Правда, зрителей почти не осталось, и мало кто провожал взглядами отъезжающий микроавтобус экспертов. Перро взглянул на часы: семь тридцать. Тогда все понятно. Экспертам трудно конкурировать с очередной серией «Жителей Ист-Энда».

Перро вздохнул и подумал, не принести ли ему из патио к парадному входу стул и не присесть ли, раз уж за ним не надзирает никто из начальства. Он был на ногах уже девять часов, ноги и поясница болели нещадно.

Тем не менее переработка его устраивала. Через месяц у сына день рождения, Робби давно хотел горный велосипед. Мальчик уже смирился с мыслью, что байк будет не новый, как и многое из подаренного детям. Папа приведет велик в порядок, и тот будет выглядеть не хуже. Но как приятно было бы удивить паренька, купив ему новый велосипед…

Перро обогнул дом, направляясь на задворки. В конце концов, и за ними нужно приглядывать. Может, даже еще внимательнее, поскольку те не на виду.

Сад был неподвижен и тих. Деревья и кустарники купались в лимонных лучах закатного солнца. Слышалось лишь жужжание пчел, копошащихся в дремотно полураскрытых цветах, плеск лягушек в пруду да ленивая перебранка собаки с лисом где-то на краю поля.

Перро присел на синий, в ромашках гамак и смаковал тишину. Дышал он медленно и глубоко, наслаждаясь пряными, мускусными ароматами. Казалось невероятным, что совсем недавно здесь копошилась тьма людей, мужчин и женщин, извлекающих из сладко пахнущей земли безобразные свидетельства человеческой жестокости.

В этом теплом и мягком воздухе раны, нанесенные самолюбию Перро, потихоньку затягивались. Он очень близко к сердцу принял неприкрытое пренебрежение, с которым старший инспектор разговаривал с ним в Каустоне. Но сильнее обиды и стыда, что не смог действовать оперативно и смело, было чувство страха. Констебля теперь постоянно преследовали слова о том, что он «напрочь отстал от жизни там, в своей глуши».

Перро был человек деревенский. Вырви его из здешней почвы — и он зачахнет, умрет. Не взаправду, конечно. Трикси наверняка назвала бы его дурачком за подобные мысли. Когда он делился с ней своими тревогами, она уверяла его, что все будет хорошо, пока они вместе.

На самом деле все не так просто. Место меняет человека. Бывая на курсах переподготовки, он многое повидал. И эти копы из небольших городков, они… Эта их манера говорить между собой, их отношение к людям… Этот цинизм. Они разговаривали так, будто только и делали, что воевали. Постоянно толковали о «зачистках». Перро в их компании чувствовал себя совсем чужим.

Он даже не пытался рассказывать им о своей работе, заранее чувствуя презрение, с которым будут восприняты его слова. Никого не интересовали три деревушки, находившиеся на его попечении. Плевать они хотели на задиристых мальчишек, включая его собственного, которые гурьбой вырывались в три тридцать из дверей новенькой начальной школы с пластилиновыми и бумажными моделями самолетиков или еще не просохшими от красок рисунками. Или на то, с каким нетерпением ждали его стука в дверь одинокие старики. Какой смысл было там рассказывать, как в свободное от дежурства время он судил местные футбольные матчи или соревнования в клубе юных велосипедистов?

Нет слов, в его работе было много неприятного. Кражи со взломом, случаи избиения детей (о них становилось известно быстро, и деревенское сообщество разбиралось с ними безотлагательно), пьяные драки, нездоровые отношения в семье. Но не было ничего такого, что требовало бы зачисток.

Однако Перро категорически не согласился бы с тем, кто назвал бы его будничную работу бесполезной. Тем более этот зловредный сквернослов и подхалим, рыжий сержант из городского полицейского участка.

Когда Перро рассказал своей Трикси о том, как подставил его этот ублюдок, она сначала даже не поверила. Пыталась убедить мужа, что тот просто неправильно понял сержанта Троя. Говорила, что ни один коллега не способен на подобную низость. Тут-то Перро и объявил ей, что, если его переведут в Каустон, он уйдет из полиции.

Он откинулся в гамаке, закрыл глаза и постарался выкинуть все эти мысли из головы. Зачем пугаться заранее? Очень может быть, что старший инспектор и забыл уже о своих словах. А если он, Перро, отныне проявит себя как энергичный и решительный помощник, то начальство и не вспомнит о его промахах. Именно на это и нужно себя настроить.

Перро вытянулся в полный рост, подложил под голову подушечку и следующие четверть часа провел в созерцании тихо раскачивающегося клематиса, китайских ваз и жаровни для барбекю. По небу пролегли лиловые и золотые полосы. Близились сумерки.

«Вот было бы здорово, — сонно подумал Перро, уже почти не слыша плюхавшихся в прудик лягушек, — исключительно хорошо… обнаружить верный для раскрытия дела ключ… а еще лучше — застичь кого-то… кого-то совершенно неожиданного… поймать за руку… и чтобы это привело к успеху… к выводу… мы поражены… все мы… прекрасная работа, констебль… теперь и речи нет…»

И Перро заснул крепким сном.





Глава шестая




Одно дело — исчезновение женщины, которая, похоже, сбежала от мужа, и последовавшая за этим кончина ее супруга, возможно в порыве отчаяния наложившего на себя руки. И совершенно иное — похищение с целью выкупа и жестокое обращение с похищенным. К двум часам следующего дня расследование по делу Симоны Холлингсворт уже шло полным ходом.

Правда, людей под него старшему инспектору выделили меньше, чем хотелось бы, но в этом ничего нового не было. Каждый получил конкретное задание и приступил к его выполнению. Полицейским предстояло опросить каждого жителя Фосетт-Грина о покойном и его пропавшей жене в надежде составить картину их супружеских отношений и семейного уклада.

Полиция надеялась найти кого-нибудь, кто вместе с Симоной ехал в тот день до рыночной площади и, может статься, видел, что она делала, сойдя с автобуса, а еще лучше — того, кто, возможно, говорил с ней по дороге.

Кроме того, Барнаби разослал факс риелторским агентствам в радиусе десяти миль от Каустона с целью выявить все объекты недвижимости, сданные внаем за последние два месяца, включая лавки, офисы и склады. Он также затребовал адреса всех пустующих помещений. Ему представлялось маловероятным, что похититель явился в агентство, назвал свое настоящее имя, поставил его под контрактом и выписал чек, но нельзя было упускать из виду ни одной возможности. В конце концов, Симону куда-то ведь должны были увезти.

В команду включили и сержанта Брирли, выбранную Барнаби специально для контактов с четой Брокли. Она была умна, тактична и способна подметить такое, что ускользнуло бы от более прямолинейного дознавателя.

Три человека оставались в полицейском участке для сбора сведений о прошлом Алана и Симоны, и для начала они должны были выйти на след предыдущих супругов их обоих. Некоторую надежду внушала скверная репутация первого мужа Симоны. Уж не был ли он как-то связан с малопочтенным, как показалось Эвис, клубом в Сохо, где работала Симона?

Первым побуждением инспектора было немедленно приказать, чтобы в участок доставили для допроса Паттерсона. Похищение с целью выкупа миссис Холлингсворт, несомненно, сулило Грею сладкую месть. Оно не только в известной степени возместило бы финансовые потери, вызванные кражей его трудов, но и доставило бы моральное удовлетворение: человек, так нагло обманувший его, несколько дней обливался холодным потом от ужаса, пытаясь забыться в пьяном угаре. Месть, как известно, блюдо, которое лучше подавать холодным.

Однако по зрелом размышлении Барнаби решил отложить допрос бывшего коллеги Холлингсворта до того момента, когда получит из лаборатории заключение по отпечаткам пальцев. Экспертизу обещали представить во второй половине дня, а пока старший инспектор намеревался переговорить с банковским менеджером «Пенстемона» Фредди Блейкли. Барнаби надеялся прояснить для себя финансовое положение фирмы и узнать, как были изысканы деньги для выкупа.

В ходе предварительного слушания дела о смерти Алана Холлингсворта суд признал необходимым расследовать ее обстоятельства. Тело было опознано Тедом Бёрбейджем. Адвокат и поверенный в делах Джилл Гэмбл дала телефон и адрес брата покойного, и полиция Абердина уже направила к нему своего человека.

Отчет о вскрытии мало что добавил к телефонному разговору старшего инспектора с Джорджем Буллардом. Просматривая заключение, Барнаби почувствовал, что ему трудно сосредоточиться, и отрядил своего миньона за дозой кофеина:

— Только не то выдохшееся пойло, которым нас здесь потчуют со времен… — Барнаби отвлекся. Стоя у окна, он заметил посыльного из отдела судебно-медицинской экспертизы, который пересекал двор, направляясь к зданию участка.

— Со времен непорочного зачатия?

— Что?

— «Я влюбился в первый раз», — прокаркал строчку из популярной песни сержант Трой. Музыкальности в нем не было ни на грош.

— Свежезаваренный!

К тому времени, когда Трой появился с двумя стаканчиками бархатно мягкого бразильского напитка, Барнаби уже с головой ушел в изучение результатов осмотра места преступления, вышелушивая данные, которые могли иметь хоть какое-то отношение к делу. Отчеты касались дома со всем его содержимым и зарытых в землю фотографий. Заключений относительно того, что эксперты обнаружили в саду, гараже, машине, на одежде, следовало ожидать в ближайшие несколько дней, по мере готовности.


Среди отпечатков пальцев, найденных в доме, естественно, оказались неизвестные. Многие, надо думать, принадлежали Симоне. Какие-то — Перро и викарию. На клавиатуре компьютера, дисплей которого зафиксировал последнее «прости» Алана, сохранились лишь его «пальчики».

Барнаби это не слишком обескуражило, потому что вывести послание на экран можно было и другими способами. Например, загрузить с гибкого диска. Набрать на другой клавиатуре — их в комнате имелась еще пара. Или затянуть клавиатуру тонкой пленкой, какие используют в магазинах, чтобы не пачкались клавиши кассы.

Исследование пластиковой папки-конверта и фотографий Симоны выявило крохотные вмятины в правых уголках полароидных снимков. А значит, пинцетом пользовались не только эксперты. Единственные отпечатки на фото принадлежали Алану. Как и на стакане, который валялся на коврике у камина.

Как и предполагал Барнаби, на стенках емкости эксперты обнаружили следы галоперидола. Кто-то всыпал лекарство прямо в стакан (в бутылке препарата не содержалось), плеснул туда виски и дал выпить жертве. И все это — не оставив ни единого отпечатка.

Но как убийца ухитрился всыпать порошок незаметно для жертвы? Одним ловким движением руки, попросту отвернувшись или улучив момент, когда отвернется Холлингсворт? Либо все было проделано без спешки и суеты в соседней комнате, а уже затем поднос со стаканом подсунули убитому?

Или так: убийца мог стереть все отпечатки, когда Холлингсворт потерял сознание, а затем прижать к стеклу его пальцы. Но это совсем не так просто, как может показаться. Почти всегда одержимый желанием проделать все наилучшим образом, злоумышленник с излишней силой прижимает пальцы жертвы, и отпечатки в итоге получаются неестественно четкими.

Барнаби прикрыл глаза и попробовал представить, будто находится в гостиной «Соловушек» поздним вечером понедельника. Он нередко проделывал подобные эксперименты, и почти всегда успешно. Живое, но не слишком оригинальное воображение уберегало его от невероятных сценариев, какие вообразил бы человек более творческий.

Вот она, эта комната. Здесь очень душно, воздух затхлый и спертый. Шторы задернуты. Приехал Алан. (Барнаби явственно услышал, как хлопнула дверца машины.) Холлингсворт только что заплатил выкуп. Что ему сказали? Скормили самую старую из всех бородатых баек, должно быть. Когда вернешься, она уже будет ждать тебя дома. Если так, он, вероятно, заметался по всем комнатам, взбегая наверх и чуть не кубарем скатываясь вниз, рывком отворяя двери и выкликая: «Симона! Ты где? Симона!»

Да уж, бедняге не позавидуешь…

Но что, если дом уже не был пуст? Что, если убийца уже прибыл на место? Или он (а может, она?) проник в коттедж тайком, без ведома Холлингсворта? Последнее предположение Барнаби отмел как крайне сомнительное. Если это был некто, кого Холлингсворт знал и с кем был готов вместе выпить, тайное проникновение не имело смысла.

Соблазнительно было связать похищение и смерть Холлингсворта, как бы парадоксально это ни выглядело на первый взгляд. В конце концов, зачем убивать курицу, которая только что снесла довольно-таки весомое, попросту говоря, золотое яйцо? И от которой можно было бы добиться еще.

Одна из наиболее явных причин состояла в том, что Холлингсворт стал опасен. Вдруг, вместо того чтобы сразу уехать, оставив деньги в указанном месте, он слонялся поблизости в надежде выследить того, кто их заберет? Возможно, даже пытался следовать за вымогателем. При таком раскладе жизнь его и гроша ломаного не стоила. В особенности если, как подсказывал Барнаби инстинкт, с Симоной к тому времени было покончено.

Толстые пальцы инспектора проворно перелистывали страницы отчета. Барнаби отметил, что дверной замок никто не ломал. Тело Холлингсворта обнаружено в запертом доме, а следовательно, либо у кого-то был ключ от коттеджа, либо этот кто-то постучал и его впустили.

Ключ имелся у Грея Паттерсона. Однако он его выбросил, если ему верить, но это он так говорит, не правда ли? Хотя, если так оно и было, разве Холлингсворт не мог под давлением обстоятельств впустить человека, которого жестоко обманул? Положим, Паттерсон объявился на пороге с байкой о том, что случайно видел Симону, в автобусе, например, или в кафе? В другой ситуации подобная выдумка не выдержала бы никакой критики, но Алан был явно не в состоянии мыслить критически. Люди в отчаянии хватаются за соломинку.

Нельзя забывать и о ключе Симоны. Предположительно, он находился в ее сумочке, когда она садилась на каустонский автобус, а после вполне мог оказаться в руках у темных людишек.

Барнаби поддернул влажную от пота манжету рубашки. Час дня. Все эти размышления, скорее прочищающие мозги, чем по-настоящему плодотворные, прилично затянулись. Барнаби прихватил с собой помятый пиджак из коричневого хлопка и направился в столовую полицейского участка, чтобы перекусить перед визитом в Национальный Вестминстерский банк.

Угрюмо памятуя о проблемах с лишним весом, старший инспектор ограничился салатом из тертой моркови, изюма и миндаля с ломтиком лимона и двумя кусочками копченой индейки. «Если жара чем и хороша, — подумал он, выжимая на салат сок из лимона, — так это тем, что отбивает аппетит».

Тут и объявился полицейский кот по имени Крейг. Его, можно сказать, навязал участку сменивший место жительства телефонист, выдав за великого ловца мышей. Однако Крейг ловко уклонялся от обременительных обязанностей, а все внимание свое сосредоточил на столовой. Здесь, несмотря на постоянные подачки легковерных едоков и увеличение веса вдвое за первую же неделю, ему до сих пор удавалось поддерживать иллюзию, будто он еле жив и зверски голоден. Актер из него получился бы замечательный.

— Уходи, — проворчал старший инспектор, — ты, гнусный маленький попрошайка.

Крейг прищурился и смерил его настырным, требовательным взглядом, каким коты смотрят, когда мгновенно не получают желаемого. Вся его приплюснутая мордашка выражала недоверие. Он подождал немного, но, видя, что еду не подносят, мяукнул. Собственно, это было не мяуканье, а жалкий писк существа, вконец измученного голодом и жаждой.

Понимая, что его дурачат, Барнаби стал мрачно отрезать для кота кусочек индейки, но тут появился его подручный с тяжело нагруженным подносом и стал устраиваться напротив.

— По понедельникам здесь меню всегда скудное, так ведь, шеф? — произнес Трой, втыкая вилку в толстую, аппетитную сосиску, брызнувшую соком. — Там, на кухне, они, похоже, еще не раскачались.

Кроме сосисок на его тарелке уместилась горка картошки фри (высокая, того и гляди свалится), два поджаренных яйца, оранжевое озерцо тушенных в томате бобов, грибы и несколько кусков кровяной колбасы.

— Ты не мог бы пересесть куда-нибудь со всем этим?

— Не понял? — Трой всегда очень остро реагировал на пренебрежение, реальное или воображаемое. Но сейчас, когда его действительно задели, он словно не мог поверить своим ушам. Выражение лица его стало точь-в-точь как у оскорбленного кота Крейга. И вправду обиженный, он взял свой поднос и завертел головой, топчась на месте.

— Тут садись, — буркнул Барнаби, указывая на стул за своей спиной.

— Как скажете, сэр. — По тону его было понятно, что Трой дистанцировался от шефа не только в физическом смысле.

Барнаби едва не улыбнулся, хотя может ли улыбаться человек, у которого под носом наструганные овощи, а у ног — кот с выкрутасами?

За его спиной звяканье металла о металл достигло крещендо. Казалось, там разыгрывается завершающая сцена из «Гамлета». Далее последовала сытая пауза, финальная дробь складываемых ножей и вилок, затем тихий скрип — свидетельство того, что тарелку подчистили корочкой хлеба.

— Все, — проскрежетал Барнаби, — пошли.

— Я еще не съел кровяную колбасу.

— Кровяная колбаса для слабаков, сержант.



Национальный Вестминстерский банк находился на Хай-стрит, в двух шагах от участка. Потихоньку приходя в себя от последнего, самого немилосердного из всех укола, Трой последовал за начальником через пышущую жаром парковку и за главные ворота. Тут же они погрузились в смрад выхлопных газов, приправленный вонью пережаренного лука и горелого жира, которые распространяла стоящая неподалеку тележка с хот-догами.

Трой печатал шаг, красуясь и всем видом отстаивая свою брутальность. «Это я-то слабак?! Ну и наглец! Удар под дых, вот это что такое!» Если бы не оскорбительный тон, это было бы просто смешно. Обозвать слабаком его, такого мужественного и неотразимого, что любая смазливая мордашка в радиусе двадцати шагов тает при виде него. Мускулистый, симпатичный, такой умелец по женской части, что в участке ребята прозвали его Макси. Даже десятой кружке «лагера с черным» не свалить его с ног. И он счастливый отец. Правда, отец девочки, но у него еще куча времени, чтобы это исправить. Зависть гложет старого секача, вот и все!..

Они остановились у пешеходного перехода. Раскаленные плиты мостовой прожигали насквозь синтетические подошвы зеркально сверкавших мокасин Троя, черных с кисточками. К ним направился пожилой человек, сэндвичем зажатый между картонок с библейскими цитатами. Трой неодобрительно следил за его приближением. Мужчина, без сомнения одержимый докучливым желанием всем и каждому рассказывать, как осознал свою греховность и пришел к Господу, что нередко свойственно чересчур религиозным людям, сказал ему со слащавой улыбкой:

— Иисус любит тебя.

— Иисус любит всех, братец, — отбрил Трой, отлично подкованный в том, как распознать субъектов с неустойчивой психикой. — Не воображай, будто ты какой-то особенный.