В банке работал кондиционер, и это было блаженство. Барнаби, обливавшийся потом при каждом шаге, почувствовал, как рубашка постепенно высыхает и отлепляется от кожи.

Фредди Блейкли не заставил их ждать. Гостям были предложены два чрезвычайно неудобных на вид стула. Каркас их состоял из гнутых хромированных трубок, а спинки и сиденья — из хитроумно переплетенных полосок кожи. Казалось, они предназначены для каких-то особенно неприятных медицинских процедур или для воплощения в жизнь дерзких сексуальных фантазий.

Барнаби передал банковскому менеджеру судебное предписание. Блейкли не стал отмахиваться от документа или проглядывать его вскользь, как обычно делают. С видом величайшей серьезности он уселся за огромный, сработанный из тика стол и явно приготовился уделить изучению бумаги столько времени, сколько потребуется, чтобы уловить каждый оттенок смысла и высмотреть любую попытку надувательства.

Барнаби с любопытством наблюдал за этим представлением, в то же время пытаясь ухватить все особенности внешности и поведения сидевшего перед ним человека. После тридцати лет службы он проделывал это почти бессознательно и без малейших усилий. Сегодня его наблюдения оказались особенно результативными. Контраст между идеальным порядком на столе, подчеркнуто церемонной манерой общения и наружностью был просто разительным. Если коротко, Фредди Блейкли выглядел как гангстер.

Невысокий, квадратный, с крутыми, мускулистыми плечами. Губы мясистые, но красивой формы, чувственные. Кожа грубая, бледная, как у человека, мало бывающего на воздухе. Несмотря на тщательное бритье, его припудренный тальком подбородок отливал стальной синевой. Костюм черный, в широкую бледно-белую, как снятое молоко, полоску. Атласный галстук расшит золотыми павлинами, а из нагрудного кармана выглядывает изумрудный шелковый платочек с узором «пейсли».

В надежде разделить удовольствие от столь примечательного зрелища Барнаби оглянулся на Троя, но тот немедленно отвел взгляд и уставился в окно.

Блейкли аккуратно сложил пополам предписание, придавил его девственно чистым пресс-папье и, кажется, собрался заговорить. Барнаби уже приготовился услышать гремучие неаполитанские раскаты голоса, каким делают предложение, от которого нельзя отказаться. Но его ожидало разочарование.

— Жуткое дело! — Благословенный выговор «ближних графств»[41], словно просеянный сквозь теннисную ракетку. Улыбка исполнена пустой, дипломатической учтивости. — Жуткое, — повторил мистер Блейкли и взглянул на полицейских с отвращением, словно, вторгшись под освященные традицией своды его почтенного учреждения, они принесли с собой пренеприятный запах. В каком-то смысле он был прав, ибо что может быть неприятнее смрада смерти? — Так чем я могу вам помочь? — И мистер Блейкли поднес к широкой, с пучками волос ноздре свой вызывающе яркий mouchoir[42].

Барнаби счел разумным подбираться к ужасной сути дела обходными путями и для начала осведомился о состоянии дел компании Алана Холлингсворта.

Мистер Блейкли ответил в самых общих чертах. Перед ним лежала аккуратная стопочка листов формата А4 с ровными колонками цифр, с которыми, впрочем, он почти не сверялся. С его слов выходило, что «Пенстемон», хоть и не располагал большими резервами, вполне уверенно держался на плаву. В отличие от большинства деловых клиентов банка, компания имела положительный баланс. На личном счете Алана Холлингсворта средства также водились, хотя и не всегда. Выдав эти крохи информации, мистер Блейкли замкнул уста. Видимо, на этом поток добровольно выданных сведений иссяк.

Первый же конкретный вопрос, про ссору Холлингсворта и Паттерсона, был встречен в штыки:

— Вы действительно хотите, чтобы я комментировал историю, о которой почти ничего не знаю?!

— Полагаю, причиной всему была срочная необходимость получить крупную сумму наличными. Холлингсворт просил ссуду у банка?

— Да.

— И вы отказали?

— Отказал. Бизнес у него небольшой. Я не посчитал его надежным обеспечением для такой суммы.

— Известно ли вам, обращался ли он за деньгами куда-то еще?

— Понятия не имею. — Надменный изгиб пухлых губ подсказывал, что это «куда-то еще» для него могло означать лишь учреждения несравненно более низкого статуса.

— Можете ли вы назвать дату, когда он тем не менее получил желаемую сумму?

Барнаби вручили два скрепленных листка. Он сразу увидел платеж, произведенный «Пателлусом». Двести тысяч фунтов, переведенных восемнадцатого марта.

— Странно, что сумма такого размера не была помещена на депозитный счет. Ведь у Холлингсворта он имеется?

— Имеется. Обычно так и делают. Но как вы сейчас убедитесь, деньги у нас надолго не задержались, — с этими словами мистер Блейкли передал Барнаби третий листок.

— Да, действительно. — Деньги пролежали в банке всего четыре дня — минимальный срок, полагающийся для подтверждения всех документов. — Он и в самом деле испытывал неотложную нужду в деньгах. Вы случайно не знаете, на чье имя был выписан чек?

— Я так и думал, что вам понадобится эта информация. — И мистер Блейкли отдал должное собственной проницательности, самодовольно выпятив губы. Он заглянул в блокнот. — Это некто Ф. Л. Комински.

— Полагаю, я не смею даже надеяться… — Барнаби не сомневался, что название банка получателя тоже отыщется в блокноте, но ради дела всегда был готов подыграть чужим странностям и тщеславию. Этим он существенно отличался от Троя, готового без конца потакать собственным иллюзиям и самообольщению, но не прощавшего чужих слабостей.

— Их перевели в «Куттс», в их кенсингтонский филиал.

— Благодарю, мистер Блейкли. — Теперь Барнаби пробегал глазами колонку вложений под высокий процент. Для владельца процветающей фирмы сумма на счете оказалась весьма скромной. Он указал на это менеджеру.

— Верно, — согласился мистер Блейкли. — Он очень много тратил.

Вспоминая обстановку в доме Холлингсвортов и гардероб Симоны, Барнаби не мог с ним не согласиться и объявил:

— Теперь я вынужден перейти к безрадостному настоящему.

Банковский менеджер тут же признал серьезность момента, затолкав поглубже в карман игривый зеленый платочек.

— Нам известно, — продолжал старший инспектор, — что незадолго перед смертью Холлингсворт снова пытался раздобыть солидную сумму денег.

— В самом деле?

— Фактически я убежден, что в воскресенье девятого июня, в первой половине дня, он обсуждал это с вами по телефону.

— Боже правый… — Блейкли явно был обескуражен. Он определенно предпочитал, чтобы вся информация находилась в его руках. — Не иначе как вы волшебник. Или по каким-то причинам его телефон стоял на прослушке?

— Нет, но ваш разговор слышали.

— Понимаю. Знаете, объяснение вышло довольно неловким… — Маниакальный аккуратист, мистер Блейкли стал выравнивать ручки у себя на столе, после чего неловко замолк.


— Как я понимаю, мистер Холлингсворт был сам не свой.

— Не то слово. Он звонил и за несколько дней до этого.

— Точную дату назвать можете, мистер Блейкли?

— Да, могу. — Менеджер придвинул к себе большой настольный календарь, раскрыл и разгладил и без того гладкую страницу. — Я это запомнил, поскольку клиент, который явился просить о предоставлении ссуды, пожаловался, что его заставили ждать.

Сержант Трой восхитился строгим порядком на рабочем столе мистера Блейкли и торопливо перевернул страницу собственного блокнота.

— Ну вот: девять тридцать в пятницу седьмого июня. Он сказал, что ему нужно пятьдесят тысяч фунтов, причем очень срочно. Хотя выдачу такой суммы, в отличие от предыдущей, вполне можно было обсуждать, мне все равно требовалось время, чтобы заново оценить положение дел «Пенстемона». Я сказал, что это займет пару дней и ему придется лично приехать для переговоров.

— И как он отреагировал?

— Вспылил. Дело дошло чуть ли не до оскорблений. — Матово-бледные щеки мистера Блейкли тронул легкий румянец. — Он стал спрашивать, сколько времени может занять вся процедура, и впал в отчаяние, когда я объяснил, что в таких вещах нельзя спешить. Должен признаться, его реакция очень меня насторожила, хотя, возможно, вам, старший инспектор, покажется, что я попросту бессердечен.

Барнаби изобразил слабый жест несогласия с подобной интерпретацией.

— Вы же понимаете, когда речь идет о деньгах, следует полагаться не на сердце, а на ум. Но чем спокойнее я держался, тем сильнее он вскипал. В тот день он звонил еще несколько раз, в таком же возбуждении. Наконец я поневоле велел секретарю отвечать, будто меня нет на месте. Я сделал все, что полагалось в тот день, и, поскольку на выходные собирался уехать, из офиса ушел раньше обычного. Мы с женой отправились на свадьбу в Суррей и там заночевали. Когда в воскресенье около одиннадцати утра мы вернулись домой, на автоответчике была чуть не дюжина сообщений от Холлингсворта. Я ему сразу же перезвонил.

— Вероятно, именно об этом звонке мы и слышали.

— Да. Я уверил его, что делаю все возможное для того, чтобы ускорить получение денег. Судя по всему, он был в бешенстве оттого, что я посмел покинуть банк, прежде чем все закончу. — Мистер Блейкли фыркнул с таким возмущением, что на миг его волосатые ноздри сжались. — Он был в истерике, и я, нажав на все кнопки, добился оформления суммы к раннему утру следующего дня. И тогда, вы не поверите, он отказался приехать за деньгами! Сказал, что слишком болен и не может вести машину. Судя по голосу, так оно и было.

— Как вы поступили тогда, мистер Блейкли?

— Сложил в чемоданчик деньги — сплошь мелкие купюры, как он просил, что мне особенно не понравилось, — и покатил к нему в Фосетт-Грин. Все против правил.

— Как выглядел мистер Холлингсворт?

— Очень плохо. Я с трудом его узнал. — Мистер Блейкли приметил, что листки в стопке чуть разошлись, старательно выровнял их края и добавил: — К тому же он был нетрезв, хотя это я понял, еще беседуя с ним по телефону.

— За все время вашего общения сказал ли он вам хоть раз, зачем ему нужны деньги?

— Нет.

— И вы не спрашивали?

— С нашей точки зрения, это не было важно. Если бы нам потребовалось вернуть свои деньги, его бизнес с лихвой перекрыл бы выданный заем.

— Но, возможно, вам самому стало любопытно. Возникли у вас какие-то идеи по этому поводу?

— Не хотелось бы показаться мелодраматичным, — изрек мистер Блейкли, живое воплощение мелодрамы в этом своем наряде а-ля Джим Кэгни[43], — но я действительно задался вопросом, уж не шантажируют ли его. Сложно, разумеется, допустить такое о человеке своего крута.

— О чем шел разговор во время вашего последнего визита?

— Не было никакого разговора. Он буквально вырвал чемоданчик у меня из рук и выставил за дверь.

— Связывался ли он с вами после этого?

Мистер Блейкли покачал головой:

— Нет. Следующий звонок был уже из «Пенстемона». С известием о его кончине.

— Имеете ли вы представление о том, что теперь станется с компанией?

— Ни малейшего. Но я надеюсь на следующей неделе встретиться с мистером Бёрбейджем.

— А миссис Холлингсворт, сэр? Она имела счет в вашем банке? Или, может, счет был у них общий?

— Ничего подобного. Тем не менее я написал ей, чтобы принести свои соболезнования и предложить любую поддержку и помощь, если возникнет необходимость.

«Какая уж тут поддержка, — думал Трой, лихорадочно терзая ручку, в которой кончились чернила, и пытаясь выдернуть из кармана запасную. — Все, что бедной телке теперь может потребоваться, это хорошо вооруженный отряд быстрого реагирования, вышибающий двери погреба, где она сейчас сидит, если еще жива».

— Боюсь, этой леди сейчас нет в «Соловушках», — осведомил Барнаби. — Она исчезла из дома неделю назад.

— Да… Еще одна драма, — вздохнул мистер Блейкли, всем своим видом показывая, что умывает руки. — Вы полагаете, эти два события как-то связаны?

— Расследование в самой начальной стадии. Сейчас трудно сказать.

— Боже мой, я спросил просто так. В принципе, мне это знать ни к чему. — Мистер Блейкли с обиженным видом приподнял край острой, как самурайский меч, манжеты и взглянул на претенциозно дорогие наручные часы: — У меня назначена встреча на…

— Буквально еще пару вопросов, — взмолился Барнаби, противясь перемещению из комфортной прохлады в невыносимую уличную жару и заранее жалея себя. — У мистера Холлингсворта есть депозитарная ячейка в вашем банке?

— Нет.