак.
— Меня так и подмывает пошутить на эту тему, — без улыбки ответил Бельфегор. — Но кто же таким шутит. Конечно, дорогой мой. Не пожалей для меня капельки. Я стану твоим покровителем, и поверь, житься тебе будет с куда большим размахом и приятностью, чем при нашем добром папе. Хотя он, безусловно, неплох.
Он легко уколол палец юноши неизвестно откуда взявшимся сверкающим лезвием кинжала — узким и длинным, — и Жан-Жак вывел внизу свитка свою алую подпись. — Узнаешь? Этот кинжал — подарок тебе от Асмодея, демона науки и войны, и эта безделица будет находиться при тебе неотлучно, — кивнул ему Бельфегор. — Ты потом вспомнишь, как хорош он был, когда явился тебе впервые во всем блеске. Именно он направлял твою руку на занятиях различными видами единоборств, и разными видами оружия ты ловко владеешь только благодаря ему — не забывай об этом! Да и точными науками ты овладевал с такой легкостью неспроста… Мы заботимся о тебе и будем заботиться впредь.
Жан-Жак всмотрелся в кинжал. Он особо не задумывался, откуда тот у него, полагая, что он так и прибыл с ним из отчего дома вместе с вещами, собранными ему домашними.
А меж тем демон лени приложил к свитку и свой палец. Тотчас вспыхнуло пламя, и узкой змейкою побежали по листу витиеватые письмена, оставляя за собой прожженную причудливую вязь.
— Смотри, как красиво, — заметил демон. — Этот свиток будет храниться у тебя. Надеюсь, ты будешь оберегать его… просто как музейную ценность. И вот еще что.
Он подбросил на ладони туго набитый кожаный коричневый кошель:
— Трать, и он всегда будет полон для тебя. Там и та монета, которую оставил для тебя Маммона… Понятно, не помнишь… но она пригодится тебе еще. Даже если ты случайно купишь на нее что-нибудь, она вернется к тебе с прибытком… Чем больше ты потратишь, тем больше останется. С течением времени кошель может видоизмениться, так же, как и сама валюта, — мало ли что люди придумают. Но стесненным в средствах ты не будешь никогда.
В свитке было такое, что у Бизанкура не зря зашлось дыхание. Этого просто не могло быть — такая удача! Манускрипт был не чем иным, как ритуалом по вызову демона лени и праздности, Бельфегора… Жан-Жак не колебался ни мгновения, когда приносил этот свиток на одобрение папе. Папу он не решился беспокоить ночью, а утром, после литургии, нанес ему визит и с почтительным поклоном протянул найденный манускрипт, внимательно следя за выражением лица его святейшества. И увидел в его зрачках знакомые язычки пламени.
— Ваша святейшество, мне кажется, это совершенно необычайная находка. Что мне делать с нею?
Его святейшество, внимательно изучив свиток, с усмешкой протянул его обратно:
— Делать то, что там и написано… Добро пожаловать в ад, мой мальчик. Пора. Не бойся ничего, все будет тебе на благо. Я мог бы сказать, что благословляю тебя на этот шаг, но… наверное, это слишком, не правда ли?
И оба понимающе рассмеялись.
И теперь Бизанкур холодно и изучающе смотрел на Фернана:
— Скажи мне, ты хочешь жить?
— Хочу! — страстно выкрикнул тот, сотрясаемый лихорадкой, зубы его выбивали дробь.
— А чего ты хочешь больше — жить или спасти душу?
Вопрос был не лишен коварства. Фернан думал не больше секунды.
— Да чёрта ли мне в этой душе, если я сдохну?! — отчаянно крикнул он.
— Слышали бы тебя инквизиторы, — расхохотался Жан-Жак. — Ладно, да будет так. Я приду завтра. И ты будешь делать все, что я скажу. Будешь?
— Буду, — прохрипел Фернан.
Получив негласное разрешение от самого папы римского, Жан-Жак прислушался к себе и нашел, что его ничуть не пугают и не смущают условия, описанные в этом немыслимом документе, за который святая инквизиция отправила бы на костер любого. Любого, но не Жан-Жака. Рок его был совершенно иным, и, пока длилась его история, никто не смог бы сказать, чем и как она окончится.
Поистине, неисповедимы пути Господни. Судьба Жан-Жака де Бизанкура была предопределена еще до его рождения — до зачатия! — и не случайно этот свиток попал именно в его руки в знойную летнюю ночь 1348 года, через неделю после его девятнадцатилетия. Обряд вызова демона Бельфегора собственной персоной… Это было уже почище, чем призывать огонь в собственных зрачках.
Подумать только, для обряда требовалась кровь некрещеного младенца, с которого надо было заживо содрать кожу! Да расскажи он кому… Разве такие вещи рассказывают?
Под маской чумного доктора войти можно было в любой дом, препятствия чинить не стал бы никто. Под страхом смерти врачи и священники не посещали больше домов ни для отпевания, ни для крещения. Улицы опустели.
Но одна фигура, лицо которой защищала маска с огромным клювом, все же проскользнула в дверь богатого и пышного особняка. Никто не заметил, что первенец, несколько дней оглашавший дом требовательными и голодными криками, вдруг умолк. Да и к исчезновению самого источника этих криков никто не проявил должного интереса — болезнь изменила всех за считаные дни.
Не будем испытывать нервы читателей дальнейшими подробностями, скажем только, что рука Бизанкура, окропившего наспех сделанный алтарь кровью невинного и некрещеного ребенка, не дрогнула. Также тверда она была, когда чертила пентаграмму на полу кельи, зажигала свечи по ее углам. Чудовищное беззаконие, творившееся под сводами папского дворца, совершаемое с попустительства его святейшества, свершилось. Осталось прочитать сам текст. И тихий монотонный голос Жан-Жака вознесся к сводам:
— Пэр Адонаи Элохейну, Адонаи Ешова, Адонаи Собош, Ха-Маком, Мэтратон Он Агла Адонаи Мэшон, вербут пушоникум, мистериум Саламандер, сонвэнтус сулхорум, антра гноморум, демония коэли Гад Алмоусун Гибор, Ишоя, Евам Зарианатмик, вени, вени, вениас, Бельфегор!
Заколебалось пламя свечей по углам пентаграммы, затрепетали тени на стенах, пронесся шепот ветра в тишине кельи, вскрикнул Фернан Пико, чьих сил хватило только на этот предсмертный птичий клекот, и тело его, покрытое стремительно размножившимися за три дня алыми язвами, вытянулось на узкой монашеской постели совершенно неподвижно.
— Обманул… — прохрипел Фернан, и глаза его закатились.
Но глаза Жан-Жака де Бизанкура, внимательно наблюдающие за всем, что происходило, увидели, как пробежала по стене тонкая трещина, как содрогнулась эта стена, а уши уловили глухой, словно за многие мили, удар. Еще один… и еще… пока наконец огромный молот не появился в разломе с той стороны и в комнате через образовавшийся проход не появилось косматое чудище с хоботом, выглядывающим из зарослей чудовищной бороды.
— Бельфегор, — прошептал Жан-Жак.
Странно, но он совершенно не был напуган. Вероятно, что-то внутри него помнило, с какой бережностью демоны, приходящие к нему в ночь его рождения, прикасались к нему…
Монстр с молотом внезапно раскололся пополам, словно кокосовый орех, и Бизанкур увидел, что отвратительная внешность была лишь оболочкой для совсем другого существа — идеально сложенной темнокудрой женщины. Она быстро облизнула полные губы язычком и хрипловато рассмеялась:
— Ты шокирован, мой юный девственник? Полно, тебе не к лицу. Фрустрация — удел таких, как этот твой приятель, что валяется здесь в столь плачевном виде. Мы с тобой не такие, правда?
Юноша даже не понял, что она сказала, — в его словаре просто не было подобных слов, — он, не отрываясь, смотрел на ее грудь. А потом и думать стало некогда. Демоница приблизилась к нему и без лишних прелюдий преподала ему несколько уроков любви, искусной и изощренной, — прямо в окружении всех атрибутов, сопутствующих обряду, включая и несчастное убиенное дитя.
— Ведь это у тебя впервые, правда? — заметила она, вставая и потягиваясь.
Тот кивнул, едва в силах отдышаться.
— Этот твой дар — некрещеный малютка — был особенно лакомым, — подмигнула она. — И поэтому я тоже угостила тебя вкусненьким.
Затем прошлась по каменному полу кельи безупречными ступнями:
— Запомни навсегда, дружочек, — сказала она, в то время как он, ошеломленный происходящим, в сладкой истоме лежал на соломенном тюфяке. — Не стоит стесняться своих желаний. Их нужно просто удовлетворять. Смотри, как это делается.
И она, танцуя, подошла к распростертому на смертном ложе Фернану Пико.
— Он же болен! — в ужасе воскликнул Жан-Жак. — Более того, он уже мертв!
— Да-а?! — притворно удивилась демоница и хрипло рассмеялась: — А вот мы сейчас проверим…
Она без стеснения провела рукой вдоль паха скончавшегося юноши, и Бизанкур, к немалому изумлению и страху своему, увидел, что плоть того восстала. Далее демоница сдернула с Фернана одежду, обнажив покрытое ранками и язвами тело, и под ее руками оно вдруг начало на глазах очищаться и светлеть. После и вовсе началась вакханалия, которую можно было бы назвать и труположеством, если бы Фернан под неистовыми скачками на нем Бельфегора в женском облике не застонал и не пошевелился. Уже через несколько секунд стоны его приобрели совсем другой характер.
— Эй, — смеясь, позвала демоница Бизанкура. — Иди сюда, малыш. Втроем мы славно позабавимся! И не думайте, что монахам таких лакомых кусков не перепадает… Да только разве ж они расскажут! А впрочем, отчего же втроем?! Лилит, сестра моя!
«Лилит», — вспыхнули в памяти Жан-Жака воспоминания о тех минутах жизни, которые не помнит практически никто из смертных, когда ему было несколько часов от роду, и о тех, которые предшествовали его зачатию.
— Какие милашки, — низким и чувственным голосом произнесла она. — И какие свеженькие…
И после действа, перед которым опустят очи стыдливые и которому будут рукоплескать бесстыжие, все четверо решили перекусить и с жадностью набросились на то, что припас Жан-Жак.
— Не обманул, — с восторгом повторял Пико, алчно удовлетворяя аппетит.
— Что так скудно друга-то кормишь, — устыдила демоница, дунула на поднос, и там немедленно появились печеная курица, краюха свежего хлеба, сладкий лук и множество других яств. — Подкрепляй силы, Фернан, они тебе понадобятся… Пойдем-ка, Жан-Жак, пошепчемся, покуда Лилит обучит его некоторым премилым чудачествам.
И демон, вновь приняв облик мохнатого чудища с вытаращенными глазами и хоботом, поманил его к двери и уселся прямо на солому.
— Я не знал, что вам и это под силу, — прошептал тот, показывая глазами на воскресшего приятеля, с которым в данную минуту Лилит вытворяла такое, что стыдно было бы даже произнести. Его стоны оглашали каменные стены кельи, и они отнюдь не были звуками страдания и боли.
— Что ты имеешь в виду? — поднял брови демон. — Плотские утехи с извращеньями? Какая безделица.
— Да нет же! Оживление мертвецов.
— А ты полагаешь, он жив? — одними губами холодно спросил Бельфегор, и Бизанкур вздрогнул. — То, что он лихо шевелится и попискивает, ничего не значит. Даже то, что он домик скоро купит, будучи просто движущейся падалью, и то не имеет значения. И, как говорится, подними челюсть с пола.
Жан-Жак машинально поискал глазами на полу, но Бельфегор хмыкнул и махнул рукой:
— Забудь, про челюсть это была шутка… Тебе нужен помощник, а вот такое ходячее двуногое как раз то, что нужно. Тупой, исполнительный… мертвый. И не заразный.
Оба посмотрели на Фернана. Фернан, закончив с Лилит, сосредоточенно поглощал курицу, вцепившись в птицу обеими руками. Жир капал ему на грудь. Но Лилит с ним еще не закончила. Она слизывала с него этот жир, покуда жажда его желудка вновь не перешла в жажду чресел.
— Оголодал, кадаврик, — заметил демон. — Да, мертвецы много жрут, он еще поперек себя шире станет. И начнет… хм… любить все, что шевелится. А внешность его мы сейчас слегка поправим.
В мгновение ока тощий Фернан приобрел двойной подбородок, поросший редкой рыжей бороденкой, трясущиеся жирочком бока и живот.
— О! Поросеночек! — засмеялась Лилит, щекоча его, на что Фернан разразился довольными звуками, весьма напоминавшими похрюкивание.
— Ну вот, — удовлетворенно заметил Бельфегор. — Был Фернан Пико, стал Филипп Вико. Он даже разницы не ощутит. — Филипп Вико, — эхом пробурчал новоявленный Филипп с набитым ртом, снова принявшись за еду.
— Вот-вот, — одобрительно сказал демон и понизил голос, обращаясь к Жан-Жаку: — Когда он надоест тебе, просто скажешь ему: «Прах к праху, рассыпься». А через парочку веков он тебе точно надоест, если не раньше… Ему обо всем этом знать не обязательно. Пусть думает, что выздоровел. Он будет тебе отличным слугой да к тому же не станет задавать ненужных вопросов. И ты тоже не задавай, а слушай, что тебе отныне надлежит делать. Пребывать в лени и роскоши.
— И все? — недоумевая, после паузы спросил Жан-Жак.
— А что тебе еще? — усмехнулся демон праздности.
Он протянул руку и достал из воздуха свиток — Бизанкур узнал манускрипт, в котором содержался обряд вызова Бельфегора. Только теперь текст в нем стал иным — это был договор. Жан-Жак наскоро пробежал его взглядом… Сколько?!
— Шестьсот шестьдесят шесть лет жизни? Мне?! — прошептал он, не веря. — Просто чтобы проводить их в богатстве и безделье?!
— Не на каторге же, — заметил Бельфегор. — Жить в праздности тоже, знаешь ли, надо уметь… Ты должен сохранять силу и привлекательность, значит, тебе стоит выбрать и привлекательный возраст, чтобы остановиться на нем и не стариться. Скажем… Лет двадцать семь.
— Великолепно! — вырвалось у Бизанкура.
— Быть сему, — кивнул демон праздности. — Как только тебе исполнится двадцать семь, ты перестанешь стареть. Ну и… И, разумеется, нужно делиться тем, что ты умеешь. Повторяю, мне очень по вкусу пришелся твой подарок, кровь некрещеного малютки. Помнишь ли, мой мальчик, как сам сосал кровь из моей груди, а?.. Да уж где там, ты ведь был нескольких часов от роду. Но сосал с удовольствием. Я тебе потом напомню и даже покажу. И рука твоя не дрогнула, когда ты… Продолжать?
Жан-Жак прислушался к себе. Нет, совершенно никаких угрызений совести. Словно убить младенца было для него тем же, что свернуть голову цыпленку, хотя и на это не каждый решится. Перед его глазами вдруг встало видение: нежный женский рот, чьи зубки хищно перекусывают цыплячью шейку и жадно перемалывают тонкие косточки.
— Да-да, это была твоя мать, — серьезно кивнул демон. — Ей тоже понравилось, помнится. Ей вообще нравились такие штучки. Поэтому дело, как говорится, семейное. Ну и… Чем больше таких младенчиков, тем твоей девочке будет слаще.
Демон подмигнул.
— А подписывать нужно кровью? — на всякий случай спросил Жан-Жак.
— Меня так и подмывает пошутить на эту тему, — без улыбки ответил Бельфегор. — Но кто же таким шутит. Конечно, дорогой мой. Не пожалей для меня капельки. Я стану твоим покровителем, и поверь, житься тебе будет с куда большим размахом и приятностью, чем при нашем добром папе. Хотя он, безусловно, неплох.
Он легко уколол палец юноши неизвестно откуда взявшимся сверкающим лезвием кинжала — узким и длинным, — и Жан-Жак вывел внизу свитка свою алую подпись. — Узнаешь? Этот кинжал — подарок тебе от Асмодея, демона науки и войны, и эта безделица будет находиться при тебе неотлучно, — кивнул ему Бельфегор. — Ты потом вспомнишь, как хорош он был, когда явился тебе впервые во всем блеске. Именно он направлял твою руку на занятиях различными видами единоборств, и разными видами оружия ты ловко владеешь только благодаря ему — не забывай об этом! Да и точными науками ты овладевал с такой легкостью неспроста… Мы заботимся о тебе и будем заботиться впредь.
Жан-Жак всмотрелся в кинжал. Он особо не задумывался, откуда тот у него, полагая, что он так и прибыл с ним из отчего дома вместе с вещами, собранными ему домашними.
А меж тем демон лени приложил к свитку и свой палец. Тотчас вспыхнуло пламя, и узкой змейкою побежали по листу витиеватые письмена, оставляя за собой прожженную причудливую вязь.
— Смотри, как красиво, — заметил демон. — Этот свиток будет храниться у тебя. Надеюсь, ты будешь оберегать его… просто как музейную ценность. И вот еще что.
Он подбросил на ладони туго набитый кожаный коричневый кошель:
— Трать, и он всегда будет полон для тебя. Там и та монета, которую оставил для тебя Маммона… Понятно, не помнишь… но она пригодится тебе еще. Даже если ты случайно купишь на нее что-нибудь, она вернется к тебе с прибытком… Чем больше ты потратишь, тем больше останется. С течением времени кошель может видоизмениться, так же, как и сама валюта, — мало ли что люди придумают. Но стесненным в средствах ты не будешь никогда.