— Тут вы правы, сэр, — отозвался констебль и счел слишком жестоким говорить о том, что в этом случае бедняга сам бы узнал об интрижке первым. — Помните, что было на автоответчике?

— Что она уходит и не собирается возвращаться.

— Она уехала на машине?

— Нет, она не умеет водить.

— Может, остановилась у кого-то из своих друзей?

— Сомневаюсь. После того как мы поженились, она перестала с ними общаться.

— А как насчет общих знакомых? Такие у вас есть?

— Мы редко куда выбирались и здесь ни у кого не бывали. Я много работал, пропадал в офисе до поздней ночи. Для Симоны деньги были важны до чрезвычайности. Не хочу сказать, что она была эгоистичной или алчной, нет. Просто до встречи со мной жизнь обходилась с ней неласково. И это еще мягко сказано. И в детстве, и в юности жилось ей трудно. Мне временами казалось, что, сколько бы я ни откладывал в банк, она не чувствовала себя надежно обеспеченной.

По мере того как Холлингсворт говорил, он как будто бы все больше трезвел. Казалось, он сосредоточился наконец на том, чего от него добивались, и собрался с силами. Перро не был уверен, получает ли теперь более правдивую информацию, или же собеседник стал контролировать каждое свое слово. Это снова его насторожило, и он спросил себя, нет ли у Холлингсворта на это серьезных оснований.

— Вы упомянули банк, сэр. Ваша супруга в этом же банке держит свои деньги?

— Нет.

— А где?

Возникла короткая пауза, а когда Холлингсворт ответил, сразу стало ясно, что это импровизация:

— У «Ллойда».

Констебль был уверен, что Холлингсворт выдал первое пришедшее в голову название. Зачем так глупо врать, отвечая на невинный вопрос? Тем более что это как раз проверить несложно. Почему не сказать правду?

— Вы уверены, сэр?

Взгляд Холлингсворта заскользил поверх головы констебля и снова остановился на стрелках часов. Только потом, поняв, что к нему обратились, он произнес:

— Вы что-то сказали?

Констебль пропустил это мимо ушей, но в рапорте отметил, что Холлингсворт намеренно избегает прямых ответов. Рапорты Перро отличались скрупулезной точностью, хотя обычно бывали очень длинными и запутанными. В полицейском участке их называли мини-сериалами. О чем бы ни шла речь, особое место отводилось описаниям и размышлениям, а не тому, что на самом деле важно.

— Ну что ж, мистер Холлингсворт, я полагаю…

— Слушайте, меня не интересует, что вы там полагаете. Как мог, я ответил на ваши вопросы, и мне нечего к этому добавить. — Одним движением он поднялся с кресла, распрямился и, казалось, почувствовал себя вполне нормально.

И снова Перро засомневался, не был ли запой Холлингсворта заранее обдуманной уловкой, предлогом, извиняющим невразумительные ответы. Правда, в конце концов тот ответил на все вопросы, хотя и довольно нечетко.

У констебля возникло ощущение некоторой неловкости. Разумеется, как и любой полисмен, Перро привык подвергать сомнению все слова допрашиваемых, но обычно ему приходилось заниматься делами немудреными, без глубокой психологической подоплеки. Он заключил, что вряд ли добьется еще чего-нибудь от Холлингсворта в его теперешнем состоянии, и решил, что на сегодня хватит. Констебль захлопнул блокнот, вытащил из-под стула шлем и тоже поднялся на ноги.

— Благодарю за содействие, сэр.

— Ладно, ладно.

Холлингсворт явно не мог дождаться, когда его оставят в покое. В холле Перро сделал вид, будто собирается надеть шлем, но вдруг смущенным тоном, который самый бесталанный актер-любитель посчитал бы фальшивым, сказал:

— Ой, извините, сэр, не разрешите ли вы мне воспользоваться вашим туалетом?

— Там не очень чисто, знаете ли.

— Не имеет значения. — Перро уже поставил ногу на ступеньку лестницы. — Это сюда, верно?

— Один есть в холле.

— Тысячу благодарностей. — И Перро взлетел по ступенькам на второй этаж.

Ванная комната примыкала к хозяйской спальне. Перро нарочито громко опустил сиденье унитаза, а сам стал поспешно осматривать шкафчик с косметикой, аптечку, баночки и бутылочки, стоявшие на бортике ванны. Он был очень доволен собой. Право же, это здорово, что в последний момент его осенила такая замечательная идея — попроситься в туалет. Он громко прокашлялся и, чтобы обозначить свое местонахождение, открыл даже кран с водой.

Тут в холле зазвонил телефон. Трубку тотчас подняли, и Перро воспользовался выпавшим ему шансом. Он проскользнул в спальню. Проверил содержимое ящиков, затем все, что висело в громадном бело-золотом стенном шкафу, после чего вернулся в ванную, дернул ручку унитаза и закрыл воду.

Спускаясь по лестнице, он замер на середине и попытался услышать, что отвечал звонившему Холлингсворт. К несчастью, гудение в трубах и звук наполнявшей бачок унитаза воды заглушали голос. Правда, хотя Холлингсворт старался говорить негромко, в какой-то момент он, видимо, забыл об опасности быть услышанным:

— В чем проблема? Какие тут могут быть вопросы, черт возьми, Блейкли?! Так не пойдет. Мне нужно все и сразу! — яростно захрипел он в трубку. Дальше слова стали неразборчивы, но тон свидетельствовал, что говоривший в полном отчаянии. Однако затем трубку положили на рычаг с завидной осторожностью.

Перро заключил, что осторожность эта вызвана запоздалым опасением: в доме посторонний. Возможно, как это ни глупо, Холлингсворт рассчитывал, что звонок вообще не будет услышан. Полицейский, громко топая, одолел последние шесть ступенек.

— Спасибо вам большое, сэр. Вы меня просто спасли, — произнес он с оживлением человека, который счастливо избежал конфуза, — так что теперь ухожу.


Холлингсворт невидящим взглядом уставился прямо перед собой. На него было страшно смотреть: глаза выпучены, острые скулы туго обтянуты кожей, рот, как на газетных фото жертв трагедий, растянут в безмолвном крике то ли ужаса, то ли сумасшедшей радости.

У выхода Перро приостановился в нерешительности.

— Могу ли я чем-то вам помочь? — спросил он.

Ему не ответили, и полицейский вздохнул с облегчением. Он знал, что следовало бы продолжить допрос, но Холлингсворт находится в отчаянно плохом состоянии, и констебль ушел, решив не испытывать судьбу.

Его рапорт, как всегда, ничего не оставлял за рамками. Уйма фактов. Подробнейшие, детальные описания почти в стиле Пруста: сплошной поток сознания. Оценки того, насколько правдивыми ему показались ответы Холлингсворта. Время начала и прекращения допроса он указал с точностью до минуты. Перро был убежден, что его рапорт повлечет за собой дальнейший, более пристрастный допрос Холлингсворта. К несчастью, прошло целых сорок восемь часов, прежде чем обстоятельный доклад констебля дошел до высших инстанций, а к тому времени владелец «Соловушек» уже ничем не мог посодействовать следствию.



Наутро, часов в одиннадцать, Сара Лоусон зашла, как обычно, к Эвис Дженнингс, жене местного доктора, за очередной порцией яиц. Кузен Эвис держал по соседству, в Бэджерс-Дрифте, небольшое хозяйство, где разводил куриц и уток.

Сара приняла приглашение выпить чашечку кофе. Это был редкий случай, хотя Эвис не скупилась на приглашения. Она считала Сару самой примечательной личностью в деревне и жаждала познакомиться с ней поближе. Однако почти всегда Сара просто платила за яйца, точную сумму без сдачи, словно даже минутный разговор в ожидании мелочи казался ей неуместной тратой времени.

И вот сегодня она осталась на кофе! Наверняка, предположила Эвис, ее заинтриговал вводный гамбит, брошенная ею первая фраза: «Никогда не догадаешься, что я сегодня увидела!» В итоге Сара сидела, тихонько покачиваясь в кресле-качалке у холодной печи посреди докторской кухни. Как обычно, весь наряд ее был сине-голубым: безрукавка, вышитая шелком в тонах павлиньего хвоста, и длинная, широкая юбка оттенка блеклого индиго. На шее ожерелье из цветков василька, соединенных в гирлянду, какие дети плетут из маргариток или ромашек.

— Нетрудно догадаться, какой цвет у тебя самый любимый, — сказала Эвис. Ей подумалось, что тут будут кстати несколько поэтических строчек, застрявших в памяти еще со школьных времен. Очень даже уместно. Она прочистила горло и произнесла нараспев: — «Да, не знавал я, кто вперял бы так пристально глаза в клочок лазури, заменявший в тюрьме нам небеса…»[15]

— Только не это! — воскликнула Сара и, упершись ногами в каменный пол, остановила качалку. — Ненавижу эти стихи.

— Я… Извини, пожалуйста. — Вместо радости оттого, что наконец-то удалось добиться хоть какого-то отклика от всегда отстраненной Сары, Эвис испытала неловкость, как будто бы поступила бестактно. Она уже приготовилась переменить тему, когда Сара вдруг сказала:

— У Ван Гога есть одна картина. Тюремный двор, окруженный высокими стенами. Он круглый, как нутро башни. И люди: они ходят по кругу, сгорбившись, с опущенными головами. Все вокруг серо и уныло. Но где-то в верхнем углу картины, почти незаметное, есть нечто — малюсенькая бабочка.

— Кажется, я знаю, о какой картине ты говоришь, — соврала Эвис. — Она в Национальной галерее, да?

— Я бы определенно сошла с ума, если бы не могла видеть небо.

— Ну, надо думать, никому из нас это не грозит, — с принужденным смешком сказала Эвис, — небо от нас никуда не денется. Да и куда оно может деться? Это же пустота на самом-то деле… Хотя, спору нет, оно… красивое, — с запинкой закончила она.

— Да. Можно понять тех, кто верит в его существование.

Эвис, радуясь, что есть чем себя занять, взялась готовить кофе. Для особых случаев у нее был припасен кофе в зернах. Обычно его заваривали по воскресеньям с утра, когда «доктор Джим», как звали его все, включая жену, мог в свое удовольствие потягивать ароматный напиток, а не опрокидывать в себя содержимое чашки, чтобы сломя голову нестись по вызовам. Банку с растворимым порошком Эвис, сама не зная отчего, поспешила задвинуть подальше, пока доставала кофемолку.

— Боюсь, эта штука слишком шумит! — словно себе в оправдание крикнула она, перекрывая вой и скрежет кофемолки. Наверное, Эвис несколько запоздала с репликой, но отчего-то этот шуточный разговор — буря в стакане воды, если честно, — выбил ее из равновесия.

По правде говоря, Сара была не из тех, кто склонен осуждать ближнего. Более того, она ни разу не обронила дурного слова о ком бы то ни было. И отнюдь не из равнодушия. Наоборот, никто не обнаруживал столько интереса к собеседнику, как она. Мера и степень ее внимания, если она кого-то своим вниманием удостаивала, были достойны похвалы. Оно было благожелательным, однако в нем чувствовалась какая-то отстраненность.

Муж Эвис, отнюдь не склонный фантазировать, утверждал, что общаться с Сарой — все равно что разглядывать в зеркале свое отражение, беспощадно ясное и отчетливое. Эвис это больше напоминало киносъемку, когда за каждым твоим шагом наблюдают с камерой в руках.

Выключив кофемолку, она спросила:

— С молоком или со сливками?

— С молоком, пожалуйста.

— Сахар?

— Нет, спасибо.

Эвис достала свои лучшие чашки. Сара подошла к старинному дубовому столу у окна и принялась перекладывать яйца из серых картонных ячеек в бело-голубую крапчатую миску. На мгновение она остановилась, любуясь бледно-коричневым пестреньким яичком, которое держала на ладони. На нем еще уцелело крошечное перышко, маленькие крапинки слегка царапали кожу.

— Посмотри, разве не прелесть? — спросила Сара, осторожно перемещая его на горку остальных. — Я так люблю глядеть на них. Не понимаю, как кто-то может запихивать их в холодильник.

— Абсолютно с тобой согласна, — сказала Эвис, мысленно дав себе слово, что больше никогда не будет этого делать.

— Помимо всего прочего, они там замерзают, и когда их варишь, трескается скорлупа.

— Разве? — Эвис разлила кофе. Не из дорогих, куплен в сетевом супермаркете, но пенка чудесная, масляная, и аромат просто божественный. — Хочешь чего-нибудь еще? Печенье или кусочек бисквита?

— Спасибо, не стоит, — слегка улыбнулась Сара. Не кинулась развивать тему или распространяться по поводу причины отказа, как поступили бы прочие знакомые Эвис. Но что еще удивительнее, не стала она и расспрашивать, что за непостижимую вещь Эвис видела как раз перед ее приходом. Это производило впечатление. Она восхитилась самообладанием Сары, как, впрочем, и своим собственным, хотя оно носило гораздо более приземленный характер: Эвис страсть как хотелось съесть кусочек ромового бисквита. На миг она, правда, предположила, что Сара и не думает сдерживать любопытство, поскольку виденное женой доктора ей ни капельки не любопытно. Но нет, такого не может быть. Просто Сара хочет показать, что она выше всяких сплетен. Это можно понять.

И тут будто бы для того, чтобы опровергнуть это заключение, Сара сказала с веселой иронией:

— Ну так что ты там видела? Давай выкладывай!

— Час назад к «Соловушкам» подъехала машина. Черный «мерседес».

— Симона вернулась?

— Нет. Из машины вышел мужчина с портфелем. Алан его впустил. А через несколько минут приехавший вышел, и уже без портфеля!

Сара расхохоталась: