— Мы тут, в «Конюшне», говорим «жестянка», — наставительно заметила миссис Бост. — Это самое меньшее, что мы можем сделать. Немного самодисциплины. Ради сохранения классического английского языка.

— Так у вас есть «севенап» в жестянках? — послушно переспросил Барнаби.

— Такого не держим.

Барнаби прибавил к своей кучке покупок баночку диетической «колы» и протянул десятифунтовую купюру. Миссис Бост, которая вошла в роль и, похоже, счет вела уже на дублоны, озадачилась:

— А меньше достоинством у вас не найдется?

— У меня есть мелочь, шеф, — сказал Трой.

Позволив сержанту расплатиться, Барнаби извлек служебное удостоверение и объяснил, какая надобность привела их в деревню. Затем он осведомился, что хозяйка лавки знает о Холлингсвортах.

Шея миссис Бост вытянулась, как у петуха, затем снова спряталась в плоеный воротник. Шею покалывало в накрахмаленной плойке, и лавочнице приходилось это проделывать время от времени. Эта голова на воротнике, к которой сходились лучами острые складки, напомнила Барнаби картину на библейский сюжет, ту, где в конце пиршества вносят большое блюдо с отсеченной головой инакомыслящего обличителя власти.

— Алана я вообще не встречала. Сразу после ее ухода он заказал замороженные полуфабрикаты по телефону. Оплатил картой, а муженек мой доставил. Раньше Симона иногда заглядывала. А еще я видела ее, когда она говорила с кем-то из будки напротив, — миссис Бост кивнула в сторону окошка, откуда прекрасно просматривалась телефонная кабина.

— Но ведь у них дома есть телефон? — удивился Трой.

— Частые перебои на линии. Во всяком случае, она так говорила.

— Эта миссис Холлингсворт, какой она вам казалась?

— Изнеженная негодница, — отозвалась миссис Бост, снова соскальзывая куда-то в эпоху Шекспира.

К тому времени в лавочку уже зашло несколько посетителей, и один из них ждал возможности расплатиться. Барнаби решил тут не задерживаться, зная, что, если начнется полномасштабное расследование, в деревне будет опрошена каждая семья.



Возле «Соловушек» сверкал и переливался под жаркими лучами фургон криминалистов. Добропорядочные обыватели Фосетт-Грина, хоть и оттесненные теперь полицейским ограждением, не выражали ни малейшего недовольства. Напротив, у коттеджа царила благостная атмосфера вылазки на природу. Люди стояли вокруг или присаживались на травянистую обочину, переговариваясь между собой и смакуя с бессознательным оживлением близкое присутствие смерти.

Одна семья, явившаяся в полном составе, включая собачку, даже подкреплялась неподалеку сэндвичами и потягивала через трубочку прохладительные напитки. Мать семейства, вероятно в надежде на приезд телевизионщиков, была при полном параде, в боевой раскраске и со свежей завивкой.

Ворота открыл Перро. Он только что вернулся с короткого перерыва на ланч, и во рту его еще оставался вкус аппетитной домашней еды. Барнаби и Трой протиснулись мимо него, причем последний в виде исключения ограничился лишь ироническим хмыканьем. Перро отчужденно молчал и холодно смотрел мимо, пока к нему не обратился старший инспектор:

— Ступайте в дом, Перро. Скажите тому, кто стоит у входной двери, чтобы заменил вас здесь.

— Слушаюсь, сэр.

Обри Марина они застали у кухонного стола в окружении грязных чашек и тарелок, переполненного мусорного ведра и коробки из-под консервированных бобов, тоже доверху набитой объедками. На грязной керамической подставке стояла сковородка, пропахшая затхлым жиром, и кастрюля с остатками подгоревшей еды. Повсюду кружили мухи. Барнаби невольно вспомнились декорации к «Сторожу»[29], недавно поставленному с большим успехом на сцене каустонского любительского театра его женой Джойс.

— Откуда, бога ради, этот дух?

— Виски. Вся раковина провоняла.

— Пузырьки от пилюль нашлись?

— Нет.

— А капсулы?

— Тоже ноль. Мы тут всё прошерстили, включая мусорный контейнер. Мог забросить в высокую траву.

— Не думаю.

— А если спустил в туалет? — предположил Трой, картинно зажимая двумя пальцами нос.

— Возможно, — согласился Обри. — Только они ничего не весят. Одна-две обязательно болтались бы на поверхности.

— Я пошел наверх. Осмотрите здесь все хорошенько, сержант. Проверьте это бюро со стеклянной дверцей и стол. Постарайтесь найти счета за телефонные переговоры.

— Слушаюсь, босс.

Барнаби вышел в холл, где томился Перро, неловкий, неуверенный, полный решимости заслужить одобрение. Вместе они стали подниматься наверх. У поворота лестницы Барнаби приостановился, чтобы полюбоваться репродукцией «Тополей на берегах Эпта» Клода Моне. Оправленная в прозрачную рамку из оргстекла, она радовала глаз безмятежной красотой и грела душу.

На площадке Барнаби велел констеблю осмотреть три гостевые спальни.

— Что мне искать, сэр?

— Все, что может пролить свет на исчезновение миссис Холлингсворт либо на смерть ее мужа. Полагаю, мне не нужно вам все разжевывать?

— Нет, сэр. Не нужно.

Сам Барнаби стоял напротив хозяйской спальни. Открыв дверь, он словно бы опять очутился перед театральными декорациями, только на этот раз куда более презентабельными и даже игривыми, идеально подходящими для легаровской оперетты «Веселая вдова», например.


От позолоченной короны на потолке к широченному супружескому ложу ниспадали облаками тюлевые драпировки. Изголовье под слоновую кость было украшено пасторальными сценками в пастельных тонах. Нимфы и пастушки́ предавались любви посреди цветущих лужаек прямо на глазах у олимпийских небожителей. В бурлящих потоках плескались кентавры.

На прикроватном столике Барнаби увидел свадебную фотографию и взял ее, чтобы рассмотреть получше. Выражение на лице жениха было ему знакомо. Подобную смесь разных эмоций он подметил у зятя в день свадьбы дочери. Гордость, глубокое удовлетворение, даже упоение… Что-то от взгляда охотника-собирателя, которому выпало счастье не только встретить представителя вымершего вроде бы вида, но и приобщить его к своей коллекции, на обозрение и зависть всему миру. Однако проступала и опаска. Восторженное изумление (подумать только, именно он стал счастливым избранником!) отравлялось тревогой (но почему, ведь наверняка многие мечтали завладеть этим чудом?). Бедный Нико… Он еще владел своим призом, но иногда Барнаби спрашивал себя, долго ли это продлится…

Теперь старший инспектор переключил внимание на невесту Холлингсворта, которая выглядела традиционно лучезарной, и решил, что викарий ничуть не преувеличивал. Симона Холлингсворт и вправду была обворожительна, хотя, на вкус инспектора, ей не хватало естественности. Ослепительно улыбаясь из-под облака вуали, она напоминала тех умело отлакированных красоток, что лебедями скользят между косметических витрин супермаркетов, брызгая парфюмами из атомайзеров на зазевавшихся женщин, да и мужчин тоже, если те потеряют бдительность.

В поисках лучшего освещения Барнаби подошел к окну и стал с особым пристрастием изучать розовый блестящий рот. Обычно половинки верхней губы не бывают полностью симметричными, но только не эти, образующие совершенный «лук купидона». Нижняя губа, более полная, чем он ожидал, говорила о щедрой чувственности. Серо-зеленые, широко расставленные глаза, длинные загнутые кверху ресницы, нежная, как абрикос, словно светящаяся изнутри кожа щек… Приглядевшись, он понял, впрочем, что контур рта подправлен косметическим карандашом, и готов был поручиться, что под роскошными линиями скрывается не столь обольстительный абрис узких и жестких губ. Волосы, изгибающиеся завитками возле изящных, прозрачных, словно раковины, ушек, были светлые, почти белые.

Она прижимала к груди букет едва распустившихся кремовых роз, перевязанных серебряными ленточками. И кроме обручального кольца на руке ее было другое, кольцо-солитер с огромным бриллиантом. То-то новобрачная так сияет… Еще бы ей не сиять… Но, придя к подобному заключению, инспектор тут же устыдился собственного шовинистического цинизма. Хорошо, что его не слышат жена и дочь. Калли вцепилась бы ему в глотку за такие слова.

Старший инспектор не очень верил в физиогномику и не стал делать каких-то заключений о характере миссис Холлингсворт исходя из ее внешности. Уж слишком часто ему доводилось сталкиваться с порочностью существ, которые могли бы позировать Боттичелли. Впрочем, как и с великой добротой и человечностью тех, кого, казалось, извергла преисподняя Иеронима Босха.

Вернув фотографию на место, Барнаби прошел в ванную комнату. И здесь царило то же дурновкусие. Полы из фальшивого мрамора, потолок в звездах, зеркальные, с медным отливом стены — все здесь словно источало бронзовое свечение. Большая треугольная ванна цвета незабудки, выгнутые арками золоченые краны, рукоятки в виде махровых хризантем.

Каждая плоскость была сплошь уставлена бутылочками, баночками, флаконами, аэрозолями. Как справедливо заключил констебль Перро, миссис Холлингсворт не взяла с собой даже баночки крема, иначе осталось бы пустое место, а такового не было.

Барнаби открыл «ларец тщеславия» — ящичек, где обычно держат декоративную косметику. Его глазам предстали аккуратно выстроившиеся тюбики губной помады. Досадуя на себя за пустую трату времени, инспектор принялся их считать. Семьдесят три. Господь всемогущий, семьдесят три! Он вспомнил скромный набор помады у Джойс и перестал задаваться вопросом, чем целыми днями занималась Симона Холлингсворт. Только на опробование такого количества тюбиков могла уйти целая жизнь.

Коробок с духами он насчитал около дюжины. Одна была открыта, и флакон стоял на краю раковины. Барнаби предположил, что именно этими духами, «Джой», надушилась Симона, перед тем как уйти из дома. Он взял бумажную салфетку и сбрызнул ее. Запах был необычайно приятный. Богатый, цветочный. Старший инспектор подумал, что хорошо бы подарить такие на день рождения Джойс, который будет недели через три, и сунул салфетку в карман.

Барнаби неторопливо вышел и по пути раскрыл одну из секций бело-золотого встроенного шкафа, занимавшего всю противоположную стену. Вошел Трой и потянул носом воздух:

— Ручаюсь, в супермаркете такого не купишь.

— Что с телефонными счетами?

— Ничего, сэр. К сожалению.

— Неважно. Свяжемся с телефонной компанией.

— Зачем?

— Пошевели мозгами.

Трой попытался это сделать, но сдался. Его мыслительный процесс не подкреплялся ни развитой интуицией, ни конструктивным подходом. Он состоял в том, чтобы надергать несколько старых, расхожих версий, энергично их перемешать, как салат в миске, и дать этой смеси отстояться.

Поскольку на сей раз ничего не складывалось, он просто присоединился к шефу, который открыл еще одну секцию гардеробной. Вечерние платья отозвались вкрадчивым шелестом. Мягкие складки бархата и кружев, струи искрящегося жоржета, строгие линии изделий из полотна и шерсти были ощупаны, осмотрены и вернулись на место. Барнаби методично проверил карманы. Одежды было столько, что, казалось, между платьями не всунешь не то что золотую карту шикарного магазина «Харви Николс», но даже кошачий волосок.

— Я бы не отказался от такого лакомого кусочка к кружке какао на ночь, — мечтательно изрек сержант Трой, который в свою очередь пристально разглядывал свадебную фотографию. Не дождавшись отклика на скабрезную шутку, он осведомился: — А что, у нее на пальце был этот вот блескучий чупа-чупс, когда она покинула дом?

— Кто ж его знает. Будем выяснять.

— Если был, ясно, почему она не взяла больше ничего. Камешек позволит существовать без забот до скончания века.

— Проверь ее сумочки, будь добр. И туфли тоже. Возможно, в одной из них что-то спрятано.

— Будет сделано. Один момент! — Трой исчез в ванной комнате, воспользовался туалетом, и сквозь шум спускаемой воды послышался его голос: — Всегда мечтал заняться этим в джакузи.

Барнаби занялся первым из двух комодов. Кашемировые свитера мягких тонов, воздушное нижнее белье, шарфы, шаль с узором «пейсли». Дюжина нераспечатанных пакетов с дорогими леггинсами веселых расцветок, светлыми колготками и чулками с полоской черного или телесного кружева наверху. И нигде чистого ношеного белья. Возможно, она ни одной вещи не надевала дважды. Инспектор нашел и кожаный футляр для драгоценностей, полный прямо-таки великолепной бижутерией, за вычетом камня века.

— Морин говорит, — снова зазвучал голос Троя, — что можно завести себя на полную катушку в этой штуке. Нужно только подольше посидеть в правильном месте. — Это было сказано с недоверчивым раздражением. Все больше и больше становилось вещей, которые женщины могли проделывать без мужской помощи. Очень скоро, решил он, мужчин придется защищать как вид, вымирающий по причине пренебрежения им.

К обуви миссис Холлингсворт питала ту же страсть, что Имельда Маркос[30]. Пальцы Троя скользили по ремешкам легких туфелек на каблуках-гвоздиках, шарили в ярких, облегающих ногу мокасинах из телячьей кожи, в лодочках, в замшевых туфлях на низком каблуке с позолоченной цепочкой, пропущенной перед язычком, в перламутровых вечерних сандалетах, усыпанных стразами. Здесь, конечно, присутствовали кроссовки, но ни одной пары сапог или ботиков. Поселившись в самом сердце сельской Англии, миссис Холлингсворт, похоже, отнюдь не наслаждалась близостью к природе.

Трой занялся сумочками.

Между тем Барнаби смотрел на несмятую, аккуратно застланную постель и размышлял о том, почему Холлингсворт в ней не спал. Может, и не из суеверия вовсе, а из страха, что, поступив так, он тем самым склонит голову перед судьбой. Признает не только тот факт, что брошен, но и тот, что жена больше к нему не вернется. А может, он просто боялся отойти от телефона. Или был слишком пьян, чтобы подняться по ступеням.

— Ну-с, — заключил Трой, застегивая последнюю пряжку, — никто не посмеет сказать, что он ей хоть в чем-то отказывал.

Барнаби внутренне с ним не согласился. Восстанавливая в памяти все слышанное о Симоне: ее бесцельные метания по деревне; тщетные и недолгие попытки примкнуть то к одному кружку, то к другому в поисках занятия; пустые разговоры, чтобы убить время, вместо настоящей дружбы с кем-то из соседей; наконец, следы жестокого обращения, синяки, полученные, видимо, за попытки удалиться от дома за предписанные пределы, — припоминая все это, старший инспектор склонялся к мысли, что ей не хватало самого главного. Того, без чего жизнь не имеет смысла. А именно свободы.

— Думаю, она объявится с минуты на минуту. Как только узнает, что муженек загнулся.

— Почему ты так считаешь?

— Ну как же? Теперь она богатая вдова. Захочет все заграбастать.

— Надеюсь, ты окажешься прав.

— Конечно, я прав. Это же логично. — У сержанта Троя самые нелогичные вещи становились логичными, если поддерживали его предубеждения.

Снаружи стоявший на площадке Перро, кашлянув, постучал в дверь, будто они находились не в частном доме, а в полицейском участке.