— А вообще… Откуда ты знаешь, студент-второкурсник? Знаешь то, что остальные не видят в упор?
— Мы уже говорили на эту тему, Андрей Николаевич. Особенности мыслительного процесса. Да и потом… Почему не видят? Может, и видят — те же каборановские врачи. Видят, только боятся сказать.
— Ох уж и боятся. Сейчас не пятьдесят третий…
— То-то и оно, — но развивать тему я не стал. Предложил ещё чая, Андрей Николаевич отказался и, поняв намёк, откланялся. Хотя я вовсе и не намекал ни на что.
Какие у него отношения с Кузнецовым, чем тот ему не угодил, не знаю. По пути во ферзи порой мешают далекие фигуры, скрытые до поры, а потом раз — и выскакивают из-за засады. Может, такой фигурой и является Кузнецов?
Темна вода во облацех…
Тут пришли Лиса с Пантерой. В домашних кимоно.
— Кто тут был? — спросила Лиса.
— Отец, — догадалась Пантера. Может, по запаху. В гостиной Андрей Петрович не курил, но запах сигарет пропитал его одежду, и уже оттуда просочился в воздух.
— Ну да, Андрей Петрович. Зашел по-соседски, поинтересовался, как съездили, что видели. А потом уехал обратно в город.
— Тогда что мы видели? Что за странный прием устроил нам этот Кузнецов?
— И вовсе не странный. Просто… Просто в омут заплыли рыбешки. Окуньки, красноперки всякие… Бойкие, но маленькие. А в том омуте живет сом. Долго живет. Не сом уже, а сомище. Вот сом и показал, кто есть кто. Это мы для института нашего — величины. Звезды, если сказать скромно. А для людей масштаба Кузнецова — не более, чем детишки, выучившие стишок, и читающие его со всех табуреток. Он нам и дал знать, что мы покамест детишки. Конфетами угостил.
— Коньяком, — заметила Ольга.
— Взрослыми, но детишками. Впрочем, это он по-доброму. Хлеб преломил с нами, за одним столом ел. Просто намекнул: расти нужно. Не останавливаться на достигнутом. Потому что впереди дистанция огромного размера. А то станем, как младокоммунарцы…
— А чем плохи младокоммунарцы?
— А ничем. Радиостанция «Ворон». Но мы-то способны на большее, нежели работа в областной молодёжной газете.
— А я думаю, что дядька просто больной, — сказала Лиса.
— Больной в смысле…
— В медицинском. Уж очень он усталым выглядит. Ему бы обследоваться…
Потомственный медик — это не просто слова.
— Ладно, девочки. Я думаю, что неплохо бы нам троим подтянуть немецкий язык. Читаем немецкую прессу, слушаем немецкое радио, общаемся с немецкими студентами.
— Почему с немецкими?
— На днях я получил предложение спорткомитета — поучаствовать в Венском шахматном конгрессе. Говоря проще, в шахматном турнире. С двадцать третьего февраля по четырнадцатое марта. Поедем втроём. Ольга — мой тренер по физподготовке, Надежда — специалист-психолог. Так я вас представлю в заявке.
— Но ведь Вена заграница, капстрана…
— Это решаемо.
— Думаешь? Там ведь валюта нужна.
— Это основное препятствие, да. Но мы сделаем так: то, что нам мешает, то нам и поможет. Валюта будет.
— Выделят?
— Заработаю. За валютой я поеду в Хельсинки.
— Когда?
— Через три недели. Рождественский матч с Паулем Кересом. А теперь… — я оглядел девушек. — Что будем делать теперь?
Ольга и Надежда переглянулись.
— Народ для разврата собрался!
И я подсел к роялю. Для разогрева.
Глава 12
22 декабря 1973 года, суббота
ПЕРЕД РОЖДЕСТВОМ
Пауль Петрович не курил, и потому в игровом зале на курение был запрет. Уже хорошо. Игровой зал, впрочем, сказано сильно: это был небольшой зальчик, на две дюжины зрителей, которые сидели настолько близко, что нужды в демонстрационной доске не было, всё и так видно, с места. Не возбранялось подойти и поближе. Не вплотную, но граница проходила в метре от шахматного столика. Финские болельщики этим не злоупотребляли. Понимали: шахматы требуют сосредоточенности.
И мы сосредоточились.
По случаю чёрного цвета я надел фрак. Керес в строгом костюме тоже смотрелся отменно. Зрители, надеюсь, прочувствовали. Что такое шахматы? Шахматы — это представление. Спектакль, в котором сценарий пишется по ходу действия. Ну, а артисты должны соответствовать. Демонстрировать высокий уровень. Не в буру же играем, не в секу. И да, фрак у меня сценический, а не протокольный. Меньше сурьёзу, и удобнее танцевать.
Вот я и танцую. На доске.
Керес играл без сюрпризов. Е2 — е4.
Меня это вполне устраивало. Испанская партия? Очень интересно. Будем сражаться.
Первым сошёл с теоретической тропы я. Потому что теория обещала чёрным борьбу за уравнение, а мне нужна была инициатива.
И вот теперь Керес раздумывал: продолжать ли белым атаковать, или лучше позаботиться о собственных тылах.
А я отдыхал. Прилетел в Хельсинки вчера, слава «Аэрофлоту» и Ту-134. Лететь два часа, даже чуть меньше — со взлётом и посадкой, но пока добрался до Шереметьево, пока оформился, таможенный контроль опять же, а, главное, погода. В Хельсинки туман то собирался, то рассеивался. Наконец, вылетели, но до самой посадки не было уверенности, не завернут ли нас в Таллин или в Ленинград. Вот и утомился немножко. Накануне, в четверг, сдал экзамен по анатомии. Опять — можно было просто прийти, получить «отлично» в зачетку, но я захотел кому-то что-то доказать, и сдавал всерьёз, у трупа. Во время занятия своей группы. На самом деле глупость, конечно. Нужно использовать любые преимущества.
Но в девятнадцать лет кто не глуповат?
Итак, в четверг сдал анатомию, вечером сел в поезд, в пятницу утром в Москве обегал необходимые инстанции, в полдень поехал в Шереметьево, в четыре часа взлетели, в шесть приземлились, в семь я был в отеле «Lönnrotinkatu» — с виду очень похожий на московский «Минск», и тут же, в отеле, завершил необходимые приготовления к матчу. Подписал бумаги. Получил подъёмные.
Керес выбрал активное продолжение. Это хорошо. Уйди он в оборону, взломать её было бы непросто. Но разве белые могут в испанской партии переходить к обороне ещё в дебюте? Нет, не могут. Не должны. Если, конечно, рассчитывают на свои силы.
Я ответил.
На чемпионат СССР я попал вместо Кереса. Ну, не вместо, просто многие думали, что участие за ним забронировано, а оказалось, что нет. Случился небольшой скандальчик, и я предложил выяснить, кто достойнее играть в турнире, не путём дрязг и взаимных оскорблений, а в поединке. В матче. Предложил и предложил. Думал, вдруг и сыграем. В Ленинграде, Таллине, или на нейтральном поле Риги, Минска, Вильнюса, да где угодно. Но, поскольку хозяйство у нас плановое, а в планах матч Керес — Чижик не значился, губу я не раскатывал. Хотя не прочь был отправиться на недельку-другую в Ригу, со всей командой: тренером-секундантом Антоном, тренером по физподготовке Ольгой и тренером-психологом Надеждой. Желательно в июле.
Но вышло иначе. Неплановые эстонцы капиталистических стран решили устроить матч между величайшим эстонским гроссмейстером Кересом и парвеню Чижиком, чемпионом РСФСР. То, что я стал и чемпионом СССР, их только раззадорило, и они очень быстро, с миру по доллару (кроне, марке, франку, фунту) собрали деньги, обеспечив как расходы на сам матч, так и призовой фонд, не слишком большой, но не такой уж и маленький. Шесть партий, играем с двадцать второго по двадцать девятое декабря, с одним днем отдыха на 25 декабря, когда западный мир празднует своё Рождество. Играем без откладывания, по три часа каждому на всю партию. А, главное, играем в городе Хельсинки, столице Финляндии. Почему Хельсинки? Потому что эстонская община города вызвалась решить все организационные вопросы.
С одной стороны, ехать не хотелось. Правда-правда. Во-первых, Финляндия — капстрана, и на частный матч ни тренера-секунданта, ни тренера по физподготовке, ни тренера-психолога со мной не командируют. И вообще, ехал я за свой счет. Как бы в турпоездку. Во-вторых, Хельсинки зимой, в период зимнего солнцестояние — не самое весёлое место. Восход солнца девять часов двадцать одна минута, закат — пятнадцать часов семнадцать минут. Я специально на кафедре географии нашего университета уточнял. То есть позавтракал — ещё темно, пообедал — уже темно. Были и в-третьих, и в-четвертых, но хватило и первого пункта. С другой страны, никто меня за язык тогда не тянул, и если вызвал на матч, так нечего идти на попятный. Ну, и призовые тоже имели значение, победитель получал пять тысяч немецких марок, проигравший — две с половиной. То есть две тысячи долларов и одну тысячу — плюс минус на колебания курса. А валюта мне очень пригодится на венском турнире, с валютой я сумею организовать выезд команды в Австрию. Уже двигаюсь в этом направлении. Да-да, как бы турпоездка на двадцать дней. Да, опять за свой счёт. Но дело не в рублях, их у меня довольно. Дело в валюте.
Спорткомитет оперативно рассмотрел ситуацию и дал добро: при любом исходе матча в Хельсинки победит советский шахматист, это первое, и сам матч в Финляндии привлечет внимание к советским достижениям массы трудящихся — это второе. Финляндия хоть и капиталистическая страна, но к Советскому Союзу вполне лояльна. Куда лояльнее, к примеру, Румынии, не говоря уж об Албании и Югославии. А с Китаем так и вообще дело туманное…
И потому загранпаспорт, визы, билеты, напутствия — всё прошло гладко. Без лишних нервов. Да я и не нервничал. Ну, не поехал бы, так и не поехал.
Но я поехал. И вот сижу, играю испанскую партию.
Игра проходит в ресторане гостиницы, ага, той самой, «Lönnrotinkatu». Не в главном зале, а в отдельном, который переоборудовали в игровой: поставили шахматный столик, два кресла для игроков, столик для судьи, столик для отдыха, и стулья для зрителей. В главном же зале повесили большую демонстрационную доску, и посетители ресторана могли следить за партией, буде на то у них появится желание.
Посетителей было немного. Это у нас в каждый ресторан очередь даже и на морозе, а в Финляндии ресторан, заполненный на треть — уже неплохо, наполовину — процветает, а если на три четверти — владельцы пляшут от счастья. Финны — народ экономный. Возьмут чашечку кофе, рогалик какой-нибудь, и сидят час-полтора. Беседуют. Это у них культурный отдых называется.
Подобными сведениями меня снабдил Юра из посольства. Утром, позавтракав, я отправился в наше посольство — засвидетельствовать почтение и вообще. И в посольстве со мной провели кратенький инструктаж, ввели в курс текущих событий. И предупредили: на провокации не поддаваться, с женским полом вести целомудренно, с мужским тем более, и всегда, везде, при любых обстоятельствах помнить, что я — советский человек.
Я пообещал помнить.
Тогда Юра спросил, что я намерен делать с водкой, которую привез с собой.
Тут я понял, что всеведение посольских людей преувеличено. То есть я и раньше так думал, а теперь знал наверное. Поскольку никакой водки с собой не брал.
— Как, совсем? — непритворно удивился Юра.
— Абсолютно. А зачем?
— Ну, как зачем водка?
— Я не пью. Во время матча не пью совершенно. Ну, и будь вдруг у меня такое дикое желание — выпить, то здесь, слышал, есть хорошая водка, «Финляндия», что ли.
— Но это дорого!
— Ещё одна причина не пить.
— Да… Конечно. Просто некоторые наши туристы думают, что в Финляндии нашу водку с руками оторвут, и позорятся, пытаясь продать в магазин, бар, а и просто прохожим.
— А что, не берут?
— Могут взять, а могут и полицию позвать. Торговля спиртным без лицензии — здесь с этим строго.
— Мы уже говорили на эту тему, Андрей Николаевич. Особенности мыслительного процесса. Да и потом… Почему не видят? Может, и видят — те же каборановские врачи. Видят, только боятся сказать.
— Ох уж и боятся. Сейчас не пятьдесят третий…
— То-то и оно, — но развивать тему я не стал. Предложил ещё чая, Андрей Николаевич отказался и, поняв намёк, откланялся. Хотя я вовсе и не намекал ни на что.
Какие у него отношения с Кузнецовым, чем тот ему не угодил, не знаю. По пути во ферзи порой мешают далекие фигуры, скрытые до поры, а потом раз — и выскакивают из-за засады. Может, такой фигурой и является Кузнецов?
Темна вода во облацех…
Тут пришли Лиса с Пантерой. В домашних кимоно.
— Кто тут был? — спросила Лиса.
— Отец, — догадалась Пантера. Может, по запаху. В гостиной Андрей Петрович не курил, но запах сигарет пропитал его одежду, и уже оттуда просочился в воздух.
— Ну да, Андрей Петрович. Зашел по-соседски, поинтересовался, как съездили, что видели. А потом уехал обратно в город.
— Тогда что мы видели? Что за странный прием устроил нам этот Кузнецов?
— И вовсе не странный. Просто… Просто в омут заплыли рыбешки. Окуньки, красноперки всякие… Бойкие, но маленькие. А в том омуте живет сом. Долго живет. Не сом уже, а сомище. Вот сом и показал, кто есть кто. Это мы для института нашего — величины. Звезды, если сказать скромно. А для людей масштаба Кузнецова — не более, чем детишки, выучившие стишок, и читающие его со всех табуреток. Он нам и дал знать, что мы покамест детишки. Конфетами угостил.
— Коньяком, — заметила Ольга.
— Взрослыми, но детишками. Впрочем, это он по-доброму. Хлеб преломил с нами, за одним столом ел. Просто намекнул: расти нужно. Не останавливаться на достигнутом. Потому что впереди дистанция огромного размера. А то станем, как младокоммунарцы…
— А чем плохи младокоммунарцы?
— А ничем. Радиостанция «Ворон». Но мы-то способны на большее, нежели работа в областной молодёжной газете.
— А я думаю, что дядька просто больной, — сказала Лиса.
— Больной в смысле…
— В медицинском. Уж очень он усталым выглядит. Ему бы обследоваться…
Потомственный медик — это не просто слова.
— Ладно, девочки. Я думаю, что неплохо бы нам троим подтянуть немецкий язык. Читаем немецкую прессу, слушаем немецкое радио, общаемся с немецкими студентами.
— Почему с немецкими?
— На днях я получил предложение спорткомитета — поучаствовать в Венском шахматном конгрессе. Говоря проще, в шахматном турнире. С двадцать третьего февраля по четырнадцатое марта. Поедем втроём. Ольга — мой тренер по физподготовке, Надежда — специалист-психолог. Так я вас представлю в заявке.
— Но ведь Вена заграница, капстрана…
— Это решаемо.
— Думаешь? Там ведь валюта нужна.
— Это основное препятствие, да. Но мы сделаем так: то, что нам мешает, то нам и поможет. Валюта будет.
— Выделят?
— Заработаю. За валютой я поеду в Хельсинки.
— Когда?
— Через три недели. Рождественский матч с Паулем Кересом. А теперь… — я оглядел девушек. — Что будем делать теперь?
Ольга и Надежда переглянулись.
— Народ для разврата собрался!
И я подсел к роялю. Для разогрева.
Глава 12
22 декабря 1973 года, суббота
ПЕРЕД РОЖДЕСТВОМ
Пауль Петрович не курил, и потому в игровом зале на курение был запрет. Уже хорошо. Игровой зал, впрочем, сказано сильно: это был небольшой зальчик, на две дюжины зрителей, которые сидели настолько близко, что нужды в демонстрационной доске не было, всё и так видно, с места. Не возбранялось подойти и поближе. Не вплотную, но граница проходила в метре от шахматного столика. Финские болельщики этим не злоупотребляли. Понимали: шахматы требуют сосредоточенности.
И мы сосредоточились.
По случаю чёрного цвета я надел фрак. Керес в строгом костюме тоже смотрелся отменно. Зрители, надеюсь, прочувствовали. Что такое шахматы? Шахматы — это представление. Спектакль, в котором сценарий пишется по ходу действия. Ну, а артисты должны соответствовать. Демонстрировать высокий уровень. Не в буру же играем, не в секу. И да, фрак у меня сценический, а не протокольный. Меньше сурьёзу, и удобнее танцевать.
Вот я и танцую. На доске.
Керес играл без сюрпризов. Е2 — е4.
Меня это вполне устраивало. Испанская партия? Очень интересно. Будем сражаться.
Первым сошёл с теоретической тропы я. Потому что теория обещала чёрным борьбу за уравнение, а мне нужна была инициатива.
И вот теперь Керес раздумывал: продолжать ли белым атаковать, или лучше позаботиться о собственных тылах.
А я отдыхал. Прилетел в Хельсинки вчера, слава «Аэрофлоту» и Ту-134. Лететь два часа, даже чуть меньше — со взлётом и посадкой, но пока добрался до Шереметьево, пока оформился, таможенный контроль опять же, а, главное, погода. В Хельсинки туман то собирался, то рассеивался. Наконец, вылетели, но до самой посадки не было уверенности, не завернут ли нас в Таллин или в Ленинград. Вот и утомился немножко. Накануне, в четверг, сдал экзамен по анатомии. Опять — можно было просто прийти, получить «отлично» в зачетку, но я захотел кому-то что-то доказать, и сдавал всерьёз, у трупа. Во время занятия своей группы. На самом деле глупость, конечно. Нужно использовать любые преимущества.
Но в девятнадцать лет кто не глуповат?
Итак, в четверг сдал анатомию, вечером сел в поезд, в пятницу утром в Москве обегал необходимые инстанции, в полдень поехал в Шереметьево, в четыре часа взлетели, в шесть приземлились, в семь я был в отеле «Lönnrotinkatu» — с виду очень похожий на московский «Минск», и тут же, в отеле, завершил необходимые приготовления к матчу. Подписал бумаги. Получил подъёмные.
Керес выбрал активное продолжение. Это хорошо. Уйди он в оборону, взломать её было бы непросто. Но разве белые могут в испанской партии переходить к обороне ещё в дебюте? Нет, не могут. Не должны. Если, конечно, рассчитывают на свои силы.
Я ответил.
На чемпионат СССР я попал вместо Кереса. Ну, не вместо, просто многие думали, что участие за ним забронировано, а оказалось, что нет. Случился небольшой скандальчик, и я предложил выяснить, кто достойнее играть в турнире, не путём дрязг и взаимных оскорблений, а в поединке. В матче. Предложил и предложил. Думал, вдруг и сыграем. В Ленинграде, Таллине, или на нейтральном поле Риги, Минска, Вильнюса, да где угодно. Но, поскольку хозяйство у нас плановое, а в планах матч Керес — Чижик не значился, губу я не раскатывал. Хотя не прочь был отправиться на недельку-другую в Ригу, со всей командой: тренером-секундантом Антоном, тренером по физподготовке Ольгой и тренером-психологом Надеждой. Желательно в июле.
Но вышло иначе. Неплановые эстонцы капиталистических стран решили устроить матч между величайшим эстонским гроссмейстером Кересом и парвеню Чижиком, чемпионом РСФСР. То, что я стал и чемпионом СССР, их только раззадорило, и они очень быстро, с миру по доллару (кроне, марке, франку, фунту) собрали деньги, обеспечив как расходы на сам матч, так и призовой фонд, не слишком большой, но не такой уж и маленький. Шесть партий, играем с двадцать второго по двадцать девятое декабря, с одним днем отдыха на 25 декабря, когда западный мир празднует своё Рождество. Играем без откладывания, по три часа каждому на всю партию. А, главное, играем в городе Хельсинки, столице Финляндии. Почему Хельсинки? Потому что эстонская община города вызвалась решить все организационные вопросы.
С одной стороны, ехать не хотелось. Правда-правда. Во-первых, Финляндия — капстрана, и на частный матч ни тренера-секунданта, ни тренера по физподготовке, ни тренера-психолога со мной не командируют. И вообще, ехал я за свой счет. Как бы в турпоездку. Во-вторых, Хельсинки зимой, в период зимнего солнцестояние — не самое весёлое место. Восход солнца девять часов двадцать одна минута, закат — пятнадцать часов семнадцать минут. Я специально на кафедре географии нашего университета уточнял. То есть позавтракал — ещё темно, пообедал — уже темно. Были и в-третьих, и в-четвертых, но хватило и первого пункта. С другой страны, никто меня за язык тогда не тянул, и если вызвал на матч, так нечего идти на попятный. Ну, и призовые тоже имели значение, победитель получал пять тысяч немецких марок, проигравший — две с половиной. То есть две тысячи долларов и одну тысячу — плюс минус на колебания курса. А валюта мне очень пригодится на венском турнире, с валютой я сумею организовать выезд команды в Австрию. Уже двигаюсь в этом направлении. Да-да, как бы турпоездка на двадцать дней. Да, опять за свой счёт. Но дело не в рублях, их у меня довольно. Дело в валюте.
Спорткомитет оперативно рассмотрел ситуацию и дал добро: при любом исходе матча в Хельсинки победит советский шахматист, это первое, и сам матч в Финляндии привлечет внимание к советским достижениям массы трудящихся — это второе. Финляндия хоть и капиталистическая страна, но к Советскому Союзу вполне лояльна. Куда лояльнее, к примеру, Румынии, не говоря уж об Албании и Югославии. А с Китаем так и вообще дело туманное…
И потому загранпаспорт, визы, билеты, напутствия — всё прошло гладко. Без лишних нервов. Да я и не нервничал. Ну, не поехал бы, так и не поехал.
Но я поехал. И вот сижу, играю испанскую партию.
Игра проходит в ресторане гостиницы, ага, той самой, «Lönnrotinkatu». Не в главном зале, а в отдельном, который переоборудовали в игровой: поставили шахматный столик, два кресла для игроков, столик для судьи, столик для отдыха, и стулья для зрителей. В главном же зале повесили большую демонстрационную доску, и посетители ресторана могли следить за партией, буде на то у них появится желание.
Посетителей было немного. Это у нас в каждый ресторан очередь даже и на морозе, а в Финляндии ресторан, заполненный на треть — уже неплохо, наполовину — процветает, а если на три четверти — владельцы пляшут от счастья. Финны — народ экономный. Возьмут чашечку кофе, рогалик какой-нибудь, и сидят час-полтора. Беседуют. Это у них культурный отдых называется.
Подобными сведениями меня снабдил Юра из посольства. Утром, позавтракав, я отправился в наше посольство — засвидетельствовать почтение и вообще. И в посольстве со мной провели кратенький инструктаж, ввели в курс текущих событий. И предупредили: на провокации не поддаваться, с женским полом вести целомудренно, с мужским тем более, и всегда, везде, при любых обстоятельствах помнить, что я — советский человек.
Я пообещал помнить.
Тогда Юра спросил, что я намерен делать с водкой, которую привез с собой.
Тут я понял, что всеведение посольских людей преувеличено. То есть я и раньше так думал, а теперь знал наверное. Поскольку никакой водки с собой не брал.
— Как, совсем? — непритворно удивился Юра.
— Абсолютно. А зачем?
— Ну, как зачем водка?
— Я не пью. Во время матча не пью совершенно. Ну, и будь вдруг у меня такое дикое желание — выпить, то здесь, слышал, есть хорошая водка, «Финляндия», что ли.
— Но это дорого!
— Ещё одна причина не пить.
— Да… Конечно. Просто некоторые наши туристы думают, что в Финляндии нашу водку с руками оторвут, и позорятся, пытаясь продать в магазин, бар, а и просто прохожим.
— А что, не берут?
— Могут взять, а могут и полицию позвать. Торговля спиртным без лицензии — здесь с этим строго.