Медленно, чтобы не напугать ее, я осторожно делаю шаг назад, подальше от нее, стараясь держаться как можно дальше. Каждая косточка кричит от боли. Еще слишком рано стоять на ногах, но у меня нет другого выбора. И держу пари, они на это рассчитывала. Они оба. На мою слабость, что я буду не в состоянии защитить себя или дать отпор.

Джонс ухмыляется, приближаясь ко мне. Я отступаю, мой гипс на левой ноге стучит по линолеуму с каждым движением. Я маневрирую вокруг стола, пытаясь поставить что-то, между нами, чтобы она не смогла дотянуться до меня. Будь то стол или моя инвалидная коляска, в данный момент мне все равно. Она бежит вперед и бьет меня. Я отшатываюсь, чувствуя дуновение острого инструмента рядом с телом. Обжигающий жар вспыхивает в моем боку от быстрого движения, но если я не продолжу, если не буду бороться с болью, она воткнет эту спицу в меня, и я действительно услышу Мэдисон, скорее раньше, чем позже.

Она снова наносит удар, и моя спина врезается в шкаф с книгами. Я лихорадочно оглядываю комнату в поисках чего-нибудь, чем можно было бы себя защитить. Ничего. Она снова делает выпад, и я бросаюсь прочь, на этот раз врезавшись бедром в стол. Я испускаю крик агонии и на мгновение замираю, пока мое тело пытается справиться с внезапным приступом боли. Она подходит ко мне, нанося удар спицей, и я ударяю ее гипсом.

Она издает шипение и ныряет за мной, но я снова поднимаю свою загипсованную руку, на этот раз ударяя ее по лицу и оглушая. Прежде чем я успеваю передумать, я использую стул и стол в своих интересах, поднимаюсь на ноги и отталкиваюсь, прыгая на нее, пока она лежит. Я наваливаюсь всем своим весом ей на спину, удерживая ее тело неподвижным. Она дико раскачивается, пока я держусь, используя гипс на ее шее как рычаг. Она пронзает меня спицей в ответ, и я издаю крик боли, сжимая ее шею в гипсе и, пытаюсь задушить ее. Мое зрение начинает расплываться, когда боль от перенапряжения моего тела угрожает затянуть меня под воду.

В одно мгновение я вцепляюсь ей в шею и сжимаю изо всех сил, а в следующее раздаются крики и стук в дверь, которую она забаррикадировала. Я уже готова закричать от радости, что кто-то нашел нас, когда она берет верх, и я падаю с ее спины. Мое тело плывет по воздуху, а желудок сжимается, когда флуоресцентные лампы размываются вокруг меня. Я вижу, как край стола приближается ко мне, когда я плыву к земле, но не могу остановить это. Единственное, что я чувствую, это ослепляющую, ошеломляющую боль, а потом меня поглощает темнота.





Глава 9



Баз



После двух недель ожидания, дней и бесконечных ночей без сна я, наконец, внёс два миллиона на финансирование, и это был мой билет в больницу. Несмотря на то, что мы знали, где она, я не был ее семьей, поэтому не мог навещать ее. У меня не было никаких причин, чтобы больница приветствовала меня, поэтому я купил свой путь.

В ту же секунду, как мы подъезжаем к зданию больницы, мое лицо становится кислым. Оно неплохое, что касается удобств, но и не очень хорошое, и мысль о том, что она пробудет здесь в течение скромного количества времени, не устраивает меня. Несмотря на все дерьмовые вещи, которые она сделала, ей здесь не место.

Напа Вэлли известна многим, но как хорошее психиатрическое учреждение? Черт, нет. Я провел свое исследование и нашел больше ужасных историй из этого места, чем хороших. Вот в чем дело с этими государственными программами. Если у вас нет денег на хороший уход, вы застрянете на том, что все остальные смогут позволить себе все, что угодно, и, похоже, именно это произошло с Маккензи. Это сводит меня с ума. Что родители позволяют ей оставаться здесь, не опасаясь за ее безопасность.

Снаружи здание выглядит старым и устаревшим, очевидно, за зданием скрывается история архитектуры. Это четырехэтажный готический объект с инфраструктурой старого света. Внутри он гораздо более модернизирован, чем снаружи, с помощью полусовременных технологий для поддержки большой больничной инфраструктуры. Хотя мысль о том, что она здесь, внутри, все еще не укладывается у меня в голове.

Больница штата Напа не принимает добровольные госпитализации, что означает, что каждый человек, находящийся в этом здании вместе с Маккензи, либо не способен предстать перед судом, либо преступник с психическим расстройством, либо отправлены сюда по причине невменяемости.

Чем больше я оглядываюсь по сторонам, тем больше чувствую, как поднимается мой гнев. Приходится сделать паузу и покорно напомнить себе, что она больше не моя проблема. Я здесь не поэтому. Я здесь за ответами. Чтобы убедиться, что с ней все в порядке, ради собственного спокойствия и выяснить, какого хрена она сделала то, что сделала. Какова была ее конечная цель? Увидеть, как мы все сгнием за решеткой? Или это было что-то гораздо более зловещее?

Я обхожу тяжелые деревянные входные двери, которые ведут в коридор. С мягкими стенами и еще худшим полом коридор ведет к раздвижным стеклянным дверям, которые, как я могу только предположить, не дают пациентам так легко сбежать. Раздвижные стеклянные двери открываются в стерильный вестибюль с патрулирующей охраной и кем-то, кто работает за стойкой регистрации. Я называю свое имя, и мне приказывают расписаться и поставить дату моего визита в журнале, прежде чем меня впустят.

Как только я, оказываюсь в самом сердце здании, то окидываю взглядом пространство и психически больных вокруг. Группа из них смотрит телевизор, в то время как другая группа сидит за столом и играет в карты. Это буквально то, что вы ожидаете увидеть в психиатрической больнице. Именно так это и показывается в фильмах, где пациенты ходят, разговаривают сами с собой и с другими, собираясь в группы, украдкой бросая параноидальные взгляды через плечо.

Я принимаю все это спокойно, обшариваю лица пациентов, ищу Маккензи, но ее нигде нет.

— Мистер Кинг. Вы пришли.

Я поворачиваюсь на звук, сохраняя бесстрастное выражение лица. В ее тоне безошибочно угадывается легкая враждебность, скрытая фальшивой ноткой согласия. Женщина, с которой я имел неудовольствие постоянно спорить по телефону, выглядит именно так, как я и ожидал. В очках в квадратной оправе и с седыми волосами, собранными в гладкий пучок, с выражением полной серьезности.

— Я только что пожертвовал два миллиона на ваше заведение. Вы действительно думали, что я не приду?

Она улыбается, но это больше похоже на гримасу.

— Конечно. Следуйте за мной в мой кабинет.

Мы идем по освещенным флуоресцентными лампами коридорам, и всю дорогу я ищу Маккензи. Я не знаю, где она и где ее держат, но доктор Астер ясно дала понять по телефону, что не может делиться подробностями своих пациентов, поскольку это привилегия клиента и пациента, поэтому я решил приехать. Кроме того, что Маккензи действительно жива, я больше ничего не знаю ни о ней, ни о ее состоянии. Я понятия не имею, какие у них основания держать ее здесь. Она дала показания в полиции. Единственное, что я могу думать, это то, что она играет роль сумасшедшей, чтобы не попасть в беду после аварии и взлома дома Зака.

Как только мы устраиваемся в ее кабинете, я прижимаю ладони к коленям и наклоняюсь вперед. Этот шаг пугает ее, особенно с моим телосложением. Она не съеживается, как большинство других, но я все равно вижу напряжение в ее челюсти. Ей не нравится, что я утверждаю свое господство над ней в ее пространстве. Я почти ухмыляюсь, чувствуя, как меня это возбуждает.

— Где она?

Она усмехается, поправляя очки на переносице.

— Мистер Кинг, я не могу сообщать вам о своих пациентах. Вы не ее семья, вы никоим образом не отвечаете за ее статус опекуна, и не входите в список ее одобренных посетителей.

Моя улыбка становится уродливой. Я вижу это в отражении ее очков. Она съеживается, но не так, как обычные люди. Она видела слишком много сумасшедших в своей работе, чтобы позволить другим знать, когда ей страшно или некомфортно, как сейчас. Это едва уловимое движение, то, как она опускается назад, держась на безопасном расстоянии.

— Вы расскажете мне то, что я хочу услышать. И позволите мне увидеть ее. Мне плевать, противоречит это вашей политике или нет. Знаете ли вы, как легко было бы мне растоптать вас? — спрашиваю я, стараясь говорить тихо и ровно.

Нет никакой необходимости злиться или показывать слишком многого, не тогда, когда она знает, что я прав.

Ее губы недовольно дергаются, обдумывая варианты в своей голове. Она должна прийти к какому-то выводу, решив уступить. Как я и предполагал. Она испускает глубокий вздох, который кажется сдержанным. Вероятно, это связано с территорией работы.

— Послушайте, я не хотела этого делать, но Маккензи... она не в том состоянии, чтобы принимать посетителей.

Я выпрямляюсь, мои челюсти сжимаются от ее слов.

— И почему же?


— Ну... — она замолкает, в ее глазах мелькает что-то похожее на страх, и она ерзает в кресте. — Она была не в себе, когда ее привезли. Вот почему родители отправили ее сюда. Они полностью опекают ее, потому что на данный момент ее считают некомпетентной. Возможно, она даже представляет опасность для других, а также для нее самой.

— Как так?

Она выгибает бровь.

— Ну, она, кажется, думала, что ее мертвая сестра спасла ей жизнь в ночь аварии, и вдобавок ко многим разговорам, которые она, по-видимому, имела с ней, она, кажется, верила, что вы и ваши друзья убийцы. Она утверждает, что в ночь аварии именно ваш друг проследил за ней и пытался убить. В ее рассказе имеются очевидные дыры и вещи, не имеющие смысла. У нее были галлюцинации, она утверждала, что кто-то пришел за ней. Она параноик. Это одна из главных причин, почему я думаю, что в ее интересах, чтобы родители держали ее здесь.

Разговаривает с покойной сестрой? Я этого не ожидал.

— Меня все это совершенно не волнует. Отведите меня к ней.

Доктор Астер хихикает, словно мои слова забавны. Она водит очками по переносице, наблюдая за мной.

— Поверьте мне, мистер Кинг. Думаю, вы последний человек, которого она желает видеть.

Мои руки сжимаются в кулаки, единственный признак моего разочарования.

— Почему это?

— Мы уже говорили о вас. На данный момент вы не самый ее любимый человек. — услышав мое молчание, она вздыхает. — Я попросила ее произнести ваше имя и выразить эмоции, которые приходят при произнесении вашего имени, и вы хотите узнать, что было сказано?

Черт, нет.

— Я уверен, что вы все равно мне расскажете?

— Боль. Предательство. Гнев. Вот что она испытывает, когда думает о вас. Эти эмоции она связывает с вами, и, честно говоря, с точки зрения врача, я не думаю, что в ее интересах видеться с вами. На самом деле, это может только ухудшить ситуацию. Особенно после аварии.

Мои брови опускаются, беспокойство заполняет тело.

— Мне не сообщили об аварии.

Она ерзает в кресле, явно чувствуя себя неловко из-за новостей, которые должна сообщить.

— Вы не ее ближайший родственник. Конечно, вы не будете осведомлены. Ее родители были в курсе ситуации, и хотя они еще не приезжали навестить ее, это... как... я сказала, она нездорова.

— Черт возьми, выкладывайте, — скриплю зубами я.

— Она поссорилась с одним из пациентов. Обвинила в сговоре с врагом. Что бы это ни значило. — она вздыхает. — Пока охрана разнимали их, кое-что произошло. Когда они оттаскивали обеих женщин друг от друга, она ударилась головой о стол, проломив череп, прежде чем упасть на пол.

Я чувствую, как воздух покидает мою грудь, словно кто-то пинает меня.

Какого хрена она сейчас говорит?

— Что именно вы пытаетесь мне сказать, доктор? — мой голос холоден, пронизан ядом.

Я медленно наклоняюсь вперед, атмосфера в ее кабинете наполняется напряжением. Ее глаза расширяются от скрытой угрозы в моем голосе.

— Она жива. Хотя у нее есть несколько новых шрамов, она жива, и это все, что имеет значение. Уверена, что этот инцидент никоим образом не замедлит ее прогресс и восстановление, — она встаёт, добавляя, увидев выражение моего лица, — Просто краткосрочная неудача вот и все.

— Дайте мне взглянуть на нее, — рычу я, обхватив руками подлокотник кресла.

Дерево скрипит под моей безжалостной хваткой.

Она отрицательно качает головой.

— Я не могу этого сделать. Вы не ее семья, мистер Кинг.

— Я не уйду отсюда, пока не увижу ее.

Она испускает взволнованный вздох.

— Что насчет этого? Я провожу вас в ее палату, где мы понаблюдаем за ней с другой стороны двери. Обычно я наблюдаю за ней из окна, но сегодня вы можете присоединиться ко мне. Чтобы убедиться, что она в надежных руках.

Ни хрена себе.

Всю дорогу до палаты я чувствую, как колотится сердце при одной мысли, что я снова ее увижу. Это быстрое и глубокое эхо в моей груди, которое ощущается как стальной барабан. Даже если я должен ненавидеть ее после всего, что она сделала, я не в состоянии. После нескольких дней, когда я думал, что она мертва, я просто хочу увидеть ее своими глазами, увидеть, что с ней все в порядке.

Мое сердце замирает в груди, когда они ведут нас в ее палату, мой взгляд останавливается на маленьком комковатом тельце, лежащем в центре больничной кровати. Я смотрю на гипс, на синяки, на то, какой искалеченной она выглядит, и что-то плотное и сдерживающее входит в мою грудь, сжимая органы, пока я не сдерживаю дрожь. Ее волосы — это шок, возвращающий к реальности, показывающий, как далеко она готова была зайти ради всего этого. Черные волосы, которые я раньше считал ее оттенком, теперь наполовину отросли, и часть верхней половины головы стала светлой. На макушке и на лбу у нее не хватает клочка волос, а на коже большой шрам, который, как я предполагаю, появился из-за ссоры с пациентом.

— Мы ввели ей медикаменты от боли, и она немного дремлет, — говорит доктор Астер, пока мы смотрим на ее неподвижное тело, окутанное тяжелым молчанием.

Мои брови опускаются, и я уже собираюсь спросить, как часто она спит, когда замираю, заметив, что Маккензи начинает поднимать голову. Я сдерживаюсь, чтобы не вздрогнуть, когда смотрю на ее лицо, когда она меняет позу. Она вся в синяках, и мне хочется взять ее на руки и унести подальше отсюда, но я не могу этого сделать.

По многим причинам, но только одна действительно имеет значение.