Чувствовать себя неупущенной возможностью было не очень приятно. Но лучше уж честная и неприятная правда, чем красивая возвышенная ложь. Все это я прекрасно понимала и усиленно старалась не обижаться на своего спутника. Получалось не очень хорошо.

– Но никакого плана у меня не было. Ни относительно вашего магазина, ни относительно тебя, – твердо сказал Рудольф.

Заявление Рудольф сделал очень громкое, только вот незадача – никак не соответствовало оно тому, что было сказано чуть раньше. По всему выходило, ему нужен был доступ в магазин иноры Эберхардт, что он рассчитывал получить через меня. И то, что он пришел на следующий день в качестве лица, якобы мной заинтересованного, на самом деле была просто маска. Маска сотрудника Сыска, который хотел оглядеть помещение магазина изнутри и сделать вывод. Правда, для этого недостаточно осмотреть один лишь торговый зал, но в подсобные помещения он рассчитывал попасть, когда я приму его ухаживания. Вот только что Рудольф там собирался найти?

– В магазине нет личных вещей продавщиц, – с мрачным удовлетворением сказала я. – От Марты ничего не осталось. И от Сабины тоже. Инора Эберхардт не разрешает ничего хранить у нее и внимательно за этим следит.

– Подслушки боится? – усмехнулся Рудольф. – Смотрю, у вас много общего в вопросах подозрительности.

– Я не знаю, чего она боится. Мне озвучили требования, и я их выполняю, – ответила я. – Считаешь, у нее нет для подозрительности никаких оснований?

– Да нет, не считаю, – ответил он. – Мне известно, что рецепты у нее предлагали купить, но она отказывалась. Якобы обещала сестре, что все они останутся внутри семьи. После чего в ее дом неоднократно пытались проникнуть, а когда ни одна из попыток не увенчалась успехом – подкупить продавщиц. Но с ними иноре Эберхардт обычно везло – либо оказывались слишком честными, либо уровень Дара не позволял понять, что хозяйка делает. Я уверен, что твоя Сабина, если бы могла, продала сведения, даже на миг не задумавшись.

– Она не моя, – мрачно ответила я. – И давай не будем о погибшей говорить плохо.

– Я не говорю плохо, я говорю правду, – возразил он.

– Нет, ты предполагаешь. Что она сделала бы, если бы у нее был Дар, – возразила я. – Этого она и сама не знала. Я вот думаю, имей она Дар, ни за что не пошла бы на такую работу.

– Возможно, – согласился он. – Но речь не об этом. А о том, что к продавщицам искали все новые подходы и денег на это выделялось все больше. Тебе, кстати, еще никто ничего не предлагал? Для целей злоумышленников ты подходишь идеально. Приличный уровень Дара, только обучить немного – и вперед, на получение рецептов.

– Наверное, я слишком мало там работаю, – обиженно сказала я.

Сложно было сказать, что именно меня задело – то, что не предлагали, или то, что Рудольф считает меня способной на торговлю чужими секретами. Да, я сирота, денег у меня совсем нет, но это не значит, что отсутствует гордость или порядочность.

– Я уверен, ты отказалась бы, – польстил мне Рудольф, правда, не знаю, насколько искренне.

– Ты меня слишком мало знаешь, – заметила я.

Тут как раз принесли заказанный нами ужин, и мы оба замолчали, отдавая дань еде. Я лично сегодня поняла, что гномскую кухню очень люблю, и, пожалуй, не отказалась бы прийти сюда еще раз и даже в той же компании. Блюда показались несколько непривычно острыми, но нас в приюте приправами не баловали, поэтому пока все, что я ела, имело для меня очень выразительный вкус.

– Чтобы понять, что ты за человек, – достаточно, – продолжил Рудольф. – Ты на такое не пойдешь. Судя по рассказам людей, близко знавших Марту, она тоже не согласилась бы торговать чужими секретами. Магичка она была не из сильных, но увидеть и понять, что делает инора Эберхардт, могла. Другое дело, что процесс от и до она ни разу не видела, так ведь?

– Откуда мне знать? – пожала я плечами. – Я тогда в магазине не работала. А меня саму инора Эберхардт только раз просила помочь. И крем, который я относила, доделывала без моего участия.

– Насколько я успел узнать, когда инора Эберхардт привлекала посторонних, она ингредиенты раскладывала по баночкам с номерами.

Я нехотя кивнула в подтверждение его слов – в тот единственный раз, что я помогала своей нанимательнице, узнать, что же я подавала, было совершенно невозможно. Более того, дозы были такими маленькими, что, наверное, захоти я отсыпать хоть самую малость, пришлось бы брать все, и в заготовку крема ничего бы не попало, а такое не могло пройти незамеченным.

– Но инора Эберхардт не учитывала, что в памяти все остается, – продолжил Рудольф, – и при желании маг-менталист это может вытащить.

– У квартирной хозяйки Марты было ментальное вмешательство, ты говорил, – вспомнила я.

– Да, – подтвердил он. – Слабое и едва уловимое ко времени, когда девушку начали искать. Если бы промедлили с поисками, то и не обнаружили бы ничего, там оставалась всего пара дней до полного исчезновения следов.

– Оно может и не быть связано с пропажей Марты, – заметила я.

– Может. Но эта инора – не та персона, на которую будет тратить время ментальный маг. Дама она небогатая, доход у нее есть только со сдачи комнаты. Не думаешь же ты, что менталисты ходят по рынкам и убеждают покупательниц в том, что подвонявшее мясо еще совсем свежее? Нет, я уверен, что вмешательство связано с пропажей Марты.

Его убежденность была сродни фанатизму, а вот я видела в его рассуждениях сразу несколько слабых мест, о которых тут же и сказала.

– Смотри, Рудольф. Менталист мог считать память Марты так, что она потом ничего не вспомнила бы, правильно? Зачем ему похищать или даже убивать девушку? Зачем внушать ложные воспоминания хозяйке? И как результат – зачем привлекать к себе лишнее внимание, если без этого менталист может обойтись?

– Если менталист сильный – да, – согласился Рудольф. – Но сильный менталист не будет охотиться за алхимическими рецептами. Ему и без того есть на чем зарабатывать деньги, и неплохие деньги. А вот слабый…

– Знаешь, Рудольф, я сейчас вижу одни бездоказательные предположения, – честно сказала я. – Они построены на разрозненных фактах в такое неустойчивое сооружение, что без разницы – вытащи сейчас одну детальку или вставь туда новую – все равно все рассыплется.

– Нужно же отталкиваться хоть от чего-то, – обиженно возразил он. – Считай это моей интуицией.

– И как твоя интуиция вписывает сюда убийство Сабины? – язвительно поинтересовалась я. – На ней же следы ментального воздействия отсутствовали?

– Почему?

Он удивленно на меня посмотрел, но ничего не добавил, напротив, замолчал и уставился в свою тарелку с таким мрачным видом, будто мясо там было как раз из того, завонявшегося, что впаривал на рынке маг-менталист. Очень было похоже, что сейчас он проговорился о том, чего мне знать не следовало, и очень об этом жалеет.

– Рудольф, я никому не расскажу, – сказала я. – Более того, ты мне ничего не говорил, я ничего не слышала.

Мои слова настроения ему не улучшили.

– Спасибо, – коротко ответил он. – Забыл я, что совсем не с тем разговариваю, извини.

– Значит, ты считаешь, что Сабина замешана в исчезновении Марты, а ее саму убрали, чтобы… Чтобы что? Зачем ее убрали?


– Здесь возможны варианты, – ответил Рудольф неохотно. – Возможно, она начала преступника шантажировать. Все же Аккерман была очень жадной и пыталась выжать все возможное из тех, кто ее окружал.

Против этого мне нечего было возразить. Деньги на квартиру она взяла у Петера, неизвестно, собиралась ли возвращать. С меня планировала брать двойную квартплату. Да и приметное платье сохранила лишь потому, что оно было очень дорогим. Деньги Сабина любила. Но могла ли я ее за это осуждать? Ведь два года назад она, так же как совсем недавно и я, вышла из приюта, ничего не имея, кроме той малости, что нам выдали. Разве можно на такое прожить? Даже для меня, с моими скромными запросами, первый месяц был бы очень тяжелым, не попади я в магазин иноры Эберхардт. А Сабина всегда мечтала о шикарной жизни, для нее это был мизер, не заслуживающий внимания.

– Или само ее существование мешало планам, – продолжил Рудольф.

– Но зачем убивать? Почему бы просто не подчистить память?

– Я думаю, преступник слабый менталист, – ответил он. – Подчистка памяти – работа ювелирная. Нужно одни воспоминания заменить другими, да так, чтобы они как собственные легли. Заставить инору видеть на месте посторонней девушки свою квартиросъемщицу – намного проще.

– Ты считаешь, что собирала вещи вместо Марты Сабина? – уточнила я.

– Ментальное вмешательство и платье в твоей квартире говорят в пользу этой версии, – невозмутимо ответил Рудольф.

– Но если Сабина собирала вещи Марты, тогда получается, что сама Марта была уже мертва?

– Получается, да, – коротко ответил Рудольф и опять уставился в тарелку.

А у меня совсем аппетит пропал. Если Сабина – сообщник убийцы и помогала ему прятать следы преступления, то по всему получается, что меня они собирались использовать, для этого и устраивали в магазин. Что не вышло с Мартой, то может получиться со мной. Я идеально подхожу на роль жертвы на их алтарь призрачной возможности обогатиться. Не получилось бы у меня считать память как нужно – ничего страшного, найдется другая дурочка, а эту даже искать никто не будет. Я не была для Сабины близкой подругой, да и не близкой – тоже, но это ее не оправдывало. Наверное, мне не дано понять людей, способных убить ради денег, отнять чужую жизнь ради кучки бездушного металла, пусть и очень большой кучки. А уж если учесть, что все это планировалось по отношению ко мне…

– Меня они хотели… как Марту? – пересохшими губами спросила я.

– Думаю, да, – неохотно ответил Рудольф. – Поначалу уж точно. Но это всего лишь предположения, основанные на особенностях характера Аккерман. А ведь за ней кто-то стоял, и мы пока не знаем кто. Очень уж скрытной была эта инорита, а желающих заполучить рецепты иноры Эберхардт более чем достаточно. Мы привлекали некроманта, и не одного, но допросить дух не получилось. Что касается Марты – там не удалось его даже вызвать, хотя подтвердилось, что девушки нет в живых.

Богиня, да здесь попросту не поймешь, с какой стороны на тебя покушаться будут! Но уж обезопасить себя я постараюсь!

– Я уволюсь, завтра же уволюсь, – испуганно сказала я.

– Боюсь, в твоей ситуации это не поможет, – ответил Рудольф.

– Почему?

– Потому что ты – это ты, – очень понятно сказал он. – Тот самый не учтенный преступником фактор.

– И что во мне такого неучтенного? – недовольно спросила я.

– Чтобы быть уверенным, нужно провести исследование по точному определению твоего родства. Строить предположения – это одно, а иметь четкие доказательства – совсем другое.

– Ты считаешь, что я в родстве с преступником?

– Что? – Он удивленно на меня посмотрел. – Из чего ты сделала такие выводы?

– Из твоих слов, – ответила я. – Поскольку я знаю, кто моя мать, и она мне совсем не нравится. Дом у нее тоже подозрительно нежилой. А значит, она совсем не обычная покупательница, а преступница.

Я гордо посмотрела на Рудольфа, он выглядел несколько озадаченным. Наверное, не ожидал от меня такой догадливости.

– Постой, ты считаешь, что твоя мать – одна из покупательниц иноры Эберхардт? – недоуменно уточнил он.

– Да, конечно.

– С чего ты взяла? В приюте не должны сообщать данных о родных, даже если у них есть такие сведения. Тебе не могли там ничего сказать.

– В приюте не сказали, – неохотно подтвердила я. – Но при выходе оттуда мне передали письмо от матери.

– И в нем была фамилия и адрес? – насмешливо спросил Рудольф.

Почему-то меня его отношение ужасно разозлило.

– Нет, в нем не было фамилии и адреса, – ответила я. – В нем вообще почти ничего не было. Никакой материнской любовью оно не дышало, если ты об этом. Но написано оно было очень характерным почерком. Угловатым, с наклоном влево, так что когда я такой же увидела на чеке, сам понимаешь, сомнений у меня не осталось.

Рудольф неожиданно расхохотался. Смеялся он необычайно заразительно, так что я невольно начала улыбаться, хоть совсем не понимала, что его так развеселило.

– Штеффи, – отсмеявшись, сказал он, – не возьмут тебя к нам работать. Вот ты недавно обвиняла меня в несерьезном подходе, а сама делаешь выводы совсем на пустом месте.

– Что значит «на пустом»? – возмутилась я. – Вот ты встречал у кого-нибудь подобный почерк?

Рудольф невозмутимо достал из кармана карандаш и блокнот. Вырвал оттуда листочек, таким хорошо узнаваемым почерком с наклоном влево написал: «Штефани Ройтер мне очень нравится» – и протянул мне. Я мрачно поизучала. На первый взгляд, написано было так же, как и в письме моей мамы, но на ее роль этот наглый тип никак не подходил.

– Дело в том, моя дорогая, – снисходительно сказал он, – что подобный тип почерка был очень моден лет двадцать – двадцать пять тому назад. Соответственно, дамы в возрасте твоей мамы, желавшие придать себе некую аристократичность, сплошь и рядом писали с такими особенностями. И если вас в приюте учили классической каллиграфии, это не значит, что все остальные должны писать по тем же правилам.

На это мне было нечего ответить. Я проглотила и фамильярное обращение, и снисходительный тон, настолько была раздавлена собственной глупостью. В самом деле, мне даже в голову не пришло положить бумажки рядом и сравнить. А ведь могло оказаться, что на каждой были свои особенности почерка.

– Извини, я постоянно забываю, что ты многого просто не знаешь, – мягко сказал Рудольф. – Но очень уж меня рассмешил твой вывод о родстве на основании почерка.

– Пусть мой вывод был сделан на основании почерка и оказался неправильным, – мрачно сказала я. – А на основании чего свой вывод о родстве сделал ты, что так в нем уверен?