Но пешки всегда были разменными фигурами. Значит, он все же не более чем разменная фигура, и…
— Слишком много думаешь, сладенький… — прошептал воздух голосом Беллы.
Она, мило улыбаясь, пошла прямо на Жан-Жака-взрослого и оказалась внутри него, и проявилась уже не там, в далеком Средневековье, в душной комнате отчего дома, а в номере отеля «Четыре времени года» в Гамбурге.
Он открыл глаза и обнаружил, что Белла обеими руками держит его за голову, смотрит ему прямо в глаза и улыбается.
Со стороны они выглядели бы влюбленными.
— Помнишь, о чем мы говорили? — прошептала она.
Бизанкур отшатнулся, и она не стала его удерживать.
— Помню, — сглотнул он. — Ты сказала, что была моим подарком, и хочешь, чтобы я его вернул…
— Да. Подарок на долгие шестьсот шестьдесят шесть лет, — нежно прошептала Белла. — Столько никакая связь не длится, тебе со мной повезло…
Бизанкур выдавил из себя серое подобие улыбки, ему было не по себе. Он потихоньку оправлялся от очередного потрясения, вызванного новым скачком в прошлое, и укладывал в себе то, что узнал только что.
Предприятие предстояло глобальное. Уболтать родителей семи младенцев на черт знает что. Хотелось снова закрыть глаза.
Но расслабляться сейчас было бы форменным идиотизмом — буквально на пороге собственной кончины появилась надежда на вечную жизнь. Все теперь было в его руках.
— Слушай, малыш, что-то ты совсем бледный, — после паузы ласково проворковала Белла.
С выражением трогательной заботы на лице она плавно провела рукой по лицу Бизанкура, убирая его морщины и мешки под глазами. Погладила по спине, стирая с нее кровь и воспоминания о ней.
— Ну вот, как новенький, — удовлетворенно кивнула демоница, перемещая руку вперед и ниже.
Но ее заигрывания остались безответными.
— Не совсем как новенький, — после паузы хмыкнула Белла. — Экий ты нежный. Как на тебя стресс-то действует… Хотя, впрочем, шестьсот шестьдесят шесть лет старичку для такой осечки совсем неудивительно, да? Может, виагры? — Она похабно подмигнула и расхохоталась: — Не обижайся, делать тебя импотентом в мои планы не входит. Все с тобой будет прекрасно. А сейчас, раз уж пока не удалось заняться чем-то приятным, займемся полезным. Буду тебя сейчас натаскивать как шпиона. Память у тебя отличная, вон как ты еще во времена Климента Шестого латынь-то одолевал — с легкостью. Так что поехали. Наши детишки находятся в этих странах: Япония. Франция. США. Исландия. Африка. Гренландия. Россия. Именно в таком порядке. — Белла, словно фокусник, из ниоткуда выудила и веером развернула несколько фотографий: — Здесь не все, только те, кому больше года, — все младенцы на одно лицо, так что постарайся запомнить тех, что есть. И тащить фото с собой не стоит. Япония, Рэнхо Такигава. Франция, Жоффруа Перрен, фото нет. США, Хесус Браво, фото нет. Исландия, Магнус Олафсон. Африка, Бапото Эбале, фото нет. Гренландия, Тагйулон — у него нет ни фото, ни фамилии. Россия…
Жан-Жак вздрогнул. С фотографией мальчика из России творилось нечто странное, а затем он увидел на ней те самые глаза, которые, мучая его, смотрели на него в кошмарах перед пробуждением.
— Что? — жестко спросил Бельфегор.
— Ни… ничего, — запнувшись, пробормотал Жан-Жак-Альбин.
— Не лги мне! — прервал демон. — Что ты увидел?
— Я не знаю! — отчаянно закричал он. — Сначала мне показалось, что там, на фото, какая-то обезьяна, но потом…
Он приблизил к лицу фотокарточку и со стоном отбросил ее через несколько секунд.
— Глаза… — прошептал Бизанкур, скривившись, словно у него что-то заболело. — Такие глаза я видел на проклятых русских иконах, такие глаза я видел в Бухенвальде, и эти глаза снятся мне по ночам!
Бельфегор сквозь зубы процедил несколько неизвестных Жан-Жаку слов, и тот по интонации понял, что это ругательства.
— Это на потом, — твердо сказал демон, словно убеждая сам себя. — На самом деле он выглядит совершенно иначе. Но спустя несколько секунд люди видят другую внешность!
Демон снова выругался.
— Мы почти прикончили его при рождении, — сухо сказала Белла. — Такая была прекрасная комбинация. Все пешки двигались по нужным траекториям. Но одна фигурка вдруг взбунтовалась и пошла совершенно в другом направлении. Непредсказуемо.
У Бизанкура почему-то засосало под ложечкой, тревога когтистой лапкой тронула его сердце.
— А что, если… — начал он.
— Стоп! — оборвал демон. — Все потом. Россия тоже потом. Сначала — Япония. Итак…
И они занялись изучением подробностей. Да, информации было много, но не сказать, чтобы она давалась с трудом. Просто нужно было запомнить, кто и где. Нюансы Бизанкуру предстояло изучать на ходу. Впрочем, когда он, было дело, внедрялся во всяких ублюдков, эти нюансы всегда распутывались сами собой. Так сказать, импровизация. Ну и сейчас то же самое. Почти.
— Что ж, целоваться не будем, как говорится, — заключила Белла, усмехнувшись. — Билеты на завтрашний самолет на столике. Не благодари…
И она покинула комнату прямо через стену, оставив Жан-Жака изрядно уставшим и донельзя нашпигованным полезными для его дела знаниями.
В опере это назвали бы каденцией…
Рим. Последний день осени. Наше время
Несмотря на ветреный день, трое мужчин расположились на веранде ресторана «Панорама», словно не чувствуя холода. Под ними расстилался дивной красоты древний город на семи холмах. Молчаливый официант сервировал легкий стол — красное вино, сыр, виноград, — зажег свечи и, сдержанно поклонившись, ретировался.
Но не желание отдохнуть и насладиться видами привело сюда эту троицу.
— Мессир Воланд, почтительно жду ваших указаний, — глухо произнес один из них, бледный, в черных очках.
— Скоро, Абадонна… Ты принес? — обратился к своему рыжему широкоплечему спутнику мужчина с чеканными чертами лица и разного цвета глазами — черным и зеленым. Голос его был низким, почти хриплым.
— Да, мессир, — с отвращением отозвался рыжий и пошарил за пазухой. — Преотвратительная же тварь…
На ладони его оказалась маленькая белая мышка — таких используют в лабораторных опытах.
— Не стоит так, вполне милое животное, — странно нежным для такого рычащего тембра тоном возразил Воланд, подставляя руку. — Люди бывают куда отвратительнее.
Любуясь мышкой, он отпил из бокала красного как кровь вина. Отломил кусочек сыра и наблюдал, как зверек поедает его, придерживая маленькими розовыми пальчиками и забавно топорща пушистые усы.
— Помнится, в четырнадцатом веке у нас были блохи и крысы, — заметил Воланд. — А красиво получилось, вы не находите? Я бы посмотрел еще раз, Азазелло.
— Извольте, мессир, — почтительно ответствовал демон пустыни.
И они, уставившись в пространство, увидели…
* * *
Генуэзская империя четырнадцатого века была огромна. Не счесть было ее владений по берегам Мраморного, Средиземного, Азовского и Черного морей. Торговые республики процветали, Атлантическое побережье и Себастополис кишели купеческими кораблями. Феодосийский залив не был исключением.
Наружные укрепления генуэзской цитадели в Каффе были более чем надежны, и башни неприступны. Каждая башня носила гордое имя того консула или папы римского, при котором она была построена. Башня Климента Шестого, названная в его честь и в данный момент почти законченная, ждала своего часа, и он пробил.
— АЛХА-А! АЛХА-А! АЛХА-А! — зычно раздалось над водной гладью, и воплю этому вторило гнусавое завывание рога.
Хан Золотой Орды Чанибек был неистов и непобедим, ум его — изощрен и жесток. Осада крепости в Каффе ничего не дала ему, кроме лютой ненависти и приступов бессильного гнева, когда в войсках его неисчислимо начали умирать воины, охваченные эпидемией чумы. И тогда Чанибек приказал обстрелять неприступную крепость из катапульт, в которые были заряжены… трупы.
Коварство замысла его было налицо — не имея возможности самолично запустить руки в вожделенную крепость в обозримом пространстве, Чанибек простер их во времени. Он знал, что зараза распространяется со скоростью ветра, и вскоре она настигнет непокорную Каффу. Так оно и случилось.
Один из поистине смертоносных «снарядов» приземлился во внутреннем дворе крепости. Источенное болезнью тело с печатью немыслимых страданий на почерневшем лице перекувыркнулось несколько раз в воздухе и пало под ноги защитникам цитадели, которые отхлынули от страшного дара осадчиков и бросились врассыпную, — они сразу поняли, что это такое и что это пострашнее пушечного ядра.
Поэтому никто не заметил, что тело, некоторое время полежав неподвижно, вдруг зашевелилось.
Страшная, покрытая язвами и струпьями, черная рука оперлась о землю, с трудом приподнимая изуродованного, в лохмотьях, мертвеца. Конечности его при ударе о землю оказались сломанными, кожа и мышцы лопнули, выпуская наружу кровь, гной и внутренности, и отвратительная фигура воздвиглась над землей, как уродливая карикатура на человека.
Но на этом не кончились ее изменения — внезапно возникшая из ясного неба молния ударила в труп, и тот распался, рождая из самого чрева своего другую фигуру, в сверкающих латах, устрашающе огромную, с алой кожей и громадными черными крыльями, между перьями которых искрили маленькие молнии.
— И дрогнут враги, и побегут народы от ярости моей! — проревел он, топнув ногой. — Это говорю я, Сатана, демон гнева!
И тотчас место, куда ударила нога его, разверзлось, и повалило оттуда несметное сонмище крыс. Шкурки их лоснились под солнечными лучами, и нескончаем был поток грызунов, устремившихся прочь из крепости. Воздух наполнился отвратительным писком. Шустро перебирали маленькие лапки, и не было той щели, куда не могло бы просочиться юркое тельце, начиненное смертоносной заразой.
Меж тем с корабля выстрелила еще катапульта, и второй омерзительный снаряд разбился о стену цитадели с мокрым хлопком, и вновь труп послужил обиталищем для другого существа, состоящего из множества маленьких отвратительных насекомых — блох, которые немедленно смешались с полчищем черных крыс. Утиные лапы его попирали миллионы скачущих козявок, и на место одной раздавленной приходила тысяча живых; шесть суставчатых, покрытых жесткой щетиной конечностей взметнулось ввысь, стряхивая с себя все новых и новых отравленных ядом насекомых.
— Это я, Баал-Зебуб, Вельзевул! — проревел демон. — Король, свергающий земных королей! Я здесь для того, чтобы стереть с лица земли многие народы. Посеять панику и смерть в роду человеческом, ибо заслужил этот род все напасти!
Яростно хлестал его львиный хвост, украшенный смертоносной кистью из многих и многих кусачих и болезнетворных тварей — блох.
Все новые и новые разлагающиеся на глазах тела, заряженные в катапульты, приземлялись на плитки внутреннего двора цитадели, все новые и новые армады блох и крыс устремлялись прочь, в другие города и области, неся с собой болезнь и смерть.
Когда защитники крепости опомнились и принялись ликвидировать последствия этой страшной атаки, предавая огню останки несчастных воинов, которые, конечно, не так желали бы окончить век свой, было уже поздно. Свирепейшая лавина чумы уже начала неудержимый свой разбег из Феодосийского залива.
Торговые и прочие корабли из Каффы, принадлежащие мирным людям с мирными помыслами, разнесли черный мор по всем портам Средиземноморья через неисчислимое множество черных крыс, которые высаживались на берег вместе с людьми. А потом эти корабли отправились дальше на Корсику, Сардинию, Сицилию, и зараза воцарилась и там.
Это была еще одна волна чумы или, как ее потом назвали, «черная смерть» …
* * *
— Да, было красиво… — задумчиво повторил Воланд. — Нет нынче у людей настоящего размаха. Даже грешат они как-то мелко, без подлинного былого величия. Есть, разумеется, и глубокие души, но… пусто мне и среди них.
Он вздохнул, вновь отпил из бокала и уставился на мышку, которая, изящно доев свое лакомство, шустро перебегала с одной его ладони на другую.
— Помните, как некогда поучал Климент Шестой нашего протеже? «Любая эпидемия — это рычаг управления, только надо уметь пользоваться им. И начать с общего невежества». Как вы считаете, просвещен или невежественен современный человек?
— Слишком много думаешь, сладенький… — прошептал воздух голосом Беллы.
Она, мило улыбаясь, пошла прямо на Жан-Жака-взрослого и оказалась внутри него, и проявилась уже не там, в далеком Средневековье, в душной комнате отчего дома, а в номере отеля «Четыре времени года» в Гамбурге.
Он открыл глаза и обнаружил, что Белла обеими руками держит его за голову, смотрит ему прямо в глаза и улыбается.
Со стороны они выглядели бы влюбленными.
— Помнишь, о чем мы говорили? — прошептала она.
Бизанкур отшатнулся, и она не стала его удерживать.
— Помню, — сглотнул он. — Ты сказала, что была моим подарком, и хочешь, чтобы я его вернул…
— Да. Подарок на долгие шестьсот шестьдесят шесть лет, — нежно прошептала Белла. — Столько никакая связь не длится, тебе со мной повезло…
Бизанкур выдавил из себя серое подобие улыбки, ему было не по себе. Он потихоньку оправлялся от очередного потрясения, вызванного новым скачком в прошлое, и укладывал в себе то, что узнал только что.
Предприятие предстояло глобальное. Уболтать родителей семи младенцев на черт знает что. Хотелось снова закрыть глаза.
Но расслабляться сейчас было бы форменным идиотизмом — буквально на пороге собственной кончины появилась надежда на вечную жизнь. Все теперь было в его руках.
— Слушай, малыш, что-то ты совсем бледный, — после паузы ласково проворковала Белла.
С выражением трогательной заботы на лице она плавно провела рукой по лицу Бизанкура, убирая его морщины и мешки под глазами. Погладила по спине, стирая с нее кровь и воспоминания о ней.
— Ну вот, как новенький, — удовлетворенно кивнула демоница, перемещая руку вперед и ниже.
Но ее заигрывания остались безответными.
— Не совсем как новенький, — после паузы хмыкнула Белла. — Экий ты нежный. Как на тебя стресс-то действует… Хотя, впрочем, шестьсот шестьдесят шесть лет старичку для такой осечки совсем неудивительно, да? Может, виагры? — Она похабно подмигнула и расхохоталась: — Не обижайся, делать тебя импотентом в мои планы не входит. Все с тобой будет прекрасно. А сейчас, раз уж пока не удалось заняться чем-то приятным, займемся полезным. Буду тебя сейчас натаскивать как шпиона. Память у тебя отличная, вон как ты еще во времена Климента Шестого латынь-то одолевал — с легкостью. Так что поехали. Наши детишки находятся в этих странах: Япония. Франция. США. Исландия. Африка. Гренландия. Россия. Именно в таком порядке. — Белла, словно фокусник, из ниоткуда выудила и веером развернула несколько фотографий: — Здесь не все, только те, кому больше года, — все младенцы на одно лицо, так что постарайся запомнить тех, что есть. И тащить фото с собой не стоит. Япония, Рэнхо Такигава. Франция, Жоффруа Перрен, фото нет. США, Хесус Браво, фото нет. Исландия, Магнус Олафсон. Африка, Бапото Эбале, фото нет. Гренландия, Тагйулон — у него нет ни фото, ни фамилии. Россия…
Жан-Жак вздрогнул. С фотографией мальчика из России творилось нечто странное, а затем он увидел на ней те самые глаза, которые, мучая его, смотрели на него в кошмарах перед пробуждением.
— Что? — жестко спросил Бельфегор.
— Ни… ничего, — запнувшись, пробормотал Жан-Жак-Альбин.
— Не лги мне! — прервал демон. — Что ты увидел?
— Я не знаю! — отчаянно закричал он. — Сначала мне показалось, что там, на фото, какая-то обезьяна, но потом…
Он приблизил к лицу фотокарточку и со стоном отбросил ее через несколько секунд.
— Глаза… — прошептал Бизанкур, скривившись, словно у него что-то заболело. — Такие глаза я видел на проклятых русских иконах, такие глаза я видел в Бухенвальде, и эти глаза снятся мне по ночам!
Бельфегор сквозь зубы процедил несколько неизвестных Жан-Жаку слов, и тот по интонации понял, что это ругательства.
— Это на потом, — твердо сказал демон, словно убеждая сам себя. — На самом деле он выглядит совершенно иначе. Но спустя несколько секунд люди видят другую внешность!
Демон снова выругался.
— Мы почти прикончили его при рождении, — сухо сказала Белла. — Такая была прекрасная комбинация. Все пешки двигались по нужным траекториям. Но одна фигурка вдруг взбунтовалась и пошла совершенно в другом направлении. Непредсказуемо.
У Бизанкура почему-то засосало под ложечкой, тревога когтистой лапкой тронула его сердце.
— А что, если… — начал он.
— Стоп! — оборвал демон. — Все потом. Россия тоже потом. Сначала — Япония. Итак…
И они занялись изучением подробностей. Да, информации было много, но не сказать, чтобы она давалась с трудом. Просто нужно было запомнить, кто и где. Нюансы Бизанкуру предстояло изучать на ходу. Впрочем, когда он, было дело, внедрялся во всяких ублюдков, эти нюансы всегда распутывались сами собой. Так сказать, импровизация. Ну и сейчас то же самое. Почти.
— Что ж, целоваться не будем, как говорится, — заключила Белла, усмехнувшись. — Билеты на завтрашний самолет на столике. Не благодари…
И она покинула комнату прямо через стену, оставив Жан-Жака изрядно уставшим и донельзя нашпигованным полезными для его дела знаниями.
В опере это назвали бы каденцией…
Рим. Последний день осени. Наше время
Несмотря на ветреный день, трое мужчин расположились на веранде ресторана «Панорама», словно не чувствуя холода. Под ними расстилался дивной красоты древний город на семи холмах. Молчаливый официант сервировал легкий стол — красное вино, сыр, виноград, — зажег свечи и, сдержанно поклонившись, ретировался.
Но не желание отдохнуть и насладиться видами привело сюда эту троицу.
— Мессир Воланд, почтительно жду ваших указаний, — глухо произнес один из них, бледный, в черных очках.
— Скоро, Абадонна… Ты принес? — обратился к своему рыжему широкоплечему спутнику мужчина с чеканными чертами лица и разного цвета глазами — черным и зеленым. Голос его был низким, почти хриплым.
— Да, мессир, — с отвращением отозвался рыжий и пошарил за пазухой. — Преотвратительная же тварь…
На ладони его оказалась маленькая белая мышка — таких используют в лабораторных опытах.
— Не стоит так, вполне милое животное, — странно нежным для такого рычащего тембра тоном возразил Воланд, подставляя руку. — Люди бывают куда отвратительнее.
Любуясь мышкой, он отпил из бокала красного как кровь вина. Отломил кусочек сыра и наблюдал, как зверек поедает его, придерживая маленькими розовыми пальчиками и забавно топорща пушистые усы.
— Помнится, в четырнадцатом веке у нас были блохи и крысы, — заметил Воланд. — А красиво получилось, вы не находите? Я бы посмотрел еще раз, Азазелло.
— Извольте, мессир, — почтительно ответствовал демон пустыни.
И они, уставившись в пространство, увидели…
* * *
Генуэзская империя четырнадцатого века была огромна. Не счесть было ее владений по берегам Мраморного, Средиземного, Азовского и Черного морей. Торговые республики процветали, Атлантическое побережье и Себастополис кишели купеческими кораблями. Феодосийский залив не был исключением.
Наружные укрепления генуэзской цитадели в Каффе были более чем надежны, и башни неприступны. Каждая башня носила гордое имя того консула или папы римского, при котором она была построена. Башня Климента Шестого, названная в его честь и в данный момент почти законченная, ждала своего часа, и он пробил.
— АЛХА-А! АЛХА-А! АЛХА-А! — зычно раздалось над водной гладью, и воплю этому вторило гнусавое завывание рога.
Хан Золотой Орды Чанибек был неистов и непобедим, ум его — изощрен и жесток. Осада крепости в Каффе ничего не дала ему, кроме лютой ненависти и приступов бессильного гнева, когда в войсках его неисчислимо начали умирать воины, охваченные эпидемией чумы. И тогда Чанибек приказал обстрелять неприступную крепость из катапульт, в которые были заряжены… трупы.
Коварство замысла его было налицо — не имея возможности самолично запустить руки в вожделенную крепость в обозримом пространстве, Чанибек простер их во времени. Он знал, что зараза распространяется со скоростью ветра, и вскоре она настигнет непокорную Каффу. Так оно и случилось.
Один из поистине смертоносных «снарядов» приземлился во внутреннем дворе крепости. Источенное болезнью тело с печатью немыслимых страданий на почерневшем лице перекувыркнулось несколько раз в воздухе и пало под ноги защитникам цитадели, которые отхлынули от страшного дара осадчиков и бросились врассыпную, — они сразу поняли, что это такое и что это пострашнее пушечного ядра.
Поэтому никто не заметил, что тело, некоторое время полежав неподвижно, вдруг зашевелилось.
Страшная, покрытая язвами и струпьями, черная рука оперлась о землю, с трудом приподнимая изуродованного, в лохмотьях, мертвеца. Конечности его при ударе о землю оказались сломанными, кожа и мышцы лопнули, выпуская наружу кровь, гной и внутренности, и отвратительная фигура воздвиглась над землей, как уродливая карикатура на человека.
Но на этом не кончились ее изменения — внезапно возникшая из ясного неба молния ударила в труп, и тот распался, рождая из самого чрева своего другую фигуру, в сверкающих латах, устрашающе огромную, с алой кожей и громадными черными крыльями, между перьями которых искрили маленькие молнии.
— И дрогнут враги, и побегут народы от ярости моей! — проревел он, топнув ногой. — Это говорю я, Сатана, демон гнева!
И тотчас место, куда ударила нога его, разверзлось, и повалило оттуда несметное сонмище крыс. Шкурки их лоснились под солнечными лучами, и нескончаем был поток грызунов, устремившихся прочь из крепости. Воздух наполнился отвратительным писком. Шустро перебирали маленькие лапки, и не было той щели, куда не могло бы просочиться юркое тельце, начиненное смертоносной заразой.
Меж тем с корабля выстрелила еще катапульта, и второй омерзительный снаряд разбился о стену цитадели с мокрым хлопком, и вновь труп послужил обиталищем для другого существа, состоящего из множества маленьких отвратительных насекомых — блох, которые немедленно смешались с полчищем черных крыс. Утиные лапы его попирали миллионы скачущих козявок, и на место одной раздавленной приходила тысяча живых; шесть суставчатых, покрытых жесткой щетиной конечностей взметнулось ввысь, стряхивая с себя все новых и новых отравленных ядом насекомых.
— Это я, Баал-Зебуб, Вельзевул! — проревел демон. — Король, свергающий земных королей! Я здесь для того, чтобы стереть с лица земли многие народы. Посеять панику и смерть в роду человеческом, ибо заслужил этот род все напасти!
Яростно хлестал его львиный хвост, украшенный смертоносной кистью из многих и многих кусачих и болезнетворных тварей — блох.
Все новые и новые разлагающиеся на глазах тела, заряженные в катапульты, приземлялись на плитки внутреннего двора цитадели, все новые и новые армады блох и крыс устремлялись прочь, в другие города и области, неся с собой болезнь и смерть.
Когда защитники крепости опомнились и принялись ликвидировать последствия этой страшной атаки, предавая огню останки несчастных воинов, которые, конечно, не так желали бы окончить век свой, было уже поздно. Свирепейшая лавина чумы уже начала неудержимый свой разбег из Феодосийского залива.
Торговые и прочие корабли из Каффы, принадлежащие мирным людям с мирными помыслами, разнесли черный мор по всем портам Средиземноморья через неисчислимое множество черных крыс, которые высаживались на берег вместе с людьми. А потом эти корабли отправились дальше на Корсику, Сардинию, Сицилию, и зараза воцарилась и там.
Это была еще одна волна чумы или, как ее потом назвали, «черная смерть» …
* * *
— Да, было красиво… — задумчиво повторил Воланд. — Нет нынче у людей настоящего размаха. Даже грешат они как-то мелко, без подлинного былого величия. Есть, разумеется, и глубокие души, но… пусто мне и среди них.
Он вздохнул, вновь отпил из бокала и уставился на мышку, которая, изящно доев свое лакомство, шустро перебегала с одной его ладони на другую.
— Помните, как некогда поучал Климент Шестой нашего протеже? «Любая эпидемия — это рычаг управления, только надо уметь пользоваться им. И начать с общего невежества». Как вы считаете, просвещен или невежественен современный человек?