— Вот видите, Юрий, во всех отношениях я поступил правильно, приехав без водки. Она и лишний груз, и потенциальный источник неприятностей.
— Иногда польза есть. На встрече общества финско-русской дружбы очень даже ценят нашу «Столичную».
— У меня здесь другие задачи.
— А двадцать пятого? Двадцать пятого на турнире выходной, не хотите ли поучаствовать во встрече общества?
— Я ведь и сам без водки, и не пью, а, главное, нужно отдохнуть.
— А то смотрите, там и отдохнете за чаем. Не обязательно же сидеть долго, часок, другой — и домой, — и он дал мне карточку с адресом. — Тут недалеко. Тут всё недалеко…
Партия развивалась по своим законам. Пара пешек Кереса внезапно из хороших стали сомнительными. И я нацелился съесть минимум одну из них даром. То есть безвозмездно. Зрители этого не видели, а Пауль Петрович видел. И задумался, можно ли спастись.
Здесь, в Хельсинки, и в самом деле всё рядом — по сравнению с Москвой. По сравнению с Москвой Хельсинки город маленький. Он и с Чернозёмском кажется мелковатым. Добраться в нужное место нетрудно, будь то российское посольство, представительство аэрофлота или цирк. Хотя цирка в Хельсинки нет. Летом, говорят, приезжает из Германии цирк-шапито, а вот стационарного цирка, как в Туле, Чернозёмске, не говоря о Москве, нет. Правда, если бы и был, я бы попасть на представление не мог: игра может затянуться до десяти вечера. То есть до двадцати двух. Какой уж цирк. И в оперу не сходишь. Опера-то есть, в Александровском Театре прижилась, но расписание, расписание… А двадцать пятого декабря театр не работает, и я как-то сомневаюсь, что общество финско-советской дружбы соберется в этот день. Ну, может в очень тесном кругу. Актив. Двадцать шестое — куда более подходящий день, но двадцать шестого у меня игра.
Белые стараются защитить пешки. Издали. Ладьи в тылу, слоны с флангов, тем самым отвлекаясь от контроля над другими важными пунктами. Мне только этого и нужно. Смотреть в центр, коситься на фланги, учил Нимцович.
Болельщики по-прежнему уверены в победе белых: пара пешек доминирует в центре, а черные, то есть я, трусливо отсиживается в обороне. Но они, болельщики, народ сдержанный. Финны. Или, скорее, эстонцы. Из числа эмигрантов довоенной и военной поры. И их потомки. Керес для них — знамя: среди собственно финнов шахматистов подобного калибра не было, нет и не скоро будет. В глазах эмигрантов Керес — это Эстония, указывающая азиатцу Чижику его место.
Но азиатец Чижик нахально не желал указываться. Сидел себе во фраке и с задумчивым видом двигал фигуры. Нет, чтобы сдаться!
Задумчивость моя частично проистекала из проблемы питания. В смысле — когда. Утром завтрак, это понятно. Полноценный завтрак, на четыреста больших калорий а все равно только завтрак. В одиннадцать второй завтрак, ещё триста больших калорий. А вот дальше? Игра начинается в шестнадцать, а наука и Михаил Моисеевич категорически против игры на полный желудок. Ну да, второй завтрак к шестнадцати часам становится историей и играть не мешает. Играю. Партия оканчивается в двадцать два часа. Поесть можно тут же, в ресторане, он работает допоздна, но наедаться на ночь не есть здорово. Плюс физическая активность, как с ней? Погулять, выполнить дыхательные упражнения, вечернюю гимнастику? Или наесться, полторы тысячи больших калорий, и с полным желудком завалиться спать? Недаром шахматисты делятся на две разновидности: тонкие и толстые. Тонкие выдерживают режим, а толстые решили, что голодать — счастья не видать. Но Лиса предложила идеальное, на её взгляд, решение: вернуться к истокам. Как говорит древняя мудрость? Завтрак съешь сам, обед раздели… То есть наиболее плотным должен быть завтрак — тысячу калорий, не меньше. В семь-восемь часов утра. Обед перенести на полдень, шестьсот-семьсот калорий. И оставшиеся триста добрать уже на ужине. И даже подробно расписала, что мне можно, что не очень, а чего следует избегать.
Можно во время игры съесть шоколадку, граммов в двадцать. Только чтобы непременно был шоколад горький. И, лучше всего, без сахара совсем.
Ну, я купил сегодня плитку «Брумберга». Горький и без сахара.
Партия подошла к кульминации. Ещё три-четыре хода, и маски будут сброшены. Черные вдруг превратятся в безжалостных агрессоров, а белым останется лишь уповать на чудо.
Я краем глаза посмотрел на болельщиков. Нет, очевидно, что два-три человека болеют за меня. Может, работники торгпредства или какой-то другой нашей конторы? Или русские из тех, кто остался в Финляндии во время революции? Или просто те любители шахмат, которые болеют за игру, а не за игроков?
Я тихонько, стараясь не отвлекать от размышлений Пауля Петровича, встал из-за стола и подошел к столику для отдыха: выпить чашечку кофе, к примеру, но так, чтобы не мешать сопернику. Кофе пить не стал, а открыл бутылочку минералки, вернее, ледниковой воды: в Финляндии с минералкой не очень. Съел маленькую, десять граммов, шоколадку, и запил водой. Не «борожом», но сойдёт.
С покупками здесь пока не очень. Финский язык особый, и звучит иначе, и не похож ни разу на английский или немецкий. Потому ещё в аэропорту я купил немецко-финский разговорник, и прилежно его изучаю. Но пока помогает слабо. Обращаюсь к финнам от пятидесяти и старше на немецком, нередко меня понимают. А младофинны, те, кому двадцать или около того, часто знают английский. Так и выкручиваюсь. И второе — деньги. Сколько мне обменяли рублей на финские марки в Союзе, и говорить смешно. Суточные организаторы турнира выдают здесь, но этого тоже мало. Зачем, считают, мне больше, если организаторы предоставили и стол, и кров.
Иногда слышал, как артисты жалуются на тяжёлую жизнь во время зарубежных гастролей. С собой берут полные чемоданы супов в пакетиках, сухой колбасы, консервы, чай, сахар, кипятильник и прочие нужные в командировках предметы. Я и спросил у маменьки, почему так. Ну странно же — ехать в Лондон с «завтраком туриста» в чемодане.
И маменька рассказала, что командировочных хватает, чтобы питаться в ресторане при отеле или недорогих кафе. Вполне. Но если на еде крепко сэкономить, то можно привести домой кассетную магнитолу, одежду и прочие заграничные вещи. Для себя. Или перепродать по конской цене. Потому и везут «кашу пшеничную с жиром в брикетах»: цена ей в СССР одиннадцать копеек, а сыт, как на два доллара. Или на три.
Я это учёл. Нет, ни каши, ни супов в пакетиках с собою я не брал. Взял триста рублей десятками. Финны, в отличие от лондонцев и прочих американцев, в Союз наезжают постоянно — в Таллин, в Ленинград, ещё куда неподалёку. И им наши рубли очень даже нужны.
Да, с собою дозволялось брать лишь тридцать рублей, но я решил пренебречь. Деньги прятать в пакетики с супом или под стельку обуви я не стал, а просто положил во внутренний кармашек пиджака. Рассчитывал: в крайнем случае скажу, что это мое энзе, лежит уже второй год, и я про эти деньги просто забыл. Но крайнего случая не вышло, да и с чего бы вдруг?
Сразу по заселении ко мне подошел служащий отеля, мол, не хочу ли я обменять рубли на марки. Менять в своем отеле я не решился, хотя, думаю, никто бы в посольство не сообщил. Но кто знает? Поменял в другом. Зашёл, спросил у портье, не желает ли он поменять рубли, и мы друг друга поняли. Курс обмена, конечно, отличался от того, что раз в месяц публикуют в «Известиях», но не сказать, чтобы уж очень сильно. И теперь я могу не подсчитывать марки, заходя в магазин за шоколадом, минералкой, а захочу купить водку «Финляндия», куплю и «Финляндию».
Только не захочу.
Я вернулся к партии. Теперь поднялся уже Керес. Отошёл к столику, ему принесли чашечку кофе, и он пил его с явным удовольствием. Не потому, что нашёл спасительный план игры, а просто любит кофе.
Я подождал, пока он допьёт, и только потом сделал ход.
Все было ясно и мне, и ему, но мы ещё сделали десять ходов для зрителей, и только после этого Пауль Петрович остановил часы.
Мы корректно обменялись рукопожатиями. Партия закончилась.
Судья зафиксировал итог, объявил результат — «Чёрные победили», и зрители стали потихоньку расходиться.
Разошёлся и я. Сначала в ресторан, где заказал легкий ужин, заказал и съел. Потом в номер, где переоделся в лыжный костюм с динамовской символикой и тёплые, но легкие ботинки. И пошёл гулять по Хельсинки.
Прогулка получилась скучной. Холодно ведь, минус двенадцать. И ветерок с моря. И снежок. И просто поздно. А я ведь собираюсь с завтрашнего дня начать новую жизнь. В смысле питания и режима дня. Матч, конечно, не самое подходящее время для экспериментов с режимом, лучше бы мне это сделать месяц назад, или два. Но что не сделано тогда, будет сделано сейчас.
Я гулял, окисляясь финским воздухом, и вспоминал Москву, как мы бродили по Тверской с Антоном. Вдвоем было куда спокойнее — гулять по ночному городу. А будь рядом и Лиса с Пантерой — так и вообще — дрожи, Финляндия.
Но кого нет, того нет.
Позвонить домой? Кому? Антону? Ольге? Надежде? Нет, пусть соскучатся, оно полезно — немножко поскучать. И потом, советские люди из капстран запросто не звонят. Дорого. Десять минут разговора — джинсы в лавочке за углом.
И я продолжал гулять. На улице я не встретил ни бандитов, ни провокаторов, и вернулся к себе около полуночи. Включил телевизор — обыкновенный, кстати, телевизор, воронежский «Рекорд», — но финского я не знаю. Нашёл, правда, фильм про индейцев и ковбоев, немецкий, ещё как бы и не довоенный, по-фински были только субтитры. Посмотрел минут пятнадцать, выключил, и улёгся спать.
Режим!
Встал в шесть сорок пять. Темным темно. Утренняя зарядка, утренняя гигиена, утренние дыхательные упражнения.
Оделся в дневной костюм — серый. Спустился в ресторан. Завтракал не спеша, поскольку завтрак отныне становился обедом, сиречь основной трапезой. Не один я такой умный. Почти все наедались впрок, на весь день. Непривычно, так со временем привычка выработается.
После завтрака захотелось обратно в постель, подремать хоть часочек. Ан, нет, шалишь. В холле я нашёл пару утренних газет, но, за незнанием финского, проку от них не было. Спустился в вестибюль. Там продавались и советские газеты, но увы, только вчерашние. Пока напечатают, пока привезут…
Выучил десять фраз из германо-финского разговорника. Повторил выученные ранее двадцать. Итого тридцать. Считается, что зная триста общеупотребительных выражений, можно общаться на уровне первоклассника. Главное — не бояться говорить. Триста выражений я ещё не знал, но к концу матча узнаю. Общение с финнами я начинал фразой «Я только учу финский язык, но, если не трудно, ответьте мне, пожалуйста, на… — и дальше шёл вопрос по разговорнику.
Финны охотно отвечали. Людям малых народов нравится, когда иностранцы изучают их язык. Так, с помощью разговорника и добрых людей, я набрел на товары. Рождественские распродажи — как раз для командировочных вроде меня. Скидки значительные. Иногда очень. Финны и ведутся. Покупают то, что и не нужно: как не купить за половину цены? Вот финны покупали и покупали. Но без ожесточения. У нас как? У нас если выбросят что-то интересное, так сразу все начинают бояться, что не хватит. И вид принимают боевой. Чтобы не пролезли без очереди. А тут как-то проще с этим. Чаще улыбаются в предвкушении. То ли знают, что наверное хватит, то ли надеются, что не хватит, и сэкономят марки. Я тоже попробовал улыбаться. В магазине радиотоваров, улыбаясь, купил карманный приемник, хороший, немецкий, «Грюндиг». Дома-то у меня есть «Спидола», но она большая, в поездки её брать не с руки, а этот — граммов двести. В карман плаща, может, и влезет. Улыбаясь, купил джинсы — не себе, нет. Лисе и Пантере. Не в лавке за углом, а в солидном магазине. Американские, Леви Стросс. Размеры я хорошо визуализировал. Уж мне — и не знать размеров Лисы и Пантеры!
В другом магазине, опять улыбаясь, уже смущённо купил разно-всякого дамского белья. Нижнего, да. С ним, с дамским бельём, у нас напряжёнка, а впереди Новый Год. Очень удачный подарок, ну, я так решил. Хотя продавщицы, узнав, что нужны разные размеры, для двоих, подхихикивали и смотрели на меня с одобрением. Может и потому, что я им помогла план по продажам выполнить? В третьем месте, улыбаясь серьёзно, накупил швейной фурнитуры. С тканью у нас в Союзе неплохо, даже хорошо местами, а вот всякие пуговки-застежки-крючочки-тесёмки и прочее порой найти трудно. Простенькое-то есть, но девочкам хочется оригинального. Да пожалуйста! Когда я объяснил продавщице, что вот нужно для двух молоденьких рукодельниц всякой полезной мелочи, она набрала мне её, мелочь эту, килограмма на полтора. И на пятьсот финских марок. И это с большой рождественской скидкой.
Ладно. Не зря вёз через границу рубли.
Отвёз покупки в гостиницу. У портье разменял-таки оставшиеся пятьдесят рублей. Ещё триста шестьдесят марок. Хватит, думаю.
Из гостиницы поехал в Атенеум, местный художественный музей. Хороший музей, спокойный. Я бы каждый день сюда ходил перед игрой, да вот незадача: завтра уже не работает, послезавтра конечно не работает, и так далее. С рождеством!
При выходе купил альбом репродукций. Сто двадцать финских, нет, финляндских марок. И опять со скидкой. Да уж! Дорогие в Финляндии книги. Издано, впрочем, хорошо. Буду смотреть и размышлять.
Пообедал в кафе. Рыбное меню. То, что нужно: необременительные белки, немного жиров и углеводов. В отель вернулся в час сорок пять. До двух тридцати просто спал. Проснулся и до половины третьего гулял, как учит Михаил Моисеевич. Вернулся, принял душ, переоделся, и уже в смокинге прошествовал в игровой зал.
В смокинге — потому что играю белыми.
Я сел за столик без трех минут четыре. Керес уже ждал. Приветствие, рукопожатие, и я сделал ход.
Пешкой на е-четыре, конечно.
Глава 13
29 декабря 1973 года, суббота
ПУТЬ ДОМОЙ
Меня никто не провожал.
Ну, и не нужно. Не маленький. И не на войну иду. Скорее, наоборот. Хорошо, не с войны — с учений. Потому что матч с Паулем Кересом получился генеральной репетицией перед матчем с…
А вот с кем?
А со всеми! Теперь, имея в послужном списке победу над Великим Эстонцем, я могу…
Да ничего я не могу.
Ну, выиграл. Ну, выиграл шесть — ноль. Ну, огорчил и Кереса, и его болельщиков. Ну, порадовал своих болельщиков, не знаю, сколько их у меня — пять? десять? сорок пять? Ну, ну, ну, а всё равно лошадок-то не запряг. Ехать не на чем, и некуда. В переносном смысле. В прямом — еду домой. Сначала в Москву, а оттуда уже в Чернозёмск.
Утром состоялось закрытие матча. Прошло оно скромно: эстонские болельщики шли вяло, а русских болельщиков было трое. Все из посольства.
— Ну, идем в посольство, — сказал мне Юра.
— Зачем?
— А деньги-то, деньги!
Дело в том, что гражданину СССР валюту ввозить в СССР нельзя. Статья 88. Валюту нужно было сдать во Внешэкономбанк, через посольство, получив взамен боны. Очень такие симпатичные чистенькие боны — за немецкие марки. И уже на боны покупать в «Березке» всякие нужные вещи.
— А что деньги? — удивился я. — Я закон знаю, и валюту в Советский Союз не везу.
— А что с валютой… куда…
— Пусть валюта остаётся в банке. Лежит, есть не просит, — я и в самом деле ещё по приезде попросил организаторов причитающееся мне призовые положить на счёт. Мой счёт. В «Немецком банке». Пришлось сходить с добрым человеком и открыть банковский счёт. Проблем не возникло, хоть я и советский человек в капиталистической стране. Зато я — подлинный, паспорт — настоящий, и деньги настоящие, с ясной финансовой историей. Призовые. Со счёта как раз этого банка.
— Но вы не сможете ими пользоваться!
— С чего бы это вдруг?
— В Советском Союзе…
— В Советском Союзе я пользуюсь советскими рублями. А здесь буду пользоваться немецкими марками, чтобы не напрягать наше государство. Нашему государству и без меня есть на кого тратить валюту.