— Кряк-кряк!
Оказавшись под прицелом насмешек Троя, констебль живо представил себе, что будет, если он сейчас начнет, запинаясь, передавать сообщение миссис Молфри. Даже там, в тиши деревенского переулка, ее слова звучали странно. Какими же странными они покажутся здесь…
Перро огляделся. Вокруг все занимались делом. Важным, неотложным делом. Занимались слаженно, профессионально. «Не подставляйся, Колин», — сказал он себе.
— Ну что там у вас?
— Простите, сэр?
— Вы сказали «это не особенно».
— Боюсь, я запамятовал, сэр, что имел в виду.
Трой громко расхохотался. Хотя больше это напоминало злорадный, хриплый лай.
— Тогда на вашем месте я бы поскорее вернулся обратно в деревню, констебль, — посоветовал Барнаби. — И когда прибудете туда, я попрошу вас сделать кое-что для меня.
— Слушаюсь, сэр. — Перро вытянулся в струнку.
— Это довольно сложно, но, уверен, при должном усердии вы справитесь. По дороге возьмите в адвокатской конторе «Феншоу и Клей» ключи от дома Холлингсворта и проверьте галогеновую лампу на гараже. Стоит ли переключатель в положении «включено»?
— Будет исполнено, сэр.
— Эй, Полли!
Перро, пройдя полпути до двери, со вздохом обернулся. Его щеки все еще пылали от ироничного тона Барнаби.
— Что, сержант?
— Если желаете покушать, в цокольном этаже столовая. По средам у нас кекс с тмином и омлет с каракатицей.
— Тебе не надоело изображать одноногого Джона Сильвера? — поморщился Барнаби, когда дверь за несчастным констеблем захлопнулась.
— Кто это?
— Пират.
— А он был не дурак, верно?
В этот момент в дежурку вошел посыльный криминалистов с заключением относительно «ауди» Холлингсворта. Сюрпризов отчет не содержал. Багажник пустой, за исключением запаски и домкрата. Кроме единственного неопознанного набора отпечатков на ручке задней дверцы, все остальные принадлежали Алану, как и волосы на подголовнике водительского кресла. Пассажирское сиденье, как и вся внутренность автомобиля, было девственно чистым. Кто-то даже не поленился сделать заметку на полях насчет того, что «машину обслужили по первому разряду».
«Обслужили!» Барнаби, не терпевший штампов, негодующе цыкнул. Можно подумать, будто эту чертову машину отпарили, прошлись по ней жесткой щеткой и заново простегали обивку. «Обслужили», это надо же! Может, еще во время всех этих лакейских процедур у «ауди» угодливо осведомлялись, хорошо ли она провела свой отпуск?
Над деревней стояло марево. Из-за яркого солнца на белый крашеный поребрик было больно смотреть. На живых изгородях толстым слоем лежала пыль. Трава вдоль дороги превратилась в солому, которая шуршала и даже скрипела.
В саду «Аркадии» Кабби Доулиш взял старое цинковое ведро с длинной деревянной ручкой, погрузил его до самого дна в древнюю бочку, а потом полил мягкой дождевой водой свою сортовую малину.
Занятым этим, он размышлял над новой информацией Элфриды. Он был рад, что она доверила ее местному копу, а не старшему инспектору, который к ним заходил. Нельзя не признать, что как человек этот Барнаби довольно симпатичный, но, находясь на самой верхушке древа власти, он наверняка чрезвычайно загружен работой. Кабби была невыносима сама мысль о том, что к словам Элфриды отнесутся без должного внимания. Или, еще хуже, поручат дело сопляку, который понятия не имеет, какого уважительного обращения она заслуживает. Который может, господи упаси, позабавиться за ее счет.
Что касается сути осенившего Элфриду открытия, Кабби не мог похвастать, что оценил его значимость. В глубине души он подозревал, что смысла в ее истории просто нет, хотя не признался бы в этом Элфриде ни за что на свете. А она уже с жадным нетерпением ожидала реакции старшего инспектора. За живой изгородью Доулиш увидел Колина Перро и подумал, не стоит ли окликнуть его, чтобы проконтролировать ситуацию. Однако, прежде чем он пришел к какому-то решению, полицейский исчез в гараже.
По пути в Фосетт-Грин констебль Перро завернул домой за фотоаппаратом. Он был исполнен решимости не просто добыть информацию, о которой его просили, но и представить зафиксированные на пленке доказательства. С этой целью он сфотографировал и сам сенсорный переключатель, и то, что находилось возле него.
Затем Перро вкратце описал свои действия на бумаге. Получилась целая новелла. Колин критически перечитал написанное. После промаха с отпечатками он старался проявлять максимум исполнительности, точности и смекалки. Констебль ни на минуту не забывал о намеке Барнаби, грозившем ему переводом на другое место службы.
Убедившись, что в рапорте нечего исправлять, он запер гараж и укатил прочь, довольный тем, что избежал встречи с обитателями «Аркадии». Правда, рано или поздно кто-нибудь из них двоих непременно поинтересуется реакцией инспектора на «новейший, первостепеннейший ключ ко всему кроссворду», как назвала свое известие миссис Молфри. И тогда ему несдобровать.
К счастью, крайне маловероятно, чтобы миссис Молфри в ближайшее время где-то столкнулась со старшим инспектором. Слабо представляя, как функционируют высшие эшелоны власти, Перро знал все-таки, что офицер, возглавляющий расследование, почти все свое время проводит там, куда стекается вся информация.
Считаные минуты спустя после отбытия констебля в переулок Святого Чеда свернул «ровер» Барнаби и остановился у коттеджа Сары Лоусон. На сей раз на иссохшем пятачке пропитанной машинным маслом земли был припаркован старенький красно-белый «ситроен». Тонкие губы Троя искривила усмешка:
— В игрушечном магазине — вот где их подцепляют. Одной левой, надо думать.
Изнемогая от зноя и отирая платком мокрый лоб, Барнаби выбрался наружу.
— Детские машинки, — гнул свою линию сержант. — К тому же иностранные. Если бы большинство британцев покупали отечественные, мы бы сейчас не сидели в луже.
— Похоже, ты уже успел избавиться от своего «ниссана», а, Гевин?
«Все-то ты знаешь, ехидный старый пройдоха». И Трой велел себе впредь быть осторожнее. Того и гляди от босса, вконец измученного жарой, огребешь так, что мало не покажется. Он и сам недалеко ушел от этого, как его там… Джона Сильвера.
Тучи крошечных мотыльков клочками палевого шелка кружили над купами желтофиоли и маттиолы, к вечеру набирающей аромат. Стоя в тени лавра, видимо давшего имя коттеджу, Барнаби любовался ими.
Трой постучал в переднюю дверь. Никто ему не ответил.
— Она должна быть дома, если эта собранная из конструктора штуковина тут стоит.
— Не обязательно.
Барнаби направился к ближайшему окну с выкрашенными в белый цвет частыми свинцовыми переплетами и заглянул внутрь.
На софе, застеленной чем-то вроде яркого, пестрого покрывала, лежала женщина. Длинные волосы разметались светлым веером по подушкам, на которых покоилась ее голова. Одна ее рука бессильно свисала с дивана, другая лежала на груди. Барнаби невольно вспомнились иллюстрации Берн-Джонса. И еще картина Милле, изображающая Офелию в ее водяной могиле[46].
Барнаби встревожился. Она непременно должна была слышать стук Троя, если только не перебрала наркотиков или алкоголя. Старший инспектор постучал сам, на этот раз — в окно, и тоже без видимого результата. Он уже подумывал, не взломать ли дверь, и тут она села. Затем медленно, едва передвигая ноги, направилась к окну.
Ее больной вид — вот что поразило Барнаби в первую очередь. Во вторую — то, что, невзирая на это, она казалась чрезвычайно привлекательной. Сара словно бы нехотя, через силу приоткрыла окно, и он услышал музыку. Это была ария «Мое сердце открывается звуку твоего голоса» из оперы Сен-Санса «Самсон и Далила». Пели на французском. Джесси Норман? — гадал он. Или Мэрилин Хорн?
— Чего вы хотите? — спросила Сара. Дыхание у нее было нервное, голос хриплый.
Барнаби, стоя на жаре, поежился.
— Мисс Лоусон?
— Да.
— Мы из полиции. Нам бы хотелось поговорить о ваших соседях, мистере и миссис Холлингсворт.
— Почему со мной? Я их едва знала.
— Мы не выбирали именно вас, мисс Лоусон, — объяснил Трой, который тоже подошел к окну. — Мы опрашиваем всех жителей деревни подряд. Собираем информацию.
— Понятно.
— Полагаю, наши люди уже наведывались к вам пару раз, — сказал Барнаби.
— В самом деле? Вероятно, я была в постели. Болею, знаете ли. — Она замолчала и неопределенно махнула рукой в сторону передней двери.
Полицейские, справедливо приняв это за приглашение войти, направились ко входу в дом.
Оказавшись внутри, оба предъявили служебные удостоверения и стали осматриваться. Они вступили в комнату, полную солнца. Лучи его золотили пушистые скопления пыли и высвечивали затянутые паутиной углы. Это было средоточие ярких красок, способное очаровать своей непритязательной запущенностью.
Кроме софы здесь имелась пара продавленных кресел, скрывающихся под яркими ткаными накидками-дхурри индийской работы, полосатыми или орнаментированными еще затейливее. На стенах — картины, в большинстве своем — абстрактные. За исключением одной акварели: белый песок, уснувшее, почти бесцветное море и небо, словно туго натянутый кусок янтарного шелка.
А еще повсюду книги — стопками на полу, кое-как засунутые на полки, наваленные на предметы мебели. Не новые. В большинстве — труды по искусству, путевые заметки и сборники эссе. Старший инспектор узнал также потертые черные корешки классики, выпускаемой популярным издательством «Пингвин».
И бархатцы, вспышка оранжевого цвета, в винтажной керамической банке, белой с черной надписью в венке из листьев: «Мармелад Данди».
— Можно…
— Да, конечно. Извините, пожалуйста.
Она выключила музыку.
Трой сел на стул со спинкой-лесенкой, разрисованный птицами и цветами. Барнаби отодвинул в сторону увесистый альбом с репродукциями полотен Гойи издательства «Тэмз и Хадсон» и деликатно разместил свой немалый вес на краешке софы.
Сара Лоусон осталась стоять. У нее был вид человека, готового вот-вот сорваться с места и убежать, в то время как незваные гости чувствовали себя вполне вольготно.
— Как я понял, — начал старший инспектор, — вы собирались нанести визит миссис Холлингсворт в день ее исчезновения?
— Совершенно верно.
— Может, скажете зачем? — задал он следующий вопрос, когда повисшее молчание затянулось на целую минуту.
— У нее было кое-что для моего лотка винтажных вещиц, которые я собиралась выставить на продажу во время церковного праздника. Я пришла их забрать… Постучала, никто не ответил. Я обошла дом и нашла коробку с ними в патио.
— Но вас к тому же пригласили на чай, я полагаю?
— Да.
— Это бывало часто?
— Совсем нет. Прежде — никогда.
Трой сделал краткую запись и стал исподволь осматриваться. Как всегда, когда его окружали свидетельства творческого или интеллектуального бытия, он усматривал в них укор собственному образу жизни. Вот и теперь он принялся, так сказать, восстанавливать баланс.
Оказавшись под прицелом насмешек Троя, констебль живо представил себе, что будет, если он сейчас начнет, запинаясь, передавать сообщение миссис Молфри. Даже там, в тиши деревенского переулка, ее слова звучали странно. Какими же странными они покажутся здесь…
Перро огляделся. Вокруг все занимались делом. Важным, неотложным делом. Занимались слаженно, профессионально. «Не подставляйся, Колин», — сказал он себе.
— Ну что там у вас?
— Простите, сэр?
— Вы сказали «это не особенно».
— Боюсь, я запамятовал, сэр, что имел в виду.
Трой громко расхохотался. Хотя больше это напоминало злорадный, хриплый лай.
— Тогда на вашем месте я бы поскорее вернулся обратно в деревню, констебль, — посоветовал Барнаби. — И когда прибудете туда, я попрошу вас сделать кое-что для меня.
— Слушаюсь, сэр. — Перро вытянулся в струнку.
— Это довольно сложно, но, уверен, при должном усердии вы справитесь. По дороге возьмите в адвокатской конторе «Феншоу и Клей» ключи от дома Холлингсворта и проверьте галогеновую лампу на гараже. Стоит ли переключатель в положении «включено»?
— Будет исполнено, сэр.
— Эй, Полли!
Перро, пройдя полпути до двери, со вздохом обернулся. Его щеки все еще пылали от ироничного тона Барнаби.
— Что, сержант?
— Если желаете покушать, в цокольном этаже столовая. По средам у нас кекс с тмином и омлет с каракатицей.
— Тебе не надоело изображать одноногого Джона Сильвера? — поморщился Барнаби, когда дверь за несчастным констеблем захлопнулась.
— Кто это?
— Пират.
— А он был не дурак, верно?
В этот момент в дежурку вошел посыльный криминалистов с заключением относительно «ауди» Холлингсворта. Сюрпризов отчет не содержал. Багажник пустой, за исключением запаски и домкрата. Кроме единственного неопознанного набора отпечатков на ручке задней дверцы, все остальные принадлежали Алану, как и волосы на подголовнике водительского кресла. Пассажирское сиденье, как и вся внутренность автомобиля, было девственно чистым. Кто-то даже не поленился сделать заметку на полях насчет того, что «машину обслужили по первому разряду».
«Обслужили!» Барнаби, не терпевший штампов, негодующе цыкнул. Можно подумать, будто эту чертову машину отпарили, прошлись по ней жесткой щеткой и заново простегали обивку. «Обслужили», это надо же! Может, еще во время всех этих лакейских процедур у «ауди» угодливо осведомлялись, хорошо ли она провела свой отпуск?
Над деревней стояло марево. Из-за яркого солнца на белый крашеный поребрик было больно смотреть. На живых изгородях толстым слоем лежала пыль. Трава вдоль дороги превратилась в солому, которая шуршала и даже скрипела.
В саду «Аркадии» Кабби Доулиш взял старое цинковое ведро с длинной деревянной ручкой, погрузил его до самого дна в древнюю бочку, а потом полил мягкой дождевой водой свою сортовую малину.
Занятым этим, он размышлял над новой информацией Элфриды. Он был рад, что она доверила ее местному копу, а не старшему инспектору, который к ним заходил. Нельзя не признать, что как человек этот Барнаби довольно симпатичный, но, находясь на самой верхушке древа власти, он наверняка чрезвычайно загружен работой. Кабби была невыносима сама мысль о том, что к словам Элфриды отнесутся без должного внимания. Или, еще хуже, поручат дело сопляку, который понятия не имеет, какого уважительного обращения она заслуживает. Который может, господи упаси, позабавиться за ее счет.
Что касается сути осенившего Элфриду открытия, Кабби не мог похвастать, что оценил его значимость. В глубине души он подозревал, что смысла в ее истории просто нет, хотя не признался бы в этом Элфриде ни за что на свете. А она уже с жадным нетерпением ожидала реакции старшего инспектора. За живой изгородью Доулиш увидел Колина Перро и подумал, не стоит ли окликнуть его, чтобы проконтролировать ситуацию. Однако, прежде чем он пришел к какому-то решению, полицейский исчез в гараже.
По пути в Фосетт-Грин констебль Перро завернул домой за фотоаппаратом. Он был исполнен решимости не просто добыть информацию, о которой его просили, но и представить зафиксированные на пленке доказательства. С этой целью он сфотографировал и сам сенсорный переключатель, и то, что находилось возле него.
Затем Перро вкратце описал свои действия на бумаге. Получилась целая новелла. Колин критически перечитал написанное. После промаха с отпечатками он старался проявлять максимум исполнительности, точности и смекалки. Констебль ни на минуту не забывал о намеке Барнаби, грозившем ему переводом на другое место службы.
Убедившись, что в рапорте нечего исправлять, он запер гараж и укатил прочь, довольный тем, что избежал встречи с обитателями «Аркадии». Правда, рано или поздно кто-нибудь из них двоих непременно поинтересуется реакцией инспектора на «новейший, первостепеннейший ключ ко всему кроссворду», как назвала свое известие миссис Молфри. И тогда ему несдобровать.
К счастью, крайне маловероятно, чтобы миссис Молфри в ближайшее время где-то столкнулась со старшим инспектором. Слабо представляя, как функционируют высшие эшелоны власти, Перро знал все-таки, что офицер, возглавляющий расследование, почти все свое время проводит там, куда стекается вся информация.
Считаные минуты спустя после отбытия констебля в переулок Святого Чеда свернул «ровер» Барнаби и остановился у коттеджа Сары Лоусон. На сей раз на иссохшем пятачке пропитанной машинным маслом земли был припаркован старенький красно-белый «ситроен». Тонкие губы Троя искривила усмешка:
— В игрушечном магазине — вот где их подцепляют. Одной левой, надо думать.
Изнемогая от зноя и отирая платком мокрый лоб, Барнаби выбрался наружу.
— Детские машинки, — гнул свою линию сержант. — К тому же иностранные. Если бы большинство британцев покупали отечественные, мы бы сейчас не сидели в луже.
— Похоже, ты уже успел избавиться от своего «ниссана», а, Гевин?
«Все-то ты знаешь, ехидный старый пройдоха». И Трой велел себе впредь быть осторожнее. Того и гляди от босса, вконец измученного жарой, огребешь так, что мало не покажется. Он и сам недалеко ушел от этого, как его там… Джона Сильвера.
Тучи крошечных мотыльков клочками палевого шелка кружили над купами желтофиоли и маттиолы, к вечеру набирающей аромат. Стоя в тени лавра, видимо давшего имя коттеджу, Барнаби любовался ими.
Трой постучал в переднюю дверь. Никто ему не ответил.
— Она должна быть дома, если эта собранная из конструктора штуковина тут стоит.
— Не обязательно.
Барнаби направился к ближайшему окну с выкрашенными в белый цвет частыми свинцовыми переплетами и заглянул внутрь.
На софе, застеленной чем-то вроде яркого, пестрого покрывала, лежала женщина. Длинные волосы разметались светлым веером по подушкам, на которых покоилась ее голова. Одна ее рука бессильно свисала с дивана, другая лежала на груди. Барнаби невольно вспомнились иллюстрации Берн-Джонса. И еще картина Милле, изображающая Офелию в ее водяной могиле[46].
Барнаби встревожился. Она непременно должна была слышать стук Троя, если только не перебрала наркотиков или алкоголя. Старший инспектор постучал сам, на этот раз — в окно, и тоже без видимого результата. Он уже подумывал, не взломать ли дверь, и тут она села. Затем медленно, едва передвигая ноги, направилась к окну.
Ее больной вид — вот что поразило Барнаби в первую очередь. Во вторую — то, что, невзирая на это, она казалась чрезвычайно привлекательной. Сара словно бы нехотя, через силу приоткрыла окно, и он услышал музыку. Это была ария «Мое сердце открывается звуку твоего голоса» из оперы Сен-Санса «Самсон и Далила». Пели на французском. Джесси Норман? — гадал он. Или Мэрилин Хорн?
— Чего вы хотите? — спросила Сара. Дыхание у нее было нервное, голос хриплый.
Барнаби, стоя на жаре, поежился.
— Мисс Лоусон?
— Да.
— Мы из полиции. Нам бы хотелось поговорить о ваших соседях, мистере и миссис Холлингсворт.
— Почему со мной? Я их едва знала.
— Мы не выбирали именно вас, мисс Лоусон, — объяснил Трой, который тоже подошел к окну. — Мы опрашиваем всех жителей деревни подряд. Собираем информацию.
— Понятно.
— Полагаю, наши люди уже наведывались к вам пару раз, — сказал Барнаби.
— В самом деле? Вероятно, я была в постели. Болею, знаете ли. — Она замолчала и неопределенно махнула рукой в сторону передней двери.
Полицейские, справедливо приняв это за приглашение войти, направились ко входу в дом.
Оказавшись внутри, оба предъявили служебные удостоверения и стали осматриваться. Они вступили в комнату, полную солнца. Лучи его золотили пушистые скопления пыли и высвечивали затянутые паутиной углы. Это было средоточие ярких красок, способное очаровать своей непритязательной запущенностью.
Кроме софы здесь имелась пара продавленных кресел, скрывающихся под яркими ткаными накидками-дхурри индийской работы, полосатыми или орнаментированными еще затейливее. На стенах — картины, в большинстве своем — абстрактные. За исключением одной акварели: белый песок, уснувшее, почти бесцветное море и небо, словно туго натянутый кусок янтарного шелка.
А еще повсюду книги — стопками на полу, кое-как засунутые на полки, наваленные на предметы мебели. Не новые. В большинстве — труды по искусству, путевые заметки и сборники эссе. Старший инспектор узнал также потертые черные корешки классики, выпускаемой популярным издательством «Пингвин».
И бархатцы, вспышка оранжевого цвета, в винтажной керамической банке, белой с черной надписью в венке из листьев: «Мармелад Данди».
— Можно…
— Да, конечно. Извините, пожалуйста.
Она выключила музыку.
Трой сел на стул со спинкой-лесенкой, разрисованный птицами и цветами. Барнаби отодвинул в сторону увесистый альбом с репродукциями полотен Гойи издательства «Тэмз и Хадсон» и деликатно разместил свой немалый вес на краешке софы.
Сара Лоусон осталась стоять. У нее был вид человека, готового вот-вот сорваться с места и убежать, в то время как незваные гости чувствовали себя вполне вольготно.
— Как я понял, — начал старший инспектор, — вы собирались нанести визит миссис Холлингсворт в день ее исчезновения?
— Совершенно верно.
— Может, скажете зачем? — задал он следующий вопрос, когда повисшее молчание затянулось на целую минуту.
— У нее было кое-что для моего лотка винтажных вещиц, которые я собиралась выставить на продажу во время церковного праздника. Я пришла их забрать… Постучала, никто не ответил. Я обошла дом и нашла коробку с ними в патио.
— Но вас к тому же пригласили на чай, я полагаю?
— Да.
— Это бывало часто?
— Совсем нет. Прежде — никогда.
Трой сделал краткую запись и стал исподволь осматриваться. Как всегда, когда его окружали свидетельства творческого или интеллектуального бытия, он усматривал в них укор собственному образу жизни. Вот и теперь он принялся, так сказать, восстанавливать баланс.