Согласно третьему, самому многообещающему сообщению, Симона села в обшарпанный белый фургон, припаркованный всего в нескольких ярдах от универмага «Боббис», где ее действительно видели в последний раз. Номера машины свидетель не запомнил, отметил только, что на ней не было никаких надписей. Значит, фургон не имел отношения к торгово-транспортной сети.
Барнаби неплохо отдохнул в воскресенье, которое провел за милыми сердцу садовыми хлопотами и полеживанием в шезлонге. А потому он быстро разобрался с неотложными бумагами и распорядился разместить обращение к публике: просьба откликнуться всех, кто что-либо знает о водителе белого фургона.
Также старший инспектор велел опросить персонал всех каустонских магазинов и лавок, включая благотворительные, на предмет продажи парика цвета опавшей листвы и розового жакета. Ведь на миссис Холлингсворт, когда она садилась на автобус в Фосетт-Грине, не было ни того, ни другого.
Наконец, он распорядился расклеить на станции подземки в Аксбридже, в вестибюле и на платформах, плакаты с фотографией Симоны и указанием даты и времени, когда ее там предположительно видели. Никогда не знаешь, где тебе повезет.
Разделавшись со всем этим, Барнаби забился в самый тихий угол, который только смог отыскать в дежурке. Через двадцать минут должно было начаться совещание, назначенное им на восемь тридцать. С собой старший инспектор взял крепкий кофе и дневник Бренды Брокли, который продолжал листать с раннего утра.
Внимательное чтение не открыло ему тайного смысла золотых и серебряных звездочек, равно как и алых сердечек. И Барнаби сомневался, что когда-нибудь уразумеет их значение. Но если они оставались загадкой, то «похождения» Бренды оказались удручающе банальными. Ни тебе банка, сорванного в казино Монте-Карло, ни катания на лыжах в швейцарском Гштаде. Никаких прогулок на яхте по винно-пурпурным волнам под бронзовыми предзакатными небесами Эгейского моря. Или хотя бы поездок на скачки в Аскот или морскую регату в Коуз.
Бедняжка, ее желания были так скромны… Всего-то обед в пабе на берегу реки в Марлоу, где «белые лебеди так грациозно склонялись к воде, всматриваясь в свое отражение, и прямо из моих рук брали птифуры». Концерт в Хай-Уикоме и неспешный путь домой при луне, когда Алан будет молить и желать, чтобы путешествие «продлилось вечно». И снова всего лишь китайский ресторан, на этот раз «Инь и ян»…
Дежурная комната постепенно заполнялась сотрудниками. Они собирались у доски, к которой были прикреплены фотографии: студийный портрет Бренды, мертвый Алан на коврике у камина, свадебный снимок и поляроидные фото Симоны. Другие знакомились с поступающей информацией.
Барнаби закрыл дневник и занял место во главе стола.
— Начинаем, господа.
Шум голосов сделался чуть-чуть тише, но не прекратился, и тогда Барнаби прихлопнул ладонью по столу и в наступившей тишине обронил ледяное «спасибо».
— Теперь о том немногом, что мы пока имеем. В последний раз Бренду Брокли видели ее отец и мать. Это было в семь тридцать в прошлый понедельник. Она покинула дом в той же одежде, в которой была обнаружена мертвой. О том, куда направляется, родителям не сообщила. Села в машину и умчалась «как сумасшедшая», по выражению ее отца. Она не взяла с собой даже сумочки и, отъезжая, поцарапала столбик ворот.
В девять вечера позвонила домой, сказала, что встретила знакомого, что они собираются перекусить, так что пусть родители не ждут ее возвращения и ложатся спать. Ее отец, который подходил к телефону, сказал, что, судя по шуму на заднем плане, она звонила с вокзала. Теперь мы знаем почти наверняка, что звонок был из Хитроу. Вся эта информация зафиксирована, и распечатки с минуты на минуту будут здесь, чтобы все могли ознакомиться с ней лично.
Тело найдено на самом верхнем уровне временной парковки, которая обслуживает первый терминал. Там же, где стояла ее машина. Повреждения на теле свидетельствуют, что она была сбита автомобилем, двигавшимся на большой скорости. Вскрытие произведено сегодня утром, так что, самое позднее, к завтрашнему утру мы будем располагать более полной информацией. Фотография Бренды, так же как снимки Холлингсворта и его жены, будут показаны служащим аэропорта. Возможно, она перекусывала, как утверждала по телефону, в одном из открытых кафе. В этом случае ее могли увидеть и запомнить многие. У нее была несколько необычная внешность…
Кто-то отпустил замечание в дальнем конце комнаты, вызвав ответный смешок.
— Это еще что такое?! — Голос Барнаби обрушился на подчиненных ударом хлыста.
— Извините, шеф. — Провинившийся кашлем очистил горло. — Небольшая простуда.
— Все, как одна, не могут походить на Аву Гарднер[50], констебль.
— Да, сэр.
— Полиция Хитроу оказывает нам полное содействие. По мере поступления новых материалов будем решать, чем займемся в ближайшее время. Теперь о деле Холлингсвортов. Есть для меня что-нибудь новое? Берилл?
Сержант Берилл, почитавший собственную фамилию кошмаром всей своей жизни[51], сказал:
— Я разговаривал вчера в переулке Святого Чеда с неким мистером Харрисом. Он копался в палисаднике и своими глазами видел, что Алан Холлингсворт отъезжал от дома в то самое время, которое указал слышавший шум отъезда мистер Доулиш.
— Отлично. Свяжитесь с этим мистером Харрисом еще раз. Узнайте, не видел ли он, как выезжала Бренда Брокли. Двумя-тремя минутами позже, как мне представляется. Не забывайте, что в тот самый день Холлингсворт получил на руки деньги. Думаю, можно предположить без особой натяжки, что он отправился передать выкуп. Так что, если Бренда ехала следом…
Послышался оживленный шум разговоров, сотрудники обменивались догадками. Инспектор в штатском, который стоял, прислонясь к кулеру, спросил:
— А что ее родители? Что-нибудь полезное о ней сообщили? Я хочу сказать, они-то знают, почему их дочь преследовала Холлингсворта?
— Она убедила себя, будто влюблена в него. — Барнаби с вызовом оглядел собравшихся, словно проверяя, не посмеет ли кто-нибудь над этим посмеяться, но все молчали. — Насколько мы знаем, она даже ни разу не была у него дома. Хотя с полной уверенностью будем судить, когда получим ее отпечатки.
На этой стадии я не склонен начинать полномасштабное расследование, поскольку может оказаться, что это был просто несчастный случай. Однако я хотел бы, чтобы ее фотографии вместе с фото Холлингсворта были предъявлены персоналу всех кафе и ресторанов Каустона. Посмотрим, не видел ли их кто-нибудь вместе. — Хотя Барнаби и был убежден, что все записи в дневнике — сплошной вымысел, он не хотел сбрасывать со счетов иной вариант. — Через тридцать минут я рассчитываю опросить ее коллег. Возможно, мы узнаем что-нибудь новое. Следующее совещание — в шесть. Приступайте к работе. Гевин?
Сержант Трой подобрал пиджак и вышел следом за шефом. Когда дверь за ними закрылась, констебль, который хихикал, спросил: «Кто, черт возьми, такая эта Ава Гарднер?»
Направляясь к «роверу», где уже сидел его шеф, сержант Трой посмеивался про себя. Руки ею были заняты двумя упаковками фруктовою льда, только-только из фризера. Он все покачивал головой в веселом недоумении, пока усаживался на водительское сиденье.
— Благодарю, — сказал Барнаби, потянувшись за упаковкой. — Это как раз то, что мне сейчас требуется.
— А? Ну да… — Трой, который обе порции купил для себя, поневоле одну отдал шефу. Ту, что ему нравилась меньше. — Говорят, этот лед самый вкусный.
— Надеюсь, я тебя не очень ограбил, Гевин? Над чем потешаться изволишь?
И Трой стал объяснять:
— Внизу торчит старый бродяга. Хочет подать жалобу. Сидел он себе на тротуаре, рядом лежал драный полиэтиленовый пакет со всем его барахлом. И тут подходит к нему один шутник и говорит: «Я представляю супермаркет „Сэйнсберис“. Хотите пенни за свой мешок?»[52] Кидает монету и уносит с собой все, что старый пень имел в жизни. В приемной все просто уписались от смеха!
— Вот как… И теперь ты будешь считать, что день удался?
— Еще бы! — откликнулся Трой и с наслаждением отхватил большой кусок замороженной вишневой газировки.
— Ладно. Ты здесь не для того, чтобы прохлаждаться. Быстренько доедай, и поехали.
— Есть, шеф. — Трой доел, смял упаковку, засунул ее за коробку передач и включил зажигание.
Их попросили заранее, чтобы в офис Колпортской компании, где трудилась Бренда, они вошли с заднего входа, но задняя дверь оказалась заперта. Заглянув поверх кружевной занавески, Барнаби увидел помещение, которое, вероятно, служило одновременно кухней и комнатой отдыха для сотрудников. Их впустила девушка, вытирающая полотенцем только что вымытые руки.
— Простите. Мне было поручено вас встретить, но…
Она проскользнула мимо них и открыла дверь в следующую комнату с высоким потолком. Там размещалось несколько столов и — в самом конце — кассовый аппарат, возле которого стоял человек.
— Сейчас предупрежу управляющего, что вы уже пришли.
Отпустив посетителя, мистер Марчбэнкс, похожий на человека-спичку кисти Лаури[53], с гривой лимонных кудряшек, мутно-зелеными, как ошпаренный крыжовник, глазами и трепетно-влажным, словно камбала, рукопожатием, принял их в главном офисе.
— Я был уверен, что вы захотите обсудить ситуацию там, где нас не потревожат, — провозгласил он, привлекая внимание к табличке на стеклянной двери. С их стороны на ней значилось: «Открыто». — Правда, надеюсь, что…
— Мы постараемся не отнимать у вас много времени, — прервал его Барнаби. — Начнем?
Он сел за пустующий стол, и в этот момент из-за двери с табличкой «Кадры» вплыла монументальная особа. Не женщина, а надгробный памятник. Огромного роста, широкоплечая, с усиками над верхней губой, густотой способными посрамить зубную щетку «Орал би». Управляющий представил ее полицейским как Триш Трэверс.
Оба выглядели подобающе удрученными, но не ввергнутыми в бездны печали. Даже мистер Марчбэнкс, который предположительно души в Бренде не чаял.
— Сокрушительное известие! — произнес он, устремив пристальный взгляд на вялые руки, как будто собирался «обрезать ногти свои» в знак скорби, подобно пленницам из Второзакония. — Все у нас пребывают в шоковом состоянии.
— Понимаю, — кивнул Барнаби. — И очень ценю вашу готовность помочь.
Трой взобрался на высокий табурет у кассовой стойки, положил на нее блокнот рядом с ежедневником и взглядом знатока произвел смотр местных дарований. Их было четверо (Адольфа в юбке в расчет не берем), разной степени аппетитности.
Во-первых, малышка, которая их впустила. Настоящий пончик, кругленькая, с длинными ресницами и морковного колера челочкой. Очень ничего. «Челочка, — подумал сержант Трой, — всегда добавляет женщине сексуальности».
Еще одна так себе: светло-каштановые, уныло обвисшие крылья волос, цвет лица — как у пола из телерекламы, пока не испытавшего на себе волшебной силы патентованного моющего средства, и длинный острый нос. Сойдет, если вам нравятся афганские борзые.
Что у нас дальше? Недовольное, измученное лицо. Неухоженные руки. Масса бижутерии. Плюс привычка постоянно кривить рот и часто моргать.
Зато последняя — чистое очарование. Высокая, с медной, как у него, шевелюрой. На вздернутом хорошеньком носике — большие модные очки в черепаховой оправе. Стройные длинные ноги (одна закинута на другую) убраны под сиденье стула. Одно слово, лакомый кусочек. Такая только взглянет, а у тебя уже тесно в штанах.
Он дождался, когда затемненные стекла блеснут в его направлении, и послал ей сверкающую, откровенную улыбку. Она явно оценила это, потому что чуть приоткрыла губки, свежие и влажные, как только что помытые вишни.
— Для нас было бы очень полезно, — объяснил старший инспектор, — побольше узнать о прошлом и личной жизни мисс Брокли. Мне известно, что девушки очень часто…
— Вы имеете в виду женщин вообще, я полагаю? — прервала его особа с неухоженными руками.
— Совершенно верно, — подтвердил Барнаби. — Прошу прощения. Так вот, женщины нередко склонны делиться с коллегами тем, что никогда не станут обсуждать с членами семьи. И я подумал, может, Бренда…
Наступило тягостное молчание. Барнаби на глазок оценил температуру в комнате. Она не обнадеживала. Старший инспектор и раньше подозревал, что стерильный образ жизни Бренды, каким он виделся ее родителям, указывает на крайне замкнутую личность, не склонную к общению с окружающими.
— Ее здесь, кажется, все любили?
— Сказать, что все, будет, пожалуй, слишком сильно, — с заминкой произнес мистер Марчбэнкс.
— Но сказать, что не любили, тоже нельзя, — торопливо возразила пышечка из счетного отдела, которую, как оказалось, звали Хэзел Грэнтли.
Все дружно и громогласно ее поддержали, после чего снова возникла томительная пауза.
Барнаби понимал их коллективную дилемму, не то чтобы вовсе ему незнакомую. Многие из тех, кто не боится злословием ранить самолюбие живых, опасаются говорить дурно об умерших, которым, по сути, уже все равно.
— Должен ли я понять так, что никто из вас не был близок с Брендой?
Невнятные отрицательные возгласы подтвердили его опасения. Никто не смотрел ему в лицо, люди прятали глаза. Нет, среди них у Бренды не было друзей.
— А как насчет свободного времени? Упоминала ли она кого-либо, с кем проводит время?
— При нас такого не было.
— Может, говорила про парня, с которым встречается?
Сначала все они были удивлены, затем устыдились своего удивления, а после не могли скрыть досады на собственный стыд.
— Не думаю, что у нее был бойфренд, — сказал мистер Марчбэнкс.
— Такие вещи ее не интересовали.
— Она была типичной старой девой, — припечатала девица с ногами олененка Бэмби.
Барнаби поморщился: его покоробило равнодушие и это выражение, беспощадное, как приговор.
— Что насчет телефонных звонков частного характера? Звонили ей? Или, может, она кому-нибудь звонила?