— Я все знаю… — посмеивался Бизанкур. — Да не трясись ты, не нужен он мне. И не рассказывал я никому. Ты сам, как дурак, треплешь налево и направо, что купишь себе домик, как только закончится чума. Ну, скажешь, не дурак? Откуда это у служки вроде тебя деньги на домик?
— А наследство! — защищался тот.
— Да-да, конечно, наследство у сироты, который, как всем известно, с детства приживается при дворе папы, — расхохотался Жан-Жак. — Ну-ну. Как бы тебе с твоими куриными мозгами не загреметь на дознание к святой инквизиции.
— Да что я тебе сделал?! — взвыл обезумевший от ужаса Фернан.
— Тихо! — прикрикнул Бизанкур. — Дурак и есть — шуток не понимаешь. Факел держи ровнее, смола с него чуть мне на плащ не капнула, а она горит, между прочим… Разуй глаза! Нужно мне больно сдавать тебя инквизиции, какой мне с этого прок… Ладно, так и быть, отвернусь я, когда начнем носить то, что нам грешники пожаловали. Ты только запахнись поплотнее — смотри, у тебя вон шея голая. И руки.
— Да жарко же, — пробурчал Фернан.
— Дурак, — в который раз бросил Бизанкур.
Фернан засуетился, наматывая вокруг шеи ткань и одергивая рукава. Факелы шипели и роняли тягучие горящие смоляные слюни, отбрасывая тени на стены коридора.
Ночь снаружи встретила духотой и беспорядочной суетой; позвякивал металл — не оружие, а серебряные и золотые кубки, посуда. Шуршали цепочки и ожерелья, сыпались монеты. Кто-то причитал, повизгивая: «Нет у меня, нет у меня золота, возьмите серебряное блюдо, молю, святой отец!» И святые отцы, отворачиваясь и дыша в свои тряпки, совали в протянутые руки свернутые в трубочки индульгенции — «лекарство» от чумы.
Окружая стену дворца, горела цепочка костров, олицетворяя защиту от заразы и символизируя заградительный барьер. — Интересно, в самом ли деле огонь так очищает, — глядя на пламя, задумчиво произнес Фернан.
— Давай проверим, а? — невинно предложил Бизанкур.
— Как это? — не понял Пико.
— Ну, давай ты спросишь у святой инквизиции, — пояснил тот и расхохотался, потому что Фернан тут же испуганно прянул в сторону. — Вон пожгли же евреев в Венеции за пособничество дьяволу. Помогло венецианцам это исцелиться?..
— Злой ты человек, — укоризненно сказал ему Пико.
— А кто первый на евреев наехал? — резонно возразил ему Жан-Жак. — Груши он сушеные украл, подумаешь. Был бы я злым, давно бы рассказал все о твоих делишках.
— А вот интересно, — сощурился Фернан. — Разве ты сам не взял ни одной монетки? Неужто тебе не хочется?
— Нет, — равнодушно отвечал Жан-Жак. — На что они мне. Живу я не бедно, как и ты, впрочем. За обучение мое, как и за твое, кстати, платит его святейшество. Нас лечит лучший во всей стране лекарь. Чего мне еще хотеть? А если вздумается мне странствовать, я сомневаюсь, что у меня будут препятствия.
— Да, конечно, ты у папы любимчик… — плаксиво протянул Фернан. — И всякая прихоть твоя будет тебе сразу на блюдечке.
— Да что ты разнылся, лучше бы на учение так налегал, как на нытье! — фыркнул Бизанкур. — Или иди вон, прибери то добро, да пойдем, не стой столбом.
Монахи сновали с небольшими тележками между двором и дверьми, сноровисто утаскивая дары прихожан. Внимание Жан-Жака привлекла груда тканей, сверху которой лежали книги в кожаных переплетах. Он внимательно рассматривал переплеты и бережно складывал книги обратно — таблицы короля Кастильского, труды Аврелия Виктора, — он их уже читал, а информацию всегда схватывал быстро.
На глаза ему попалась некая продолговатая металлическая трубочка, по бокам украшенная кистями. Присмотревшись, Бизанкур понял, что один конец можно отвинтить, хотя скреплен он был красной сургучной печатью.
— Не яд ли там спрятан? — в сомнениях пробормотал молодой человек.
Спустя мгновение он понял, что для яда вместилище великовато, и, легко сломав сургуч и открутив головку трубочки, потряс ею. В ладонь ему выпал аккуратно свернутый свиток.
— Ого, — тихо присвистнул Жан-Жак, развернув свиток и мельком пробежав по тексту взглядом.
Коротко оглянувшись по сторонам, он быстро вернул манускрипт в футляр, завинтил и спрятал находку в рукав —
его всегда интересовали старинные рукописи, которых было немало в папской библиотеке. Он собирался рассмотреть его позже, на досуге.
Жан-Жак заметил, как Фернан рванулся к горке подношений — она состояла из отрезов шелка и бархата, кувшинов с тонкими и длинными горлышками, видимо, персидской работы. Но не это привлекло его внимание; он заметил еще и небольшой кошель из крашеной красной кожи, украшенный золотым витым шнурком. Кошель смотрелся дорого, да и бока его приятно круглились. Жадная лапка Фернана нацелилась именно на этот кошелек, взяла его и поспешно затолкала за пазуху, в потайной карман.
И в этот самый момент чья-то рука схватила его за штанину.
— Эй! — вскрикнул от неожиданности Фернан.
— Помоги мне, добрый человек! — прохрипела женщина, вид которой оставлял желать лучшего. Вероятно, она была уже сильно больна. Ее всклокоченные волосы наполовину закрывали почерневшее лицо, руки исхудали, как палки, и были испещрены кроваво-красными язвами, зато бархатное платье винного цвета выглядело прилично, разве что выпачкано в пыли, потому что стояла она на коленях. Как и откуда ее сюда принесло, сказать было трудно.
— Пустите меня! — вырывался от нее Пико, но она вцепилась в него еще сильнее:
— Помоги, здесь моя дочь!
— Да что вы! Это мужской монастырь, — зашипел Пико, пытаясь освободиться из цепких и страшных рук незнакомки. — Не может здесь быть вашей дочери!
— Здесь, здесь она, — настаивала та. — Господин де Шолиак назначил ей встречу…
Имя доктора почти убаюкало бдительность Фернана, как вдруг он увидел за ухом женщины огромный багровый чумной бубон.
Молодой человек взвизгнул и стал нешуточно вырываться:
— Да оставьте вы меня!
— Мне нужно найти свою дочь, — повысила голос незнакомка и вдруг закашлялась. — Она пришла сюда еще днем…
— Пустите меня! — завопил Фернан, отворачивая от нее свою маску и беспорядочно молотя по воздуху руками.
Со своим клювом он напоминал сошедшую с ума птицу. Рукава его задрались, рубаха сбилась, а женщина, словно обезумев, цеплялась за него и царапалась, как дикая кошка:
— Где она? Почему вы прячете ее от меня? Она неисцелима?! Скажите мне правду!
— Жан-Жа-ак! — кричал не на шутку перепуганный Пико, забыв и про свой вожделенный кошелек, и про остальные лакомые предметы.
— Вон! — коротко рявкнул подскочивший сзади Бизанкур.
Загудело пламя факела, которым он, не церемонясь, ткнул женщине в лицо. Она, шипя, отшатнулась и упала навзничь, продолжая тянуться к Фернану и выкрикивая какие-то ругательства. Тот, тоже упав на землю, голосил как резаный и пытался ползком покинуть это место как можно скорее.
— Она меня оцарапала! — в панике визжал он.
— Быстро отсюда! — рыкнул Жан-Жак и пинками погнал приятеля обратно во дворец, но стражники, охранявшие папские покои, не пустили их, ввиду отчаянных воплей Пико. Характер их мог вызвать во дворце нешуточную панику.
Бизанкур коротко ударил приятеля в физиономию. Раздался смачный шлепок, и из разбитого носа Фернана закапала кровь. Он испуганно замолчал.
— Заткнись, а то нас вышвырнут в два счета, — прошипел Жан-Жак, срывая с себя перчатку и отбрасывая ее в огонь костра, которых вокруг было предостаточно. — С другого крыла зайдем, где твоих диких криков не слышали… Или я тебя свяжу и рот заткну!
Он подгонял своего непутевого дружка окриками, не желая лишний раз до него дотрагиваться, и втолкнул в одну из келий на первом этаже:
— А теперь ты тут посидишь, и тихо, понял?
Пол там был каменным, на нем лежала небольшая охапка соломы.
— Бросаешь меня?! — заорал было тот, но Жан-Жак новым пинком отшвырнул его к небольшой узкой кровати.
— Я собираюсь тебя спасти! Но, если услышу хотя бы звук отсюда, вернусь и убью тебя собственными руками. Я не шучу!
Видимо, тон Бизанкура был достаточно угрожающим, потому что Фернан рухнул на пол, спрятал лицо в тюфяке, бывшем на кровати, и беззвучно заплакал.
Жан-Жак поспешно покинул келью, замкнув ее ключом, который висел рядом на гвоздике, вколоченном в дверной косяк — это были кельи для тех, кто хотел молиться в полном уединении, и запирались они как снаружи, так и изнутри. Потом, потерев пальцами стену, он нарисовал на двери косой крест, после чего поспешил в покои папы, и на этот раз стражники безмолвно пропустили его.
В покоях Климента Шестого было невероятно жарко, потому что, несмотря на царящую снаружи духоту, угли на двух жаровнях были раскалены добела. Меж ними, обливаясь пóтом, сидел сам папа римский, на коленях которого примостился большой серый кот. Еще несколько котов, разомлев от тепла, лежали рядом. Распоряжения Ги де Шолиака выполнялись неукоснительно. Уже давненько он понял, что разносчики чумы — это блохи и крысы, и рекомендовал нещадно истреблять грызунов различными методами, в том числе и при помощи домашних кошек. Папе принесли во дворец нескольких, зарекомендовавших себя отличными охотниками, и Климент практически не расставался с ними. Сам доктор находился здесь же.
Климент вопросительно взглянул на Бизанкура, а тот, вместо того чтобы, как обычно, подойти за благословением, склонился в поклоне у дверей:
— Ваше святейшество, благоволите дать мне вымыться и переодеться, а одежду мою сжечь. Мэтр де Шолиак, кажется, одна из зараженных поранила Фернана. Я запер его от греха и пометил дверь крестом…
— Грех на всех нас, — вздохнул Климент, впрочем, довольно спокойно.
Ги де Шолиак выглядел куда больше обеспокоенным.
— Я приду взглянуть на него, когда ты приведешь себя в порядок, — сказал он Бизанкуру.
— Дитя мое, ты все правильно сделал, — кивнул ему папа. — Брат Винченцо, помоги отроку.
Тот, ни слова не говоря, проводил Жан-Жака в небольшую комнату с бадьей, где бессменно дежурили несколько монахов, меняя воду и периодически поднося горячую. Молодой человек спешно вымылся и переоделся в ту одежду, что висела рядом с жаровнями.
Когда они добрались до кельи, где был заперт Фернан, оттуда не доносилось ни звука. Бизанкур подумал было, что, неровен час, тот сбежал, но переоценил его возможности. Подавленный, Пико стоял на коленях и лихорадочно молился. Встретил вошедших затравленным взглядом и опустил его долу. Не проронил ни звука даже тогда, когда де Шолиак подверг его осмотру и, опустив плечи, покорно поворачивался. На руках и животе у Фернана алело несколько параллельных царапин — в тех местах, где женщина вцепилась в него ногтями. Царапины были багровыми и слегка припухли.
— Мне конец? — подавленно спросил Пико.
Видимо, за небольшое время, что он провел взаперти, его паника ушла, уступив место полной обреченности. Юноша был сильно напуган.
Жан-Жак поставил возле кровати кувшин с вином и поднос с овощами и холодной телятиной, положил рядом перемену одежды:
— Придется тебе пока поужинать здесь. Не стоит так отчаиваться. Никто тебя не бросает. Переоденься, а одежду твою мы сожжем…
Красный кошелек упал на пол, когда Пико переодевался, и все трое сделали вид, что ничего не видели, только Фернан густо покраснел, напоминая цветом бока кошелька.
Ги де Шолиак не скрывал своей озабоченности, обрабатывая царапины принесенным травяным настоем:
— Вам не следует какое-то время покидать эту комнату, Фернан. Будем надеяться, что все обойдется…
Но, увы, не обошлось.
Когда Жан-Жак наутро вошел к Пико, он увидел его ужин нетронутым. Парня трясла крупная дрожь, словно он замерзал, а лоб его тем не менее покрывала испарина.
— Я заболел… заболел… — повторял он, затравленно глядя куда-то в пространство.
Бизанкур оценивающе смотрел на него из дверей. Он знал, что у заразившегося чумой шансов практически не было, хотя сам де Шолиак буквально недавно переболел ею, порезавшись во время операции, которую делал больному, вскрывая его бубон. Но это де Шолиак…
— А наследство! — защищался тот.
— Да-да, конечно, наследство у сироты, который, как всем известно, с детства приживается при дворе папы, — расхохотался Жан-Жак. — Ну-ну. Как бы тебе с твоими куриными мозгами не загреметь на дознание к святой инквизиции.
— Да что я тебе сделал?! — взвыл обезумевший от ужаса Фернан.
— Тихо! — прикрикнул Бизанкур. — Дурак и есть — шуток не понимаешь. Факел держи ровнее, смола с него чуть мне на плащ не капнула, а она горит, между прочим… Разуй глаза! Нужно мне больно сдавать тебя инквизиции, какой мне с этого прок… Ладно, так и быть, отвернусь я, когда начнем носить то, что нам грешники пожаловали. Ты только запахнись поплотнее — смотри, у тебя вон шея голая. И руки.
— Да жарко же, — пробурчал Фернан.
— Дурак, — в который раз бросил Бизанкур.
Фернан засуетился, наматывая вокруг шеи ткань и одергивая рукава. Факелы шипели и роняли тягучие горящие смоляные слюни, отбрасывая тени на стены коридора.
Ночь снаружи встретила духотой и беспорядочной суетой; позвякивал металл — не оружие, а серебряные и золотые кубки, посуда. Шуршали цепочки и ожерелья, сыпались монеты. Кто-то причитал, повизгивая: «Нет у меня, нет у меня золота, возьмите серебряное блюдо, молю, святой отец!» И святые отцы, отворачиваясь и дыша в свои тряпки, совали в протянутые руки свернутые в трубочки индульгенции — «лекарство» от чумы.
Окружая стену дворца, горела цепочка костров, олицетворяя защиту от заразы и символизируя заградительный барьер. — Интересно, в самом ли деле огонь так очищает, — глядя на пламя, задумчиво произнес Фернан.
— Давай проверим, а? — невинно предложил Бизанкур.
— Как это? — не понял Пико.
— Ну, давай ты спросишь у святой инквизиции, — пояснил тот и расхохотался, потому что Фернан тут же испуганно прянул в сторону. — Вон пожгли же евреев в Венеции за пособничество дьяволу. Помогло венецианцам это исцелиться?..
— Злой ты человек, — укоризненно сказал ему Пико.
— А кто первый на евреев наехал? — резонно возразил ему Жан-Жак. — Груши он сушеные украл, подумаешь. Был бы я злым, давно бы рассказал все о твоих делишках.
— А вот интересно, — сощурился Фернан. — Разве ты сам не взял ни одной монетки? Неужто тебе не хочется?
— Нет, — равнодушно отвечал Жан-Жак. — На что они мне. Живу я не бедно, как и ты, впрочем. За обучение мое, как и за твое, кстати, платит его святейшество. Нас лечит лучший во всей стране лекарь. Чего мне еще хотеть? А если вздумается мне странствовать, я сомневаюсь, что у меня будут препятствия.
— Да, конечно, ты у папы любимчик… — плаксиво протянул Фернан. — И всякая прихоть твоя будет тебе сразу на блюдечке.
— Да что ты разнылся, лучше бы на учение так налегал, как на нытье! — фыркнул Бизанкур. — Или иди вон, прибери то добро, да пойдем, не стой столбом.
Монахи сновали с небольшими тележками между двором и дверьми, сноровисто утаскивая дары прихожан. Внимание Жан-Жака привлекла груда тканей, сверху которой лежали книги в кожаных переплетах. Он внимательно рассматривал переплеты и бережно складывал книги обратно — таблицы короля Кастильского, труды Аврелия Виктора, — он их уже читал, а информацию всегда схватывал быстро.
На глаза ему попалась некая продолговатая металлическая трубочка, по бокам украшенная кистями. Присмотревшись, Бизанкур понял, что один конец можно отвинтить, хотя скреплен он был красной сургучной печатью.
— Не яд ли там спрятан? — в сомнениях пробормотал молодой человек.
Спустя мгновение он понял, что для яда вместилище великовато, и, легко сломав сургуч и открутив головку трубочки, потряс ею. В ладонь ему выпал аккуратно свернутый свиток.
— Ого, — тихо присвистнул Жан-Жак, развернув свиток и мельком пробежав по тексту взглядом.
Коротко оглянувшись по сторонам, он быстро вернул манускрипт в футляр, завинтил и спрятал находку в рукав —
его всегда интересовали старинные рукописи, которых было немало в папской библиотеке. Он собирался рассмотреть его позже, на досуге.
Жан-Жак заметил, как Фернан рванулся к горке подношений — она состояла из отрезов шелка и бархата, кувшинов с тонкими и длинными горлышками, видимо, персидской работы. Но не это привлекло его внимание; он заметил еще и небольшой кошель из крашеной красной кожи, украшенный золотым витым шнурком. Кошель смотрелся дорого, да и бока его приятно круглились. Жадная лапка Фернана нацелилась именно на этот кошелек, взяла его и поспешно затолкала за пазуху, в потайной карман.
И в этот самый момент чья-то рука схватила его за штанину.
— Эй! — вскрикнул от неожиданности Фернан.
— Помоги мне, добрый человек! — прохрипела женщина, вид которой оставлял желать лучшего. Вероятно, она была уже сильно больна. Ее всклокоченные волосы наполовину закрывали почерневшее лицо, руки исхудали, как палки, и были испещрены кроваво-красными язвами, зато бархатное платье винного цвета выглядело прилично, разве что выпачкано в пыли, потому что стояла она на коленях. Как и откуда ее сюда принесло, сказать было трудно.
— Пустите меня! — вырывался от нее Пико, но она вцепилась в него еще сильнее:
— Помоги, здесь моя дочь!
— Да что вы! Это мужской монастырь, — зашипел Пико, пытаясь освободиться из цепких и страшных рук незнакомки. — Не может здесь быть вашей дочери!
— Здесь, здесь она, — настаивала та. — Господин де Шолиак назначил ей встречу…
Имя доктора почти убаюкало бдительность Фернана, как вдруг он увидел за ухом женщины огромный багровый чумной бубон.
Молодой человек взвизгнул и стал нешуточно вырываться:
— Да оставьте вы меня!
— Мне нужно найти свою дочь, — повысила голос незнакомка и вдруг закашлялась. — Она пришла сюда еще днем…
— Пустите меня! — завопил Фернан, отворачивая от нее свою маску и беспорядочно молотя по воздуху руками.
Со своим клювом он напоминал сошедшую с ума птицу. Рукава его задрались, рубаха сбилась, а женщина, словно обезумев, цеплялась за него и царапалась, как дикая кошка:
— Где она? Почему вы прячете ее от меня? Она неисцелима?! Скажите мне правду!
— Жан-Жа-ак! — кричал не на шутку перепуганный Пико, забыв и про свой вожделенный кошелек, и про остальные лакомые предметы.
— Вон! — коротко рявкнул подскочивший сзади Бизанкур.
Загудело пламя факела, которым он, не церемонясь, ткнул женщине в лицо. Она, шипя, отшатнулась и упала навзничь, продолжая тянуться к Фернану и выкрикивая какие-то ругательства. Тот, тоже упав на землю, голосил как резаный и пытался ползком покинуть это место как можно скорее.
— Она меня оцарапала! — в панике визжал он.
— Быстро отсюда! — рыкнул Жан-Жак и пинками погнал приятеля обратно во дворец, но стражники, охранявшие папские покои, не пустили их, ввиду отчаянных воплей Пико. Характер их мог вызвать во дворце нешуточную панику.
Бизанкур коротко ударил приятеля в физиономию. Раздался смачный шлепок, и из разбитого носа Фернана закапала кровь. Он испуганно замолчал.
— Заткнись, а то нас вышвырнут в два счета, — прошипел Жан-Жак, срывая с себя перчатку и отбрасывая ее в огонь костра, которых вокруг было предостаточно. — С другого крыла зайдем, где твоих диких криков не слышали… Или я тебя свяжу и рот заткну!
Он подгонял своего непутевого дружка окриками, не желая лишний раз до него дотрагиваться, и втолкнул в одну из келий на первом этаже:
— А теперь ты тут посидишь, и тихо, понял?
Пол там был каменным, на нем лежала небольшая охапка соломы.
— Бросаешь меня?! — заорал было тот, но Жан-Жак новым пинком отшвырнул его к небольшой узкой кровати.
— Я собираюсь тебя спасти! Но, если услышу хотя бы звук отсюда, вернусь и убью тебя собственными руками. Я не шучу!
Видимо, тон Бизанкура был достаточно угрожающим, потому что Фернан рухнул на пол, спрятал лицо в тюфяке, бывшем на кровати, и беззвучно заплакал.
Жан-Жак поспешно покинул келью, замкнув ее ключом, который висел рядом на гвоздике, вколоченном в дверной косяк — это были кельи для тех, кто хотел молиться в полном уединении, и запирались они как снаружи, так и изнутри. Потом, потерев пальцами стену, он нарисовал на двери косой крест, после чего поспешил в покои папы, и на этот раз стражники безмолвно пропустили его.
В покоях Климента Шестого было невероятно жарко, потому что, несмотря на царящую снаружи духоту, угли на двух жаровнях были раскалены добела. Меж ними, обливаясь пóтом, сидел сам папа римский, на коленях которого примостился большой серый кот. Еще несколько котов, разомлев от тепла, лежали рядом. Распоряжения Ги де Шолиака выполнялись неукоснительно. Уже давненько он понял, что разносчики чумы — это блохи и крысы, и рекомендовал нещадно истреблять грызунов различными методами, в том числе и при помощи домашних кошек. Папе принесли во дворец нескольких, зарекомендовавших себя отличными охотниками, и Климент практически не расставался с ними. Сам доктор находился здесь же.
Климент вопросительно взглянул на Бизанкура, а тот, вместо того чтобы, как обычно, подойти за благословением, склонился в поклоне у дверей:
— Ваше святейшество, благоволите дать мне вымыться и переодеться, а одежду мою сжечь. Мэтр де Шолиак, кажется, одна из зараженных поранила Фернана. Я запер его от греха и пометил дверь крестом…
— Грех на всех нас, — вздохнул Климент, впрочем, довольно спокойно.
Ги де Шолиак выглядел куда больше обеспокоенным.
— Я приду взглянуть на него, когда ты приведешь себя в порядок, — сказал он Бизанкуру.
— Дитя мое, ты все правильно сделал, — кивнул ему папа. — Брат Винченцо, помоги отроку.
Тот, ни слова не говоря, проводил Жан-Жака в небольшую комнату с бадьей, где бессменно дежурили несколько монахов, меняя воду и периодически поднося горячую. Молодой человек спешно вымылся и переоделся в ту одежду, что висела рядом с жаровнями.
Когда они добрались до кельи, где был заперт Фернан, оттуда не доносилось ни звука. Бизанкур подумал было, что, неровен час, тот сбежал, но переоценил его возможности. Подавленный, Пико стоял на коленях и лихорадочно молился. Встретил вошедших затравленным взглядом и опустил его долу. Не проронил ни звука даже тогда, когда де Шолиак подверг его осмотру и, опустив плечи, покорно поворачивался. На руках и животе у Фернана алело несколько параллельных царапин — в тех местах, где женщина вцепилась в него ногтями. Царапины были багровыми и слегка припухли.
— Мне конец? — подавленно спросил Пико.
Видимо, за небольшое время, что он провел взаперти, его паника ушла, уступив место полной обреченности. Юноша был сильно напуган.
Жан-Жак поставил возле кровати кувшин с вином и поднос с овощами и холодной телятиной, положил рядом перемену одежды:
— Придется тебе пока поужинать здесь. Не стоит так отчаиваться. Никто тебя не бросает. Переоденься, а одежду твою мы сожжем…
Красный кошелек упал на пол, когда Пико переодевался, и все трое сделали вид, что ничего не видели, только Фернан густо покраснел, напоминая цветом бока кошелька.
Ги де Шолиак не скрывал своей озабоченности, обрабатывая царапины принесенным травяным настоем:
— Вам не следует какое-то время покидать эту комнату, Фернан. Будем надеяться, что все обойдется…
Но, увы, не обошлось.
Когда Жан-Жак наутро вошел к Пико, он увидел его ужин нетронутым. Парня трясла крупная дрожь, словно он замерзал, а лоб его тем не менее покрывала испарина.
— Я заболел… заболел… — повторял он, затравленно глядя куда-то в пространство.
Бизанкур оценивающе смотрел на него из дверей. Он знал, что у заразившегося чумой шансов практически не было, хотя сам де Шолиак буквально недавно переболел ею, порезавшись во время операции, которую делал больному, вскрывая его бубон. Но это де Шолиак…