— Им это не разрешается.

— Официально, — добавила остроносая девица, а прочие захихикали, пока не вспомнили о печальном поводе визита.

— Один раз ее спрашивали, — сообщила женщина, позвякивающая украшениями, — как раз в то утро, когда она не пришла. Звонил мужчина. Это было в девять тридцать.

Видимо, это звонил отец. Барнаби спросил, давно ли мисс Бренда работала в этой компании.

— С тех пор, как окончила школу, — проинформировал мистер Марчбэнкс. — Вот уже тринадцать лет.

«То-то им счастье привалило», — подумал сержант Трой. Оценив по достоинству стоявший рядом с календарем вентилятор, он повернул его так, чтобы направить на себя воздушную струю, расстегнул воротник спортивной рубашки в клеточку и перевернул страницу в блокноте.

— А когда она обслуживала клиентов за кассой? — не отступал старший инспектор. — Может, с кем-то из них она долго разговаривала? Или не единожды беседовала с одним и тем же?

— Понимаете, — смущенно кашлянул мистер Марчбэнкс, — она нечасто оставалась, так сказать…

— Один на один с клиентами, — пришла ему на помощь «афганская борзая».

— Совершенно верно. Она предпочитала более спокойную работу.

— Сама по себе, — добавила кадровичка.

Барнаби мгновенно ощутил всю пропасть одиночества, на краю которого находилась Бренда в компании. Являясь утром на службу, что могла она привнести ко всем этим разговорам о парнях, школьных проблемах детей, семейных неурядицах? Просто кивать и улыбаться, когда речь заходила о вещах, лежащих за пределами ее жизненного опыта?

Возможно, осознавая, что любая попытка участия в подобных обсуждениях будет воспринята как фальшь или снисходительность, она притворялась, будто ничего не слышит, а это, должно быть, приписывали высокомерию или неодобрению.

Наверное, она просто сидела, тихая как мышка, в своем углу, надеясь, что ее не заметят. В том самом углу в конце зала, где теперь лежит букетик в целлофановой обертке. И старший инспектор подумал, что вряд ли кто-то здесь покупал ей цветы, пока она была жива.

Барнаби справился насчет обеденного перерыва:

— Звонил ли ей кто-нибудь с приглашением на ланч?

— Нет. Никогда.

— Может, она проводила это время с кем-нибудь из сослуживцев?

— Вообще-то нет. У каждого находились свои дела, как понимаете.

— Значит, она оставалась здесь? Пила кофе и ела сэндвичи?

— Иногда уходила в библиотеку. Мы возвращались, измотанные беготней по магазинам, а она сидела тут, задрав ноги, и читала свои глупые книжки про любовь.

— Наверное, и дома мать все за нее делала.

— Удобно устроилась. Любой позавидует.

— Я бы на такое ни за что не согласилась. Почти тридцать лет — и жить с родителями. С ума сойти…

Эта колкая фраза была пропитана завистью, именно что тайной завистью. Трой с восхищенной улыбкой взглянул на ту, что с первого взгляда покорила его сердце. А она слегка переменила позу, снова закинув одну длинную, ломкую ногу на другую и улыбнулась сама себе. «Джекки Уиллинг», — прочел сержант на ее именной броши и понадеялся, что заключенное в фамилии обещание (мисс На-Все-Готовая?) его не обманет.

К этому времени мистер Марчбэнкс начал беспокойно теребить лимонные кудри. Триш Трэверс выразительно посматривала на свои часы. Неухоженные руки с кольцами на каждом усталом пальце незаметно подобрались к компьютерной клавиатуре. Кто-то постучал в стекло входной двери.

Сообразив, что вряд ли чего еще тут добьется, Барнаби поблагодарил управляющего, вручил ему свою карточку — на случай если кто-нибудь из коллег вспомнит что-то полезное — и поднялся.

«Бэмби» было велено проводить их к выходу. Открывая заднюю дверь — при усердном и абсолютно ненужном содействии Троя, — она изрекла:

— Бедняжка Бренда почему-то ужасно переживала из-за своей внешности. Я много раз пыталась ее ободрить. «Брен, — говорила я ей, — ну что такое красота? Просто яркий фантик». Но есть ведь люди, которым ничем не поможешь, правда?

Барнаби был почти готов ее оттолкнуть.



К тому времени, как старший инспектор окончил опрашивать сотрудников Бренды, в дневном выпуске «Ивнинг стэндард» уже появилась статья под заголовком «Соседку похищенной женщины настигает загадочная смерть».

На этот раз жители деревни, искренне потрясенные до глубины души, нашествие прессы встретили неприветливо. Репортеры, пытавшиеся выспросить у посетителей «Козы и свистка», где искать Брокли, ничего от них не добились. Пусть супруги и не пользовалось особой любовью соседей, значения это не имело.

Однако прессу не зря называют четвертой властью. Довольно быстро газетчикам удалось выяснить местоположение дома, и вскоре кнопка дверного звонка в «Лиственницах» подверглась серьезным испытаниям на прочность.

Шона с лаем кинулась к окну и тут же была сфотографирована. На следующий же день снимок напечатали с подписью: «Собака погибшей тоскует по хозяйке». Несколько человек позвонили в редакцию «Миррор» с предложением приютить пуделя.

Редкий человек способен выдержать такой натиск. А убитые горем родители Бренды оказались к нему абсолютно не готовы. Они ежились в страхе за своими крахмальными сборчатыми занавесками. Айрис рыдала, Редж ломал руки и молотил кулаками по стенам и мебели. Шона, которой требовалось погулять, полтора часа скреблась в дверь, подвывала и в конце концов напустила лужу в холле. Когда же чье-то бородатое лицо прижалось к кухонному окну, Айрис зашлась в крике.

В это время к дому как раз подходили констебль Перро и викарий. Частично путем убеждений, частично угрозами наказать за вторжение на частную территорию Перро удалось вытеснить толпу журналистов за калитку в переулок. Затем, справедливо полагая, что звонки в дверь напрочь истощили и без того скудные запасы гостеприимства, он исполнил на бис «звездный номер», который принес ему успех в «Соловушках». Наклонившись к щели для почты, полисмен медленно и раздельно произнес:


— Мистер Брокли, вы меня слышите? Я констебль Перро, местный полицейский. — Он счел необходимым представиться, поскольку никогда еще не беседовал с родителями Бренды. — Со мной викарий. Мы беспокоимся о вас и хотим помочь. Всем, чем сможем. Откройте нам, будьте добры!

Айрис и ее супруг испуганно переглянулись. Когда Редж услышал, что шум, поднятый репортерской братией, стал ослабевать, он сквозь просвет между занавесками видел, как Перро выпроваживает журналистов из сада. Хотя бы из благодарности констебля следовало впустить.

То же самое подсказывал здравый смысл. В конце концов, им с Айрис придется рано или поздно отворить перед кем-то дверь. Или, сколь ни жутко, выйти самим. К тому же можно надеяться, что интерес этих двоих, как лиц официальных, не будет слишком уж мучителен.

Для викария посещение дома, где поселилась скорбь, было делом привычным. Многолетний опыт научил его отыскивать нужные слова. Надо отдать ему должное: в каждом отдельном случае он искренне старался сочувствовать и обходиться без пошлых, затертых штампов.

Однако, переступив порог этого дома страданий, викарий понял, что абсолютно бессилен. Сам бездетный, он знал тем не менее, что все им сказанное будет звучать чудовищно перед лицом такого горя. Поэтому он топтался посреди холла, одной ногой в луже, оставленной пуделем. Сама Шона, всеми забытая, свернулась на ступеньках лестницы, уткнув между лапками нос.

Обстоятельно и спокойно за дело взялся Перро. Айрис, распрямив толстые ноги и вытянув руки вдоль тела, неподвижно лежала на диване, словно на катафалке. Редж застыл посреди комнаты, совершенно потерянный, как будто ожидал чьих-то указаний.

Перро поставил чай и, пока готовил бутерброды, как бы между делом, тихим, ровным голосом ненавязчиво расспрашивал Реджа о самых будничных вещах: заходил ли доктор, выписал ли какие-нибудь лекарства, которые следует купить? Может, Перро стоит по поручению Реджа позвонить кому-либо?

— Мы не подходим к телефону, — сказал Редж.

Наблюдая за грамотными действиями констебля, викарий почувствовал себя не просто бесполезным, а еще и лишним. Он неловко опустился на пуфик возле дивана и взял Айрис за руку. Несмотря на духоту в комнате, рука ее была холодна как лед. Она не открыла глаз и никак не отреагировала на его присутствие.

Он вспомнил, как схожие обстоятельства привели его десять дней назад в соседний дом. Тогда от него тоже не было толку. И результатом его ежедневных молитв о восстановлении мира и благоденствия для всех и каждого в Фосетт-Грине явились две насильственные смерти, одна за другой. Если преподобный Брим и сомневался, что пути Господни неисповедимы, то теперь последние сомнения рассеялись.

— Моя супруга… — начал он, нервно кашлянув. — Еда… Если что-нибудь надо, я принесу. С радостью. Хотите — побудьте у нас пару дней… То есть вообще сколько захотите…

Ему никто не ответил.

Перро, вложив чашку с чаем в руки Реджа и убедившись, что тот ее не выпустит, присел, не переставая говорить. Время от времени он замолкал, ожидая отклика, и Редж иногда отзывался. Перро объяснил, что полиция, очень возможно, захочет еще раз побеседовать с ним и Айрис, но давить и приставать к ним никто не будет. Он лично готов присутствовать при этих беседах, если им так спокойнее. И наконец, попросил известить его, если они предпочтут какое-то время пожить у друзей или родственников.

Викарий, зачарованно следивший за бабочкой на стрелке часов, оживился, когда собачонка снова заскулила и стала скрестись в дверь. Он понял, что для него нашлось-таки конкретное дело.

По совету Перро преподобный Брим вывел Шону на участок позади дома. Уже чувствуя себя виноватой за лужу в доме и опасаясь опозориться серьезнее, Шона с радостным лаем кинулась вперед и облегчилась посреди безупречной лужайки Реджа, поерзала задом по траве и выжидающе воззрилась на викария, который в свою очередь нерешительно посмотрел на нее. Ни он, ни миссис Брим не были особыми любителями живности, хотя в случае необходимости брали на себя заботу о хомячке, квартирующем в воскресной школе.

Неожиданно отца Брима ослепила вспышка. Вместе с пониманием, что его выследил фотограф, ему тут же представился сопроводительный текст: «Викарий похищает единственное утешение убитых горем родителей». И он поспешил вернуться в дом.



Барнаби в столовой расправлялся с двумя помидорами, ломтиком цельнозернового пшеничного хлеба, кусочком сыра «глостер» и большой грушей, когда пришла новость из Хитроу. Нашелся свидетель, вернее, свидетельница, которая не только встретила Бренду в ночь ее гибели, но и видела Алана Холлингсворта. Двойной приз, так сказать. Девушка обслуживала клиентов за кассой кафе-мороженого в первом терминале. Ее смена закончилась в три тридцать.

Первая половина их второй поездки в аэропорт проходила в молчании. Барнаби с головой ушел в раздумья о том, что уже известно по делу, пребывая в надежде, что вскоре в руки ему свалится нечто стоящее. Трой искал повода для недовольства, чтобы скоротать нудную дорогу.

Перебрав несколько, он остановился на самом близком его сердцу — на несправедливости выплат за использование на службе личных машин. И в мозгу его словно бы вспыхнул газетный заголовок: «Почему они всегда ездят на „ровере“?»

С каждой милей сорок две целых и одна десятая пенса отправляются в карман старого пня. За двадцать восемь дней набегает неплохая сумма, даже если вычесть плату за бензин.

И можно подумать, что старик в них нуждается! Только не он, с его нехилым жалованьем и гарантированной пенсией, в отсутствие малых детей и невыплаченной ипотеки. Но разве он согласится ездить на «косуорте» Троя? Ни за что на свете, черт его подери!

Ладно-ладно, положим, он порядочный кабан и в «косси» ему было бы тесновато. Но разве что-нибудь изменилось бы, владей сержант более просторной машиной?

Ко всему прочему, старина Том — большой меломан. А «ровер» — тут не поспоришь — в этом отношении оснащен как надо. Но все это пустая трата места, если посмотреть, какие записи он слушает. Эти его так называемые певцы и певицы воркуют и щебечут, будто канарейки в брачный сезон… А музыканты? Тоже мне музыканты — пиликанье, звяканье и скрип.

Словно прочитав его мысли, старший инспектор протянул начальственную длань, выбрал диск и включил звук на полную мощность. Грудной, необычайно глубокий и чистый голос заполнил собой пространство машины и, вырвавшись из окна, всколыхнул неподвижный воздух летнего дня.

Пение продолжалось до тех пор, пока они не встроились в очередь на временную парковку терминала номер один. Трой вынужден был признать, что это еще куда ни шло. По крайней мере, пение было мелодичным, что случается не всегда.

— За душу берет, правда, шеф? — небрежно заметил Трой, пока они подыскивали место для парковки. — Это, похоже, та самая Сесилия Берторелли[54]? Верно? — Он очень старался запомнить чудно́е имя, чтобы сделать приятное шефу.

— Нет, — ответил старший инспектор Барнаби. — Это моя жена.



Барнаби решил, что лучше будет не тащить свидетельницу в полицию, а поговорить с ней прямо на рабочем месте, где она будет чувствовать себя свободнее. Кроме того, в какой-то момент ему, возможно, понадобится взглянуть на место действия с ее точки зрения.

На безукоризненно чистой кухне кафе «Хаген Дас» их угостили изумительным холодным кофе. Хорошенькая китаянка Иден Ло как раз снимала вишневый фирменный комбинезон и фуражку с желтой лентой. На крапчатой пластиковой столешнице лежали три фотографии, распространенные полицией Каустона, в том числе снимки Алана Холлингсворта и Бренды Брокли.

— Вот этих людей я видела, — сказала девушка, указывая на них.

— Здесь, в кафе?

— Здесь, но не вместе. В кафе был вот он. А она вроде бы пряталась. Так мне показалось.

— Как же вы ее смогли увидеть, мисс Ло, если она пряталась?

— Я вышла убрать столик сразу после того, как налила кофе этому джентльмену. Она стояла за доской с объявлением у рыбного ресторана рядом с нами. Я обратила на нее внимание, потому что… — Девушка запнулась. В отличие от красотки Бэмби, она была доброй. — Потому что она не такая, как все.

— Верно.

— И потом, она все время поглядывала сюда, в эту сторону, будто следила за кем-то.